карманах, Кройд оставил на конторке
входную  плату. Поразмыслив,  прибавил немного  в  качестве  компенсации  за
испорченный замок.
     Потом  он еще долго сидел на скамье,  всматриваясь в  музейные сумерки.
Время   от   времени  вставал,   совершал  небольшую  прогулку  по  музею  и
возвращался. Он снова,  в  который уже  раз, с  интересом  осмотрел  золотую
бабочку, застывшую в  попытке  вырваться из кисти золотой  обезьянки --  обе
дело  рук давно почившего в бозе туза по кличке Мидас. Он заглянул  в шкаф с
банками,   хранившими    заспиртованные   зародыши   джокеров.   Полюбовался
металлической дверью с отпечатком чудовищного копыта Дьявола Джона.
     Кройд  бродил  вдоль  диорамы "Великие  события  из  истории  Брошенной
карты",  снова и снова нажимал клавишу  перед экраном, изображавшим сражение
землян  с  роем  пришельцев.  И  всякий  раз попадал --  Человек-модуль  под
руководством Кройда без промаха сражал лазерным лучом инопланетных монстров.
А затем Кройд обнаружил в экспозиции чучело знакомого по кличке Ревун...
     Он  как  раз  допил  последние капли  коки,  когда  в  глаза  бросилась
небольшая   человеческая  фигура   с   вроде  бы  знакомыми   чертами  лица,
выставленная  в стеклянной  витрине. Кройд подошел, прищурился, затем прочел
табличку. Та сообщала, что такой-то и такой-то был найден мертвым в одном из
глухих переулков. У Кройда перехватило дыхание.
     --  Бедный Гимли, -- выдохнул он. -- Кто  сотворил с тобой такое? И где
теперь твои  потроха?  Мой  желудок  не выдерживает подобного  зрелища.  Где
теперь твои  замечательные остроты?  Передай, если  сможешь,  Барнету: пусть
остудит, заморозит  преисподнюю  своими пламенными  проповедями.  В конечном
счете ведь и сам он туда угодит.
     Кройд отвернулся и  снова неудержимо зевнул.  Его  конечности как будто
налились свинцом. Повернув  за  угол,  он обратил внимание на  три  стальные
оболочки,  подвешенные  на  длинных  тросах  к  потолку.   Кройд   узнал  их
немедленно; рассматривая, он на минутку погрузился в воспоминания.
     Взобравшись на расположенную рядом двуколку, Кройд подпрыгнул и хлопнул
ладонью по  ближайшему -- корпусу  бронированного фургончика-"фольксвагена".
Металл  отозвался  звучным  гулом,  а  корпус  слегка  покачнулся  на  своих
последних причальных швартовых.  Кройд снова подпрыгнул и хлопнул еще разок;
потом его одолел очередной приступ зевоты.
     -- Панцирь  есть, ездить  может, -- пробормотал он. -- Внутри -- полная
безопасность. Эй, черепашка, высунь-ка головку!
     И Кройд снова хихикнул. Затем обернулся к следующей, самой памятной ему
модели шестидесятых. Эта висела повыше --  Кройд даже  не сумел разглядеть в
подробностях мирный символ на ее борту, но слова знаменитого девиза "Творите
любовь, а не войну", вписанные в крупный цветок мандалы, прочел ясно.
     -- Вот же дерьмо,  объясните это тем парням,  что ходят за мной следом!
-- зачем-то вспылил он. Подуспокоившись, объявил: -- Всегда мечтал забраться
и посмотреть, каково там внутри.
     Кройд подпрыгнул, ухватился за край и подтянулся. Тачка накренилась, но
человеческий вес выдержала. Уже  через  минуту  Кройд чувствовал себя в  ней
полным хозяином.
     --  О,  сладостный  мед  уединения!  --  вздохнул  он  с  невы  разимым
облегчением. -- Любовь моя -- клаустрофобия. Наконец- то...
     Кройд сомкнул свои измученные очи и сразу заснул.  В музейных  сумерках
от него начало лучиться слабое сияние.