в панно  из  янтаря,
чтобы возродить  и  этот  утраченный  шедевр  -  "Янтарную  комнату".  Она
надеялась на поддержку Авилова...
   Инна  Ростиславовна  была  удивлена  тем,  что  Авилов  слушал  ее  без
энтузиазма,  а  ведь  вчера  вечером  сам  просил  позвонить   или   зайти
посоветоваться.  По  ее  мнению,  нужно  несколько  глав  посвятить  самым
талантливым мастерам-реставраторам послевоенного поколения. Мастера всегда
мастера, их никогда не  хватает.  И  двести  с  лишним  лет  назад,  когда
строились, к  примеру,  дворцы  и  храмы  на  берегах  Невы,  трудности  с
мастерами были немалые.
   Сохранился документ той поры - на пожелтевшей бумаге дата - 1751 год  и
такой текст: "Работных людей нанять и о том в Санкт-Петербурхе публиковать
и в пристойных местах выставлять  листы  при  барабанном  бое,  чего  ради
барабанщика с барабаном требовать".
   Спустя 200 лет,  хотя  и  без  барабанного  боя,  требовались  люди,  о
профессиях которых просто успели забыть: мастера тончайших паркетных работ
и резчики ажурных деревянных кружев на  стенах  и  мебели,  позолотчики  и
каменщики для работ на различных гранитах,  мраморах,  плитняках,  мастера
искусственного  мрамора  (таким  мрамором  особенно  славился   Павловский
дворец) и чеканщики по различным металлам и покрытиям, строители церковных
куполов и знатоки садово-парковых работ, мастера  по  старинным  фонтанным
системам и часовщики по древним механизмам, ткачи стародавних  шелковых  и
стеклярусных панно... Предстояло  узнать,  разгадать,  изучить  утраченные
ремесла. Но кто мог  ныне  научить  потомков,  кто  мог  передать  ремесло
предков? (Хотя и верно говорится, что семена всех наук посеяны в нас...)
   - Ведь и мы с вами, Вадим Сергеевич, причастны к тому, что после  войны
искуснейшему  мастерству  учили   в   специальных   научно-реставрационных
мастерских, - начала Бенева. -  Мы  с  вами,  Вадим  Сергеевич,  расскажем
историю паркета Лионского зала, голландской плитки в Монплезире. Расскажем
по тем редкостным архивным документам, которые мы  нашли,  расскажем,  как
мастера учили  этому  делу  лет  двести  назад  в  палате  "Канцелярии  от
строения",  в  Охтенском  поселении  в  Санкт-Петербурге.  И  учеба   была
немудреная: гляди, бери, режь. И  так,  от  отца  к  сыну,  по  наследству
передавалось редкостное ремесло...  Ведь  в  свое  время  царь  Петр  даже
повелел закрыть мастерские Оружейных палат в Москве и согнать в "Петербурх
мастеровых  людей  разных  художеств".  А  где  было  нам  с  вами,  Вадим
Сергеевич, искать мастеров "разных художеств" в послевоенные  годы?  Людей
уже  до  революции  редких  профессий?  Помните  наши  поиски,   волнения?
По-моему, Все это интересно людям. И, кроме  нас  с  вами,  это  мало  кто
знает.
   -  Да...  да...  -  рассеянно  говорил  Авилов  в  телефонную   трубку,
разглядывая линзы казуали.
   - Вы сегодня... какой-то странный. Прямо-таки непохожи на  себя.  Может
быть, вы нездоровы? - спросила Инна Ростиславовна.
   - Да... есть малость... как-то скис, не по  себе...  устал,  -  выдавил
Авилов.
   - Ну тогда, может быть, поговорим завтра?..
   - Да... лучше завтра, - обрадовался Авилов.
   И, попрощавшись, он положил трубку и решил  больше  не  откликаться  на
телефонные звонки. Он стал торопливо переодеваться, думая,  с  чего  лучше
начать опробование казуали.  Видимо,  с  уцелевшей  акварели,  сохранившей
облик Радужного дворца, - время идет, а проект восстановления не  очень-то
у него продвигается. Конечно, есть оправдание - мало исходных  материалов,
но  ведь  были  случаи  и  потруднее.  Тут  Авилов  вспомнил  о   Леонарде
Христофоровиче  Мавродине,  неразлучном  с  Вадимом  Сергеевичем  на  всех
работах. Он коротко назывался ГИП  -  главный  инженер  проекта.  Мавродин
технически обосновывал и проверял решения  главного  архитектора  проекта.
Леонард Христофорович за десятилетия  тщательно  изучил  старинные  методы
строительства и отделки, старался на реставрационных работах  применять  и
современную технологию, инструменты, но всегда проверял, не  привносит  ли
это отсебятину. Пока никто в этом его не упрекнул.
   Переодевшись, Вадим Сергеевич позвонил Мавродину, но жена сказала,  что
Леонард Христофорович на три дня уехал на рыбалку,  ведь,  кажется,  Вадим
Сергеевич сам говорил, что он пока ему не нужен, сделано маловато,  нечего
пока обсчитывать и обосновывать.
   Во время разговора по телефону у Вадима Сергеевича созрело решение - не
трогать акварели Радужного  дворца,  проверить  казуаль  на  работах,  уже
завершенных, где он знает ответ в непростой задаче. Для опыта он  подыскал
в  своих   архивах   подлинные   рисунки,   сделанные   после   завершения
строительства и отделки дворца -  одного  из  шедевров  Растрелли.  Манера
художников  той  поры   отличалась   доподлинной   фиксацией,   подробной,
фотографической точностью - художники добивались эффекта "как в жизни".  В
папке торчала картонная фотокопия приказа императрицы Елизаветы Петровны с
датой 5 декабря 1745 года. Речь шла о перестройке  Большого  Петергофского
дворца, который назывался тогда  Верхними  палатами:  "...по  обе  стороны
Больших палат на галереях зделать деревянные  апартаменты  с  пристройными
покоями, а на тех апартаментах кровли и  протчее  снаружи  украшение  было
по-прежнему как нынче на тех галереях, и о том велеть сочинить чертежи  ко
пробации Е.И.В.  -  архитектору  Дерастреллию".  С  этого  начался  триумф
Растрелли почти два с половиной века назад...
   Потом Вадим Сергеевич вспомнил, что Растрелли уже в ходе  строительства
Большого Петергофского дворца несколько раз менял проект - искал  наиболее
верное художественное решение. Короткий сей  текст,  давний  язык,  манера
изъясняться прибавили Вадиму Сергеевичу ощущение времени, о котором он так
много читал, знал вещи,  многие  здания,  картины,  гравюры;  он  жил  тем
временем уже три десятилетия.
   Авилов удобно устроился у стола и стал разглядывать с  помощью  казуали
акварель начала восемнадцатого века - внутреннее убранство парадной  залы.
Он тщательно осмотрел  отделку  стен,  ее  лепные  украшения,  скульптуру.
Изображения казуаль  показывала  со  стереоскопической  точностью.  Теперь
Авилов захотел увидеть даль, проглядывающую  в  окнах.  В  кабинете  вдруг
погас свет, видимо, "полетели пробки",  но  Авилову  было  лень  прерывать
надолго волшебные видения. Вадим Сергеевич нашел спички и, дотянувшись  до
старинного подсвечника, стоявшего  на  приставном  столике,  зажег  свечу.
Давно он не пользовался этим дивным освещением. Авилов зажег еще две свечи
и почувствовал, каким домашним давним уютом и таинственностью озарили  три
свечи угол его кабинета. Авилов переставил подсвечник  поближе  к  себе  и
снова принялся рассматривать старую акварель.
   При свечах линзы казуали  наполнились  волнами  света,  будто  побежали
строчки на телеэкране, но вскоре он к ним привык  и  изображение  виделось
четко - строки сливались... Вглядываясь в пейзаж за окном, изображенный на
акварели, Авилов почувствовал его явственно. Ему показалось, что  там,  за
окном, прошли какие-то люди в нарядах минувшей эпохи, вроде  бы  мелькнуло
лицо Растрелли,  знакомое  по  портретам,  помещенным  во  многих  книгах.
Вспомнился портрет, висящий в зале Русского музея: крупное лицо в  парике,
крупный нос, большие глаза человека умного,  с  огнем  души,  но,  видимо,
нелегкого  в  отношениях...  В  прежние  годы,   работая   над   проектами
восстановления растреллиевских дворцов,  Авилов  много  думал  о  личности
великого зодчего, не раз представлял себе его мощную фигуру  в  просторной
белой рубахе  и  бархатном  рисунчатом  жилете  нараспашку.  И  сейчас,  в
затемненной части кабинета, там, куда не проникал мерцающий  свет  свечей,
среди любимых медальонов-портретов  людей  прошлых  столетий,  Авилов,  не
удивляясь, не пугаясь, словно ждал этого, увидел маэстро  Растрелли,  даже
услышал хруст бумаги, над которой корпел великий зодчий.
   Авилов  перевел  дыхание,  направил  туда   экраны   линз   казуали   и
рассматривал зодчего, склоненного над огромным листом бумаги. Был  он  без
камзола, в просторной белой  рубахе,  рукава  закатаны;  вся  фигура  была
напряжена, он что-то напевал в нос, но дело, видимо, шло неспоро,  маэстро
сердился, взмахивал руками и снова склонялся  к  рисунку...  Авилов  долго
наблюдал за его работой, и вдруг мелькнула  шальная  мысль:  а  что,  если
попробовать заговорить?..
   - Господин Растрелли, - негромко, робко  произнес  Авилов.  -  Господин
Бартоломео Растрелли, я давно вас хотел спросить. Извините, ради бога,  за
беспокойство...
   Растрелли  обернулся,  посмотрел  на  человека,  которого   прежде   не
встречал, на непонятную одежду Авилова.
   Авилов боялся, что видение исчезнет.
   - Этот дворец, что вы задумали... который... у вас  на  ватмане  еще...
это  будет   великолепный   дворец,   им   будут   восторгаться   и   ваши
современники...  и  мои...   Но   дворец   будет   ужасно   разрушен,   до
неузнаваемости. И у нас мелькнут сомнения, к какому из вариантов мы должны
склониться, что предпочесть?
   Растрелли прислушался к странной, непохожей на ту, что  слышит  обычно,
русскую речь.
   - Кем будет разрушен? - Растрелли сердито опер руки в бока.  -  Кем,  я
тебя  спрашиваю?!  Да  за  это,  за  это   ее   императорское   величество
шпицрутенами да плетьми...
   - Это случится через 200 лет... После войны мне  доверили  восстановить
ваше творение... Понимаете? Я ведь порой муки, мученические испытываю, так
как в точности все хочу восстановить...
   - А кто ты такой?
   - Реставратор, господин Растрелли.  -  Авилов  был  смущен,  он  считал
неудобным называть  маэстро  коллегой;  помолчав,  продолжал:  -  Я  хотел
сказать, что перекрытие мы решили сделать не деревянное, как было у вас, а
поставить ажурные, но крепкие стальные  фермы...  Их  делали  на  Ижорском
заводе, а ставили с помощью вертолетов, когда мы уже возвели стены.
   - Это зачем? Да где такая длинная сталь найдется?
   - В мое время делают... Это прочнее, на века! И конечно,  о  вертолетах
вы  не  знаете,  но  я  вам  сейчас  покажу  фотографии,  на  которых   мы
зафиксировали этапы работы... - И, держа  в  одной  руке  казуаль,  другой
Авилов стал торопливо искать в ящиках стола фотографии, попутно  объясняя:
- Только вы подойдите и смотрите на них через этот... ну лорнет, что ли...
это археологи нашли...
   Вдруг раздалось дребезжание телефонного звонка... Растрелли  оглянулся,
будто искал, откуда непонятный звук... В казуали заколебался  свет,  пошел
частыми волнами, и видение исчезло. Вадим Сергеевич с раздражением схватил
трубку.
   - Кто это?
   - Добрый вечер, Вадим Сергеевич...



   3

                    Как печально, что мы не можем рисовать непосредственно
                 глазом! Как много пропадает на  длинном  пути:  из  глаза
                 через руку - в кисть!
                                                                 Г.Лессинг

   В  последние  месяцы  Авилов   терзался   трудной,   порой,   казалось,
неразрешимой  проблемой:  ему  предстояло  по  весьма  скудным  материалам
разработать   проект   восстановления   известного   своей    замысловатой
архитектурой  Радужного  дворца.  Впервые   Авилов   должен   был   многое
домысливать -  искать  сходные  решения  в  работах  самобытного  русского
архитектора Петра Ивановского, искать в том, что он построил до  Радужного
дворца и в последующие годы, хотя было известно - великий мастер не  любил
повторений, всякий раз решал архитектурные задачи по-новому, неожиданно.
   Облик Радужного дворца сохранился на двух гравюрах, нечетких,  впрочем,
где строение  заслонял  растительный  орнамент,  а  также  на  акварельном
рисунке чуть больше спичечного коробка. В распоряжении  Авилова  были  еще
обмеры руин, взорванного фашистами строения, были  описания,  сделанные  в
разное  время,  но  лучшими  документами  пока   оставались   любительские
фотографии, которые  удалось  получить  после  объявления  по  радио  и  в
газетах; их присылали люди, которые были на экскурсиях в  Радужном  дворце
еще  в  довоенные  годы.  Фотографий  набралось  немного,  и  те  блеклые,
порыжелые и чаще всего с сильными оптическими искажениями. Но все  же  они
давали представление о дворце; в основном о фасадной его части  и  лишь  о
нескольких помещениях внутри, а их в Радужном дворце было двадцать семь!
   Даже полная удача на стадии проекта  требовала  доказательств,  которые
необходимо было предъявить придирчивому  научному  совету  по  реставрации
памятников зодчества. На  заседаниях  совета  нередко  говорили:  "Это  из
области догадок, ваша фантазия" - и проект  возвращался  на  доработку,  и
неоднократно, пока не было всех необходимых доказательств. Почтенные члены
совета  и  молодые  спорщики  доверяли  прежде  всего  документам,  а   не
творческому чутью. Аргументы экспертов были простыми и каверзными: чем  вы
это решение можете подтвердить? Без одобрения проекта научным  советом  он
не мог быть воплощен строителями-реставраторами.
   В первую ночь после своей  необычайной  находки  Авилов  долго  не  мог
уснуть, пришлось прибегнуть к снотворному; и лишь под утро Вадим Сергеевич
забылся душным тягостным сном. Он беспокойно просыпался, торопился  зажечь
свет - остаток тревоги, сходной со страхом, вселил в душу видение - беседа
с великим Растрелли.  Авилов  не  мог  бы  определенно  сказать,  как  все
приключилось - устал, сдали нервы?
   На рассвете проснулся от пригрезившегося удивительного сна - он  увидел
дворец, бродил по его помещениям. Но сообразил,  что  это  сон,  а  мысль,
осенившая во сне,  мысль,  подкрепленная  всем,  что  он  успел  узнать  о
Радужном. Вскочив с постели,  Авилов  торопливо  умылся  и  сел  за  стол.
Повертев в руках акварель  Радужного  дворца,  Авилов  укрепил  казуаль  в
вертикальном положении, а затем на некотором расстоянии за линзами казуали
установил акварель. Он не мог поверить - Царский зал (основное  помещение)
выглядел объемно, как на экране стереофильма. Сдвигая акварель  в  стороны
по отношению к линзам казуали, Авилов смог  увидеть  то  одну,  то  другую
стену почти во  всем  объеме!  Схватив  лист  бумаги,  он  стал  торопливо
набрасывать характерные особенности стен, прорисовывать детали, но сбился.
Тогда взял новый лист и все начал  сначала;  рисунок  не  давался!  Авилов
увидел, что не может изобразить на бумаге, зафиксировать то, что видит! Он
даже усомнился в своем профессиональном мастерстве, которое иногда называл
"элементарным ремеслом".
   Промучившись неизвестно сколько времени, встал  из-за  стола,  чувствуя
слабость, усталость, даже боль в мышцах напряженных рук. Вспомнив, что еще
не завтракал, побрел на кухню варить кофе.  Его  тревожила  мысль  -  руки
утратили что-то.
   Вскоре вернулся в кабинет-мастерскую. Доставал со шкафа, стеллажей свои
прежние работы,  чтобы  убедиться  -  мастерство  было  налицо,  а  сейчас
происходит что-то непонятное, он не  может  нарисовать  то,  что  видит!..
Позабыв о завтраке, взял новый лист  ватмана  и,  присев  на  диван,  стал
рисовать свой кабинет. Рисунок в общем получился, но все же в нем не  было
привычного почерку Авилова изящества, артистизма, да и  линии  порой  были
неуверенные, словно сделанные рукой переболевшего человека...
   Через несколько секунд Авилов снова вернулся в кабинет и  раскрыл  одну
из папок с материалами обмеров  фундаментов  и  остатков  обрушенных  стен
Радужного дворца. Сейчас особенно  привлек  его  внимание  обмер  Царского
зала. Авилов на отдельном листе обозначил его контуры и проставил размеры,
потом принялся пересчитывать цифры, уменьшая их до масштабов  акварели.  И
громко рассмеялся!  Это  было  замечательно.  Акварель  точно  в  сто  раз
уменьшила  размеры,  нигде  не  погрешила  против  пропорций...  С   кухни
донеслось шипение - перекипела вода и залила конфорки. Вскочил, побежал на
кухню, выключил газ... Мелькнула еще одна догадка - открытие!  -  рисовать
теперь надо по памяти, то, что  он  смог  прежде  увидеть  через  казуаль,
рисовать на том листе, где проставлены точные  размеры,  заполняя  рисунок
деталь за деталью, но только увеличив размеры.
   Потом с помощью казуали можно будет посмотреть  акварель  и  проверить:
правильно  ли  разглядел  стены   дворца,   изображенные   под   углом   и
"распрямленные"  казуалью?  Детали,  зафиксированные   в   перспективе   и
удаленные  от  рисовальщика  акварели,   теперь   представали   в   прямом
изображении на плоскости. Фрагменты отделки, очень мелкие, едва, казалось,
намеченные на акварели, казуаль помогла разглядеть и  передать  точно,  во
всяком случае, похоже. Но это еще предстояло проверить по другим  работам.
Петра Ивановского - не повторил ли он где-либо  эти  мотивы  целиком  или,
возможно, перенес какие-то их черты, ведь  почерк  мастера,  даже  вопреки
желанию, переходит из работы в работу, какими бы  разными  эти  работы  ни
были.  За  долгие  годы  накопления  опыта  реставрации  Авилов   научился
распознать почерк разных мастеров.
   К концу дня  Авилов  сделал  наброски  нескольких  помещений  Радужного
дворца. Временами он подходил к кульману, где был прикреплен огромный лист
ватмана с наброском фасадной части, хотя и без множества деталей: лепнины,
скульптурных  групп,  необычных  конфигураций  кровли,  которыми  Радужный
дворец особенно славился; именно система куполов кровли, переходящих  друг
в друга, и  материалы,  ее  покрывавшие,  создавали  особое  свечение  над
дворцом не только ясным днем, но и в  ненастье.  Очевидцы  описывали,  как
сияли позолоченные металлические листы, чередующиеся  с  толстыми  глыбами
хрустального, крупных граней стекла. Сияла майолика,  терракота,  фаянс  и
фарфор, из которых  были  сделаны  многочисленные  гребенчатые  соединения
золоченых листов металла и хрустального стекла. Подобной кровли не было ни
на одном известном строении в мире. Столетие спустя появившееся  в  России
электричество было  использовано  для  искусственной  подсветки  кровли  и
фасада Радужного дворца и тем закрепило его название... Разглядывая  фасад
Радужного, воссозданный им по  фотографиям  и  описаниям,  Авилов  пытался
соотнести убранство  внутренних  помещений,  их  отделку  с  особенностями
замысла Петра  Ивановского.  Сохранились  записи  его  современников,  где
отмечалось, что "этот терем-дворец, снежная ледяная горка - диво-дивное из
сказки, как искони представлял народ перо жар-птицы"...
   Авилов улыбался -  неужели  и  ему  удастся  ухватить  перо  жар-птицы,
восстановить дворец для любования людей, как мечту  о  прекрасном,  веками
живущую в сердцах людей?
   В конце дня позвонила Инна Ростиславовна и по давнишней  привычке,  как
добрый друг, с особой озабоченностью спросила, как  себя  Вадим  Сергеевич
чувствует, как настроение, не стряслось ли чего -  ведь  накануне  он  был
таким раздраженным! Вадим  Сергеевич  заверил,  что  все  нормально.  Инна
Ростиславовна попросила его  послушать  по  телефону  несколько  страничек
заявки  на  их  книгу.  Сегодня  уже  отступать  Вадиму  Сергеевичу   было
бестактно, тем более что напористая Бенева  взяла  на  себя  и  его  часть
работы. И вообще, в последние годы, когда Инна Ростиславовна овдовела, она
заботилась  о  заскорузлом  холостяке,  "раке-отшельнике",  как  она   его
называла с милой улыбкой.
   Инна Ростиславовна читала ему по телефону о том, что  в  победном  1945
году Советское правительство приняло решение о  восстановлении  памятников
зодчества, о том, что зодчих чаще  можно  было  видеть  не  за  чертежными
досками, не за кульманами, а в архивах, в хранилищах, библиотеках,  музеях
- искали подлинные чертежи, проекты, старинные сметы.
   Инна Ростиславовна читала о Елагином дворце. Он ведь  сгорел  дотла.  В
Ленинграде это был самый первый опыт возрождения. Именно возрож