ша ломаного не стоит по сравнению  с
ардабиолой... Вы знаете, как ни смешно - она о помидорах... -  И  Ардабьев
вонзился крепкими ровными зубами в алый помидор, даже забыв  его  посыпать
солью.
   Ардабьев был действительно и смертельно усталым и смертельно  голодным.
Девушка точно догадалась и о первом и о втором. Помидорные семечки  вместе
с соком брызнули на его еще совсем новые ярко-синие джинсы, но он даже  не
отряхнул их. Ардабьев сдернул с бутылки  шампанского  серебряную  шапочку,
раскрутил проволоку, и пластмассовая пробка немедленно вылетела  вместе  с
фонтаном пены в воздух.
   - Половина, кажется, осталась, - посмотрел Ардабьев темно-зеленое  тело
бутылки на свет. - Стаканов у меня нет.
   Девушка отпила немного и отставила бутылку от него.
   - Вам не надо пить... Вы не спали, и вы за рулем. А я машину водить  не
умею.
   - Вы говорите со мной, как говорит моя жена, - усмехнулся  Ардабьев.  -
Ехал целый час за незнакомой девушкой в трамвае, а из  трамвая  сошла  моя
собственная жена.
   Девушке это не понравилось.
   - Ардабиола, - сказала она. - Расскажите мне об ардабиоле.
   - Если вы дадите мне шампанского, - сказал Ардабьев, опять зажмуриваясь
и ложась на песок.
   - Вы сказали, что ардабиола - это дитя насекомого и растения? Разве так
может быть?
   - Шампанского, - просительно проурчал Ардабьев.
   - Вам это надо?
   - Необходимо.
   - Сначала мне показалось, что вы бабник. Потом, что сумасшедший. Но  не
показалось, что алкоголик.
   - Честное слово, я не алкоголик. Я  даже  не  пьяница.  Но  мне  сейчас
обязательно нужен глоток шампанского.
   - Оно теплое и противное.
   - Оно прекрасное, потому что в нем есть пузырьки. Я заклинаю вас  всеми
трамваями, мебельными фургонами и грузовиками всех швейных фабрик...  Один
глоток! Иначе я усну непробудным сном, и вы никогда ничего не  узнаете  об
ардабиоле.
   Губами он почувствовал прикосновение горлышка бутылки, поднесенной  ему
девушкой. Шампанское действительно было теплым и противным. Но пузырьки  в
нем были.
   - Нет, Мишечкиных я не приглашу! -  стукнул  он  кулаком  по  траве,  -
Никаких Мишечкиных! Они недостойны пузырьков!
   Девушка была терпелива.
   - Вы уже выпили. А теперь - ардабиола.
   Он закинул руки за голову и, по-прежнему не  открывая  глаз,  заговорил
хриплым шепотом, как будто их кто-то мог слышать.
   - Вам кажется дикостью, что можно скрестить насекомое и  растение?  Еще
один пример безграмотности человечества. Но кое-кто из нас, генетиков,  об
этом знает.  Из  чего  состоит  насекомое?  Из  клеток.  Из  чего  состоит
растение? Из клеток. Внутри каждой клетки -  хромосома,  а  внутри  нее  -
гены. Мы научились извлекать гены из хромосом. А если их можно извлечь, то
можно и соединять в самых различных комбинациях. Только при этом гены надо
подвергнуть облучению, чтобы у них не было взаимоотторжения.  Нечто  вроде
сварки двух разных металлов в одно целое... Генная инженерия. Понятно?
   - Не все, - ответила девушка. - А природа не отомстит?
   - Отомстит, если мы  причиним  ей  зло,  станем  антиприродой.  А  если
поможем природе, значит, мы сами - природа.
   Девушка стряхнула муравья с бритой головы  Ардабьева  так  просто,  как
будто много раз до этого гладила его голову. Этот свой жест  она  заметила
только тогда, когда он был совершен.
   - А для чего вам надо было соединять насекомое и растение?
   - Вы слышали что-нибудь о мухе цеце? - спросил  он,  вслепую  нащупывая
рукой на песке недопитую бутылку.
   - Слышала... От ее укусов бывает сонная болезнь,  -  ответила  девушка,
потихоньку отодвигая от его руки бутылку.
   - Не только она. Именно в тех районах Африки, где  водится  муха  цеце,
был обнаружен особый вид рака - лимфома  Бэркита...  Не  прячьте  от  меня
бутылку! Еще один глоток пузырьков. Я их достоин. Я не  Мишечкин!  Спасибо
за жалость... Ну, так вот: когда-то один ученый  нашел  такой  штамм  мухи
цеце, из которого ему удалось вывести противораковый субстрат.
   - Штамм? Субстрат? - Девушка прикусила травинку с коричневой метелкой.
   - Штамм - это вид, что ли... Субстрат - ну,  скажем,  вещество.  Основа
вещества...  Но  эти  штамм  и  субстрат  были  потеряны.   Ученый   умер.
Трагическая история. Хотя не думаю, что тот субстрат был панацеей от  всех
видов рака. Рак - это разные трагедии  организма,  которые  мы  только  по
нашему невежеству  называем  одним  именем.  Может  быть,  откроем  вторую
бутылку шампанского?
   - Нет, - твердо сказала девушка. - Второй бутылки не будет. Не  теряйте
нить.
   Ардабьев смирился.
   - Я теряю только пузырьки. Но за нить держусь. Что такое рак? Инфекция?
Результат  распада  нервных  клеток?  Никто  точно  не  знает.   Некоторые
канцерогены как будто точно найдены - например, никотин. Но  раком  легких
заболевают и некурящие. Поэтому, с вашего разрешения, я сейчас закурю,  не
чувствуя себя смертником. А вдруг есть психологические канцерогены? Почему
канцерогенами не  являются,  например,  наши  подавляемые  в  себе  мысли?
Древние называли рак  "желчной  болезнью"  -  болезнью  мрачного  ощущения
жизни. Разве пессимизм не может быть канцерогеном?
   - Я знала одного до идиотизма розового оптимиста,  -  покачала  головой
девушка. - Но он умер от рака.
   - Никто не знает, какое лицо было у этого оптимиста, когда он оставался
наедине с самим собой. Часто те, кто  пыжится,  изображая  оптимистов,  на
самом деле изъедены тайными червями... Рак, видимо, инфекция. Но  инфекции
легче пробиться  в  тело,  которое  слабо  защищено  психологией.  А  если
усталость - это тоже канцероген? Любая инфекция -  яд.  Природа  настолько
гениальна, что против каждого яда в ней есть противоядие.  Но  иногда  это
противоядие может оказаться рассыпанным по  разным  местам  -  его  только
нужно собрать, смонтировать и догадаться, что с чем.  Природа  разгадывает
себя нашими головами. Даже такими уголовными, как моя. Ведь сознайтесь, вы
подумали, что я уголовник.
   - Не забалтывайтесь, - строго сказала девушка. - Тяните нить.  Ближе  к
ардабиоле.
   - Тяну, - покорно сказал Ардабьев. - Ардабиола Ардабьевым не  выдумана.
Она была  создана  природой,  но  разбросана  по  разным  генам.  Ардабьев
догадался об этом. Сначала был федюнник. Ага, не знаете, что это такое?  А
вы знаете, как называется эта травинка с коричневой метелкой,  которую  вы
жуете? Не знаете! И я не знаю. Но у нее есть имя. И, возможно, вместе с ее
соком в вас входит сейчас одна из неразгаданных сил природы.  Например,  в
вас входит иммунитет против, скажем, бокового склероза спинного  мозга.  У
животных инстинкты тоньше, чем у нас, поэтому они чувствуют, какую  травку
при какой болезни им  надо  жевать.  Но  кое-что  чувствуют  и  люди!  Вся
народная медицина - это дитя наших еще не убитых инстинктов.
   - Вы не пережаритесь на  солнце?  У  вас  уже  начал  обгорать  нос,  -
предупредила девушка. - Или это ваше любимое положение при лекциях - лежа,
с закрытыми глазами? Итак, федюнник...
   - Я родом из Сибири. Федюнник -  это  такое  кустистое  растение  вроде
голубичного, только с невкусными коричневатыми ягодами. В наших местах  их
исстари едят при раковых опухолях. Или сушат и заваривают. А еще... еще их
едят при несчастной любви. У федюнника не только  противоопухольная  сила,
но и антидепрессантная. Есть даже одна запевка. Можно спою?
   И, не открывая глаз, не поднимаясь с травы, тихонечко запел:

   Я милка не удержала,
   обнимая сапоги,
   и в тайгу я прибежала:
   ой, федюнник, помоги!
   Без милка я иссушилась,
   без милка сошла с ума.
   На две ягодки решилась.
   Третья просится сама!
   А четверта ягодинка
   закачала во хмелю,
   и такая в ней сладинка,
   что не хочется в петлю...

   - Красиво, правда? Даже в моем исполнении.
   - Красиво, - сказала девушка. - Но что делать, когда голова в петле,  а
ягода в зубах?
   - Сначала  -  проглотить  ягоду,  -  пытаясь  быть  уверенным,  ответил
Ардабьев, но сделал паузу. - Если, конечно, она не волчья.
   - Пока ягоду не проглотишь, не узнаешь, - нахмурилась девушка  и  вдруг
прикусила губу, как будто ей стало больно. Она слегка побледнела.
   Но Ардабьев  не  видел  этого.  Его  измученные  бессонницей  глаза  на
запрокинутом,   подставленном   солнцу   лице   были   закрыты.   Ардабьев
давным-давно не лежал с закрытыми глазами  под  солнцем,  так,  чтобы  под
затылком был теплый песок, а протянутой рукой можно было взять этот  песок
в горсть и медленно  разжимать  пальцы,  чувствуя  шелестящее  сквозь  них
время.
   "В отпуск... Надо поехать куда-нибудь в отпуск, - молча шепнул он себе.
- Только спать или вот так  лежать  под  солнцем.  Не  думать.  Счастливый
Мишечкин! Как он гордо заявил  однажды:  "Во  время  отпуска  я  полностью
выключаю сознание". Вся  беда  в  том,  что,  вернувшись  из  отпуска,  он
забывает его включить. Но, возможно, этим он тоже счастлив. А  я  какой-то
проклятый. Не умею выключаться.  Эта  девушка  мне  нравится.  Черт  знает
почему,  но  нравится.  Так  нет,  чтобы  поухаживать.  Опять  думаю,  как
заведенный, о своем. Втаскиваю  ее  в  свои  мысли.  А  она,  наверно,  от
собственных не знает, как избавиться. С ней что-то произошло.  Происходит.
Она уже проглотила какую-то волчью ягоду. А вдруг не одну? Я ей подсовываю
свою ардабиолу. А ей, может быть, нужно что-то  совсем  другое.  Почему  я
думаю об этой девушке, вместо того чтобы погладить ее руку?"
   - Ваш отец жив? - спросил Ардабьев.
   - Кажется, жив, - неохотно ответила девушка.
   - Что значит - кажется?
   - Я его никогда не видела.
   - Простите, - понял Ардабьев.
   Ардабьев, продолжая лежать на песчаном холме рядом с оранжевым пикапом,
вдруг поднял  тяжелые,  непослушные  веки.  Из-под  них  снова  выкатились
голубые светящиеся шарики и  внимательно  взглянули  на  девушку.  Девушка
отвела взгляд. Ардабьев сел  на  песке,  обхватив  колени  и  тоже  отведя
взгляд. Он почувствовал, что так ей будет легче. Он понял: она  не  хочет,
чтобы он слишком много знал о ней.
   - Почему вы молчите? - спросила девушка. - Вы начали  рассказывать  про
федюнник... Даже спели...
   Ардабьев не глядел на нее, словно по  безмолвному  уговору.  Но  он  ее
видел. Не здесь, рядом с собой на песчаном холме над каналом,  а  там,  на
задней площадке трамвая.
   Когда она закрывалась от него "Иностранной литературой", он  все  равно
видел ее профиль в зеркале, обнятом толстяком в украинской рубашке. У  нее
была гордая четкая линия подбородка, -  вздымающаяся  над  хрупкой,  почти
прозрачной на свату шеей, обсыпанной родинками. Девушка старалась показать
всем и самой себе, что ее никто на  свете  не  может  обидеть.  А  детские
оттопыренные губы выдавали уже кем-то нанесенную обиду.
   Ардабьев заговорил, как будто продолжая смотреть в окно задней площадки
трамвая:
   - Вы знаете, я никогда не представлял, что мой отец может  заболеть.  В
нем, казалось, не было ни одной дырочки,  куда  вползет  болезнь.  В  свои
шестьдесят он водит электровоз по транссибирке,  охотится,  рыбачит,  всех
перепивает, но никто его из канав не вытягивал. И вдруг  у  него  начались
боли в груди. Когда ему поставили диагноз  -  метастазы  в  легких,  -  он
сбежал из больницы, взял ружье, рюкзак и ушел в  тайгу  умирать.  А  через
полтора месяца вернулся жив-здоров. Метастазы исчезли. Его спас  федюнник.
Врачи сказали, что это чудо. Но предупредили,  что  чудо  может  оказаться
временным.
   ...Детские оттопыренные губы в зеркале, обнятом  трамвайным  толстяком,
так сжались, что в их углах  образовались  резкие  складки.  Она  еще  так
молода,  что  стоит  ей  улыбнуться,  и  эти   складки   расправятся.   Но
когда-нибудь они предательски  не  будут  сходить,  если  она  будет  даже
хохотать. Они еще больше углубятся от улыбок...
   - Меня в  это  время  командировали  в  Африку.  К  раку  это  никакого
отношения не имело. Но я думал об отце. Я вспомнил  ту  старую,  казалось,
погибшую  идею  противоракового  субстрата...  Вы  запомнили,  что   такое
субстрат?
   Там, на трамвайной площадке, детские губы с начинающимися складками  не
разжимались. Но голос, шедший изнутри, как при чревовещании, ответил:
   - Запомнила...
   - Я нашел тот потерянный штамм  мухи  цеце.  Вернувшись,  я  извлек  из
хромосомы мухи цеце ген и соединил  его  с  геном  федюнника.  Я  вырастил
ардабиолу. Представьте, в собственной квартире. В обыкновенном  деревянном
ящике с обыкновенной землей. Такой же куст, такие  же  листья,  но  вместо
коричневых ягод появились  зеленые  плоды,  похожие  на  фейхоа  -  только
поменьше...
   ...Зеркало в руках толстяка качнулось  от  рывка  трамвая,  и  из  него
выпало лицо девушки. Зеркало заколыхалось, как лоскутное одеяло, сшитое из
других, случайных лиц.
   -  Я  достал  крысу,  которой  была  введена   метилнитрозомочевина   -
сильнейший канцероген. У крысы была вызвана опухоль. Крысу, к  ужасу  моей
жены,  я  поселил  в  птичьей  клетке,  выпустив  оттуда  счастливую  этим
канарейку. Не знаю почему, я назвал крысу Аллой. Я держал ее впроголодь  и
потихоньку стал давать ей ардабиолу. Сначала Алла только обнюхивала плоды,
но отказывалась есть. Я начал разговаривать с Аллой. Я объяснял,  как  это
важно для нее самой и для людей. Жена решила, что я окончательно рехнулся.
Жена поставила мне ультиматум: "Или я, или крыса". Я  выбрал  крысу.  Алла
меня послушалась, стала есть  ардабиолу.  Она  вообще  оказалась  умницей.
Через неделю я заметил, что в ее тусклых,  печальных  глазенках  появилась
живинка. Заблестела шерсть. Восстановилась частично потерянная координация
движений. Алла забегала из угла а угол клетки. Через месяц однажды утром я
увидел, что три проволочки птичьей клетки перегрызены и  Алла  исчезла.  Я
стал звать ее по имени, и Алла вылезла из-под кухонного шкафа на мой  зов.
Я чувствовал себя предателем. Я взял ее в руки и попросил у  нее  прощения
за то, что ее  надо  убить.  Я  даже  заплакал.  Когда  Аллу  вскрыли,  то
оказалось, что опухоль исчезла. Я поделился своим открытием лишь  с  одним
человеком - с моим коллегой Мишечкиным. Он меня поднял на смех, назвал это
научным мистицизмом...
   - Молодые люди, вам эта бутылочка не  нужна?  -  раздался  ласковенький
голосок.
   Перед  Ардабьевым  и  девушкой  возникла   крохотная   старушка   -   с
расторопными глазами, держащая в одной руке бутылку из-под шампанского,  а
в другой - позванивающий дерюжный мешок.
   - Бутылку я около рыбака подобрала. Думала  -  евонная.  А  он  на  вас
кивнул  -  мол,  ихняя.  Я,  грит,  темно-зелеными  не  пользуюсь,   люблю
прозрачность... Так не нужна бутылочка-то?
   - Не нужна... - засмеялся Ардабьев и обратился к девушке: - Вот видите,
надо было нам вторую бутылку распить в честь бабушки...
   - Я и обождать могу... - с готовностью сказала  старушка.  -  Куда  мне
спешить-то?
   - Послезавтра, бабушка, - пообещал Ардабьев. - Послезавтра  на  это  же
самое место я привезу много пустых бутылок.
   Старушка благодарственно, однако не без сомнения закивала и  заковыляла
дальше, шевеля кусты палкой.
   Девушка, словно по-прежнему не  желая,  чтобы  Ардабьев  смотрел  ей  в
глаза, повернулась лицом к каналу. Ардабьев увидел, что  часть  ее  прямых
светлых волос на затылке забрана вверх, под кепку, а часть свободно льется
вниз, падая на плечи. Под самым  ободком  кепки  на  затылке  образовалась
линия разлома волос, и точно на  этой  линии  проступила  темная  родинка,
такая же, как на ее шее. Толстяка с зеркалом рядом не было, и Ардабьев  не
мог видеть лица девушки. Но читать можно не только по лицу, но и по спине.
Спина была измученная. Спина слушала, но думала о чем-то своем, о  чем  не
хотела думать.
   - Дальше, - требовательно сказала девушка. - Не молчите.
   - У отца снова начались боли в груди. Он прилетел в Москву.  Впервые  я
увидел его мрачным, мнительным. Я положил  его  на  Каширку.  Жидкость  из
груди откачали, начали  химиотерапию,  облучение,  но  сказали,  что  дело
безнадежное. Метастаз на метастазе. Я забрал отца домой. Я рассказал  отцу
про муху цеце, про федюнник, про Аллу. Я объяснил ему, что  это  риск.  Он
согласился. У меня осталось только двенадцать плодов ардабиолы. Я давал их
отцу по кусочкам и заваривал  листья.  Боли  прекратились  сразу.  Волосы,
прежде выпадавшие, начали расти. Через месяц снова  сделали  все  анализы.
Врачи своим глазам не поверили. Опухоль резервировалась...
   - Что? - переспросила девушка.
   - Рассосалась... Отец вернулся и теперь  снова  на  электровозе.  Но  я
держал язык за зубами. У меня не осталось  ни  одного  плода.  Я  набрался
терпения. Я подкармливал ардабиолу всеми на свете удобрениями. Вы  держали
в руках ее второй урожай. Сегодня с утра, еще до всех проклятых поросят, я
поехал в институт органической химии,  чтобы  они  сделали  точный  анализ
ардабиолы. Если возможен химический аналог,  то  в  руках  у  человечества
сильнейшее противораковое оружие. Однако по  закону  подлости  лаборатория
сегодня закрыта. Все  на  картошке...  Но  какая  разница  -  сегодня  или
завтра... Главное, что ардабиола есть!
   Ардабьев вскочил с песка и вдруг закричал на весь  берег,  торжествующе
размахивая руками:
   - Ар-да-би-о-ла!
   Пожилая пара, поспешно ссыпая  яичную  скорлупу  в  выдранный  разворот
"Огонька", боязливо направилась к своему уже высохшему "Запорожцу".
   А рыбак с безнадежной удочкой и ухом не повел.
   И вдруг Ардабьев увидел, что девушка  в  кепке  как-то  странно  начала
крениться набок. Лицо ее побелело.
   - Что с вами? - бросился к ней Ардабьев. - Я что,  замучил  вас  своими
раковыми разговорами?
   -  Н-нет...  -  помотала  головой  девушка.  -  Мне  плохо...  Я   сама
виновата... Я ехала в больницу... Отвезите меня туда...
   Растерянный Ардабьев подхватил ее под руки, усадил  в  пикап.  Больница
была рядом с той трамвайной остановкой, где девушка сошла часа два назад.
   - Не надо меня провожать... -  сказала  девушка,  поскрипывая  от  боли
зубами.
   Ардабьев, не слушаясь, довел ее до приемного покоя.
   - Ишь, кепку напялила! - раздалось чье-то женское  шипение  в  коридоре
вослед девушке. - А сама уже с утра на ногах не держится! Ну и молодежь!
   - Уходите, - сказала девушка Ардабьеву, потянув на себя ручку  двери  и
пошатываясь.
   - Кепку-то, кепку сними, бесстыдница! - дошипели ей в спину.
   Ардабьев остался в коридоре, присев на скрипучий стул  прямо  в  центре
шипения. Оно прекратилось.
   "Проклятая привычка шипеть. Даже в больнице... - думал Ардабьев. - А  я
тоже хорош... Разглагольствовал о спасении человечества, а сам не заметил,
что рядом со мной плохо человеку. Нет, я заметил это еще там, в трамвайном
окне... Поэтому я  и  поехал  за  трамваем...  А  потом  забыл...  Ушел  в
монолог..."
   Через полчаса Ардабьев хотел было постучаться в дверь приемного  покоя,
но дверь сама распахнулась, и  оттуда  выкатилась  кровать  на  колесиках.
Из-под простыни высовывалось только лицо девушки, почти не отличавшееся от
простыни по цвету, Веки девушки  были  сомкнуты,  но  слегка  подрагивали.
Кровать покатили по коридору, показавшемуся Ардабьеву бесконечным.  Чья-то
рука легла на плечо Ардабьеву. Перед ним стоял молодой врач с нелюбопытным
и недружелюбным лицом.
   - Ее привезли вы?
   - Я, - подавленно ответил Ардабьев.
   - Зайдите ко мне, - сказал врач.
   Ардабьев вошел, и врач раскрыл регистрационную книгу, не пригласив  его
сесть.
   - Что с ней? - спросил Ардабьев.
   - Сильное кровотечение... - сказал врач. - Кто ей делал аборт?
   - Не знаю... - пробормотал Ардабьев.
   - Делал это коновал... Так можно искалечить человека, -  уже  враждебно
сказал  врач.  -  Она  была  почти  без  сознания,  и   я   не   смог   ее
зарегистрировать. Ее фамилия?..
   - Не знаю... - опустил голову Ардабьев.
   - Ну хотя бы имя-то знаете? Где она живет? Работает? Учится?
   - Я ничего не знаю о ней... - не  поднимал  гол