. Я, конечно, не надеялся,  что  он
пристроит весь товар, но у него были связи...
   - Я тут хотел пойти в одно местечко... -  Ястреб  сделал  паузу,  чтобы
обкусить заусенец на мизинце, - где ты смог бы, наверное, сбыть все оптом.
Сегодня Алексис Спиннель устраивает на "Крыше Башни" званый вечер в  честь
Регины Эйболафии.
   - На "Крыше Башни"? - Что и говорить, много воды утекло с тех пор,  как
мы с Ястребом шатались по злачным местам Нью-Йорка. К десяти -  в  "Адскую
Кухню", к двенадцати - на "Крышу Башни"...
   - Там будет Эдна Сайлем, - добавил Ястреб.
   Эдна Сайлем - самая старшая из нью-йоркских  Певцов,  а  имя  Эйболафия
промелькнуло сегодня надо мной в светящейся ленте. О Спиннеле я  прочел  в
одном из бесчисленных журналов, когда летел с Марса. В том же абзаце,  где
шла речь о нем, упоминался астрономический капиталец.
   - Хотелось бы повидать Эдну, - сказал я как бы между прочим. - Но  вряд
ли она меня узнает.
   Сведя знакомство с  Ястребом,  я  вскоре  открыл,  что  у  знати  вроде
Алексиса Спиннеля - свои маленькие игры. В них побеждает тот, кому удается
собрать под одну крышу наибольшее число Певцов Города. Нью-Йорк, в котором
пятеро Певцов, делит второе место с Люксом, что на Япете. Лидирует Токио -
там семь Певцов.
   - Вечеринка с двумя Певцами? - поинтересовался я.
   - Скорее, с четырьмя. Если я там буду.
   Вчетвером Певцы собираются разве что  на  бал  в  честь  новоизбранного
мэра. Я одобрительно приподнял бровь.
   - Надо узнать у Эдны Слово. Сегодня оно изменится.
   - Ладно, - сказал я, закрывая саквояж. - Не знаю, что  ты  задумал,  но
рискну, пожалуй.


   Мы двинулись в направлении Таймс-сквер. На Восьмой авеню  Ястреб  вдруг
остановился.
   - Погоди-ка. - Он застегнул куртку доверху. - Так будет лучше.
   Прогулка с Певцом по улицам Нью-Йорка (два года  назад  я  очень  долго
сомневался, что это полезно для человека моей профессии) - наилучшая,  как
мне кажется, маскировка для человека моей профессии. Представьте,  что  на
углу Пятьдесят восьмой вы заметили любимую звезду  стереовидения.  Скажите
теперь честно: узнали вы парня в твидовом пиджаке, шедшего за ней следом?
   Пока мы пересекали Таймс-сквер, Ястреба узнала половина встречных. И не
удивительно - с его молодостью, траурным одеянием, черными от грязи босыми
ногами и светло-пепельными волосами он был  самым  колоритным  из  Певцов.
Улыбки,  прищуренные  глаза,  указательные  пальцы,  направленные  в   его
сторону...
   - Кто, по-твоему, возьмет у меня товар?
   - Алексис мнит себя искателем приключений. Может, ему приглянутся  твои
вещички, тогда он заплатит куда больше, чем тебе дадут за них на улице.
   - А ты предупредишь его, что они "горячие"?
   - Это его еще больше раззадорит. Он любит острые ощущения.
   - Ну, будь по-твоему.
   Мы спустились в  подподземку.  Контролер  в  будке  потянулся  было  за
монетой Ястреба, но узнал его и, пробормотав что-то неразборчивое,  махнул
рукой - проходите, мол.
   - О! - воскликнул Ястреб с неподдельным изумлением и восторгом, будто с
него впервые в жизни не взяли денег за проезд. - Огромное вам спасибо!
   Два года назад Ястреб цинично объяснил мне: "Как  только  они  заметят,
что я ожидаю поблажек -  все  кончится".  Когда  я  познакомился  с  Эдной
Сайлем, она столь же цинично заявила: "Но ведь для того-то мы им и  нужны,
чтобы нас баловать".
   Мы вошли  в  блестящий  вагон  и  уселись  на  длинную  скамью.  Ястреб
устроился с комфортом - руки разбросаны, нога на ногу. Напротив сидели две
школьницы с неизменной жвачкой во рту. Они тыкали в нашу сторону пальцами,
хихикали и перешептывались, да еще пытались это делать  незаметно!  Ястреб
не смотрел на них, а я старался не смотреть.
   Потом окна затянуло тьмой, загудело под серым полом. Рывок, нас  кренит
и выносит на поверхность земли. Город собирает в горсть тысячу  блесток  и
швыряет ее за деревья Форт-Трайона.  Окна  вагона  покрываются  сверкающей
чешуей, за ними покачивается поручень ограждения платформы.
   Мы выходим под мелкий дождик. Читаем станционную  вывеску:  "Двенадцать
Башен".
   Дождь, едва мы спускаемся с платформы на  улицу,  прекращается.  Только
листья роняют капли на кирпичную кладку длинной стены.
   - Эх, знал бы я, что пойду не один - велел бы Алексу прислать  за  нами
машину. Я не обещал ему, что буду наверняка.
   - А ты уверен, что мне можно с тобой?
   - А разве ты здесь со мной не бывал?
   - Был разок и без тебя, но все-таки, как ты думаешь, Алекс не...
   Он метнул в меня обжигающий взгляд. Ну, ясно: Спиннель будет на седьмом
небе от счастья, приведи он хоть целую ораву  оборванцев  (Певцы  славятся
подобными выходками). А если с  ним  придет  всего  один,  да  еще  вполне
респектабельный вор, у Алекса просто гора с плеч свалится.
   Справа от нас убегали к городу опоры железнодорожных  путей,  слева  за
воротами раскинулся сад, за ним, едва не задевая крышей  облака,  высилась
первая из двенадцати огромных, роскошных башен.
   - Певец Ястреб, - буркнул мой спутник в микрофон, замурованный в  стену
у ворот.
   Щелк-тик-тик-тик-щелк! Мы направились по дорожке к парадному входу.
   За третьим рядом стеклянных дверей нам повстречалась  группа  мужчин  и
женщин в вечерних костюмах и платьях. Одну из женщин я сначала  принял  за
Мод - на ней было облегающее платье из "исчезающей материи".  Но  секундой
позже я увидел, что лицо под вуалью - коричневого цвета.  Вы  заметили,  с
каким неудовольствием уставились эти господа на оборванца,  непонятно  как
проникшего в вестибюль? Кто-то из них,  правда,  узнал  Ястреба  и  сказал
остальным; брезгливые мины тотчас сменились улыбками.
   Ястреб обратил на них не больше внимания, чем на девчонок  в  подземке.
Но потом, когда они вышли, сказал мне:
   - Один парень смотрел на тебя. Ты заметил?
   - Да.
   - Знаешь, почему?
   - Он пытался вспомнить, видел ли меня раньше.
   - И что, видел?
   Я кивнул.
   - До того, как мы с тобой познакомились. Я же говорил, что бывал здесь.
   - Да, говорил.
   Три четверти вестибюля покрывал  синий  ковер,  остальное  пространство
занимал огромный бассейн, а в  нем  стоял  ряд  двенадцатифутовых  шпалер,
поддерживающих  огромные  пылающие  жаровни.  Куполообразный  потолок  был
зеркальным. Над узорчатыми решетками вился дым,  его  струйки  ломались  в
зеркалах.
   Возле нас сдвинулись металлические створки лифта. Казалось,  кабина  не
тронулась с места, а семьдесят пять этажей сами ушли вниз.  На  крыше  был
разбит   декоративный   сад.   Со   склона   холма,   усыпанного   камнями
(искусственными), пробираясь  между  папоротниками  (живыми)  вдоль  ручья
(вода настоящая - слышно  журчание),  к  нам  спустился  человек  -  очень
загорелый, очень светловолосый, в абрикосового цвета костюме парашютиста и
черном свитере с высоким воротом.
   - Добро пожаловать! - Пауза. - Как я рад, что  вы  все-таки  пришли!  -
Пауза. - Я уж и надеяться перестал. -  Пауза.  Паузы  предназначались  для
Ястреба - чтобы догадался меня представить. По моей одежде Спиннель не мог
определить, кто я -  лауреат  Нобелевских  премий  в  разных  областях,  с
которым Ястреб познакомился за  обедом,  или  прохиндей,  чьи  манеры  еще
сомнительнее моих и нрав еще низменнее.
   - Не хотите ли снять курточку? - угодливо спросил Алекс. Это  означало,
что он совсем не знает Ястреба. Заметив, как исказилось на миг лицо Певца,
он сразу стушевался. "Чувство такта у него есть", - подумал я.
   Алекс кивнул мне с улыбкой (а что еще он мог сделать в ту минуту), и мы
направились к гостям.
   Эдна Сайлем сидела на прозрачной надувной подушке и, наклонясь  вперед,
спорила о политике с людьми, сидевшими рядом прямо на траве. Я сразу узнал
ее - волосы цвета  потускневшего  серебра,  голос,  как  звон  треснувшего
медного колокола. Ее наряд больше подошел бы мужчине; унизанные серебром и
каменьями  морщинистые  пальцы,  торчавшие  из  обшлагов,  сжимали  бокал.
Переводя  взгляд  на  Ястреба,  я  увидел  еще  с  полдюжины  гостей,  чьи
имена-лица способствуют торговле журналами и звукозаписями и привлекают  в
театры публику. (Вам знакомо имя  театрального  критика  из  "Дельты"?)  Я
узнал также математическое светило из Принстона, несколько  месяцев  назад
взошедшее на научный небосклон с новой теорией кварков-квазаров.
   К одной из женщин мой взгляд вернулся. Когда он вернулся к ней в третий
раз, я узнал сенатора  Эйболафию,  самую  вероятную  кандидатуру  на  пост
Президента от неофашистов. Сложив руки  на  груди,  она  прислушивалась  к
спору, сузившемуся до Эдны и не в меру общительного  молодого  человека  с
отеками под глазами (как от непривычных контактных линз).
   - Миссис Сайлем, неужели вы не чувствуете, что...
   - Прежде чем высказывать подобные пророчества, необходимо вспомнить...
   - Миссис Сайлем, я интересовался статистическими данными...
   -  Необходимо  вспомнить  о  том,   -   треснувший   колокол   зазвучал
напряженнее, глуше, - что, если бы люди знали все на свете,  в  статистике
не  было  бы  нужды.  Наука  о  вероятности  математически  выражает  наше
невежество, а отнюдь не мудрость.
   Мне ее суждения показались интересным дополнением к лекции Мод.  Вскоре
Эдна подняла глаза и воскликнула:
   - А, Ястреб!
   Все обернулись в нашу сторону.
   - Хорошо, что ты пришел. Льюис, Энн, - окликнула Эдна двоих Певцов. (Он
смуглый, она бледная: оба стройные как тополя; лица  наводят  на  мысли  о
чистых озерах или о приношении дани в призрачном, безмолвном лесу; Певцами
они стали семь лет назад, за день  до  свадьбы.)  -  Глядите,  он  нас  не
бросил. - Эдна встала, простерла  руку  над  головами  сидящих  и  ударила
поверх костяшек словами, словно кием для пула  [род  бильярдной  игры].  -
Ястреб, эти люди спорят со мною о вещах, в которых я  смыслю  куда  меньше
твоего. Ведь ты заступишься за меня, правда?
   - Миссис Сайлем, - подали голос с травы, - я вовсе не хотел...
   Рука Эдны вдруг  переместилась  в  горизонтальной  плоскости  на  шесть
градусов, пальцы растопырились. Мне:
   - Ты?! Дорогой мой, вот уж кого не чаяла здесь встретить! Ведь  ты  тут
почти два года не появлялся, верно? (Господь с тобой, Эдна.  Заведение,  в
котором ты, я и Ястреб как-то провели вместе долгий пьяный  вечер,  больше
напоминает бар, где я  сегодня  побывал,  чем  "Крышу  Башни".)  Где  тебя
носило?
   - В основном, на Марсе, - правдиво ответил я. - Вообще-то, я только что
прилетел.
   Забавно все-таки говорить такие слова в таком месте.
   - Ястреб... Нет, оба,  -  поправилась  Эдна  (что  означало:  либо  она
забыла, как меня зовут, либо помнит достаточно хорошо, чтобы  не  называть
на людях по имени), - идите сюда и помогите допить  отменный  ликер  душки
Алекса.
   Приближаясь к ней, я сдерживал ухмылку. Скорее  всего,  Эдна  вспомнила
мою профессию и не меньше моего наслаждалась ситуацией.
   По лицу Алекса было видно, что у него упал камень  с  души.  Теперь  он
знает, что я - кто-то.
   Подойдя к Льюису и Энн,  Ястреб  одарил  их  одной  из  своих  коронных
ухмылок. Они ответили призрачными улыбками. Льюис  кивнул;  Энн  протянула
руку, чтобы коснуться Ястреба, но не коснулась. Эта сцена не  укрылась  от
глаз гостей.
   Алекс отыскал ликер, о котором говорила Эдна, и вручил нам  с  Ястребом
большие бокалы, не забыв насыпать в них льда. Затем к нему подошел молодой
человек с отеками под глазами.
   - Но кто же тогда противостоит нечистоплотным политиканам? -  обратился
он к Эдне. - Как вы считаете, миссис Сайлем?
   Регина Эйболафия носила платье из белого шелка. Ногти, волосы и губы  -
одного цвета. На груди - дорогая  медная  брошь.  Меня  всегда  привлекали
люди,  лезущие  из  кожи  вон,  чтобы  находиться   в   центре   внимания.
Прислушиваясь к разговору, она вертела в ладонях бокал.
   - Я противостою, - ответила Эдна с категоричностью, свойственной только
Певцам. - Ястреб противостоит. А еще Льюис и Энн. Никого у вас больше нет.
   Затем смех Ястреба разорвал нить разговора.
   Мы обернулись. Он сидел у края крыши, сложив ноги по-турецки.
   - Смотрите, - прошептал он.
   Мы посмотрели в ту сторону, куда  указывал  его  взгляд.  Льюис  и  Энн
стояли совершенно неподвижно. У обоих были закрыты глаза, у Льюиса  слегка
приоткрыт рот.
   - О! - тихо воскликнул кто-то. - Они сейчас...
   Я внимательно следил за Ястребом, ибо  ни  разу  не  видел,  как  Певец
реагирует на выступление других Певцов. Он сдвинул  ступни,  ухватился  за
большие пальцы ног и наклонился вперед. На шее выступили синие  вены,  под
расстегнувшимся воротом куртки виднелись края  двух  зарубцевавшихся  язв.
Никто их, наверное, не замечал, кроме меня.
   На  лице  Эдны  угадывались   гордость   за   друзей   и   предвкушение
удовольствия. Алекс, который нажимал  кнопку  автобара,  требуя  еще  льда
(подумать только - прибавочный труд стал для  знати  средством  выставлять
себя напоказ! Вот они, плоды автоматизации!), взглянул на молодую  пару  и
оставил агрегат в покое.  Налетел  ветерок  (не  знаю,  искусственный  или
настоящий) и деревья шепнули нам: "Тес!"
   Льюис и Энн запели.  Сначала  по  одному,  потом  дуэтом,  затем  снова
поодиночке.


   Певцы - это люди, рассказывающие другим о том, что видели.  Певцами  их
делает умение заставить себя слушать. Доступнее объяснить я не могу, это и
так  сверхупрощение.  Однажды  в  Рио-де-Жанейро  восьмидесятилетний   Эль
Пассадо увидел, как рухнул целый квартал многоквартирных домов, после чего
выбежал на Авенида дель Сол и пустился в импровизацию. В  его  песне  были
ритм  и  рифма  (ничего  удивительного  -  в  португальском  языке   масса
рифмующихся слов); по пыльным щекам старика струились слезы, а голос гулко
бился  о  пальмы,  растущие  вдоль  залитой  солнцем  улицы.  Сотни  людей
остановились послушать: вскоре к ним присоединились еще сотни и  сотни,  и
многим сотням рассказали они о песне Эль Пассадо. Через три часа на  месте
происшествия собралась огромная толпа с одеялами, едой,  лопатами  и  (что
самое главное) желанием сплотиться в  работоспособный  коллектив.  Никакой
репортаж по  стереовидению  из  района  бедствия  не  вызвал  бы  подобной
реакции. Эль Пассадо считается первым Певцом в истории. Вторым была Мириам
из Люкса, города под куполом. Тридцать лет,  бродя  по  мощенным  металлом
улицам, пела  она  славу  Кольцам  Сатурна,  на  которые  нельзя  смотреть
незащищенными  глазами  из-за  сильного  ультрафиолетового  излучения.  Но
Мириам, страдавшая необычной разновидностью катаракты, ежеутренне выходила
из города, любовалась Кольцами и возвращалась, чтобы спеть  об  увиденном.
Все бы ничего, но в те дни, когда она  не  пела  по  причине  болезни  или
отъезда (однажды Мириам пригласили в  другой  город,  куда  докатилась  ее
слава),  падал  курс  акций  Люкса  и  подскакивала  кривая  преступности.
Объяснить эту взаимосвязь не мог никто. Колонистам оставалось только одно:
присвоить ей титул Певца.
   Отчего же возникло сообщество Певцов, почему они появились  практически
во  всех  крупных  городах  Солнечной  системы?  Некоторые   считают   это
спонтанной реакцией на воздействие вездесущих средств массовой информации.
От радио, газет и стереовидения просто некуда стало  деться:  они  отучили
людей самостоятельно оценивать события. (В самом деле, кто сейчас ходит на
спортивные состязания или политические собрания без миниатюрного приемника
в ухе, дабы не усомниться в том, что происходящее у него на  глазах  -  не
плод воображения?)
   Раньше Певцом мог назваться любой  желающий,  а  от  публики  зависело:
признать его таковым или поднять на смех. Затем  сама  собой  установилась
неофициальная квота, и теперь, если возникает вакансия, Певцы сами решают,
кого им принять в свои ряды. Кандидату, помимо поэтического  и  актерского
талантов, необходимо обаяние, чтобы не пропасть  в  паутине  общественного
мнения, куда немедленно попадает новоизбранный. Ястреб, прежде  чем  стать
Певцом, приобрел некоторую известность  благодаря  книге  стихов,  которую
опубликовал в возрасте пятнадцати лет. Он  гастролировал,  читал  стихи  в
университетах, но к моменту нашего знакомства в Центральном парке (я тогда
гостил в городе тридцатый  день;  в  Центральной  библиотеке  можно  найти
просто потрясающие книги) еще не успел прославиться и был  весьма  удивлен
тем, что мне знакомо его имя. Ястребу только-только стукнуло  шестнадцать,
а  через  четыре  дня  ему  предстояло  стать  Певцом  (о  чем   его   уже
предупредили). Мы до утренней зари просидели на  берегу  озера,  и  Ястреб
маялся, не зная, соглашаться или нет  -  ведь  что  ни  говори,  Певцу  не
столько нужен талант стихотворца, сколько актера. Но в списке его  будущих
коллег  числились  портовый  грузчик,  двое  университетских  профессоров,
наследница миллионов  Силитакса  и  как  минимум  две  личности  с  весьма
сомнительным прошлым, которое даже падкая  на  сенсации  Рекламная  Машина
согласилась не освещать. Каким бы ни было  происхождение  "живых  легенд",
все они пели. Пели  о  любви,  смерти,  смене  времен  года,  общественных
классах, правительствах и дворцовой страже. Пели перед большими  и  малыми
толпами, пели для одинокого портового грузчика, бредущего домой,  пели  на
улочках трущоб, в лимузинах членов  аристократических  клубов,  в  вагонах
пассажирских поездов, в прекрасных садах на крышах Двенадцати Башен;  пели
на званых вечерах Алексиса Спиннеля. Но воспроизведение их песен с помощью
технических средств (в том числе публикация текстов) запрещено законом,  а
я уважаю закон, насколько ото может  позволить  моя  профессия,  и  потому
вместо текста песни Льюиса и Энн предлагаю вам вышеизложенное.


   Певцы умолкли, открыли глаза и огляделись. На  лицах  у  них  -  не  то
смущение, не то высокомерие.
   Ястреб взирал на друзей с восторгом, Эдна вежливо улыбалась.  Мои  губы
расползлись в улыбке, от которой невозможно удержаться, когда ты тронут до
глубины души и испытал  огромное  удовольствие.  Да,  Льюис  и  Энн  спели
потрясающе.
   К Алексу вернулось дыхание. Окинув гостей  гордым  взглядом,  он  нажал
кнопку. Автобар  загудел,  кроша  лед.  Никто  не  аплодировал,  одобрение
выражалось лишь кивками и  перешептыванием.  Регина  Эйболафия  подошла  к
Льюису и что-то сказала. Я навострил уши, но в этот момент Алекс ткнулся в
мой локоть бокалом.
   - Ой, простите...
   Я взял саквояж  в  другую  руку  и,  улыбаясь,  принял  бокал.  Сенатор
Эйболафия вернулась на прежнее место, а Певцы взялись за руки и застенчиво
посмотрели друг на друга. И сели.
   Гости разбрелись по роще и саду. Я стоял в одиночестве  среди  деревьев
на сухом каменистом дне пруда и слушал музыку: канон а де Лассуса  в  двух
частях, введенный в  программу  аудиогенсраторов.  (Помните,  в  последнем
номере одного из  литературно-художественных  журналов  утверждалось,  что
иначе  невозможно  избавиться   от   ощущения   тактовых   черт,   которое
выработалось  у  музыкантов  за  последние  пять  столетий?)  Внизу,   под
пластмассовой  кровлей,  переплетались  и  вытягивались  светящиеся  линии
сложного рисунка.
   - Прошу прощения...
   Я обернулся и увидел Алекса. На сей раз у него не  было  ни  бокала  со
спиртным, ни представления, куда девать руки Он нервничал.
   - Наш общий друг намекнул, что вы... можете мне кое-что предложить.
   Я поднял было  саквояж,  но  ладонь  Алекса  оторвалась  от  уха  (куда
переместилась,  коснувшись  пояса,  воротника  и   прически)   и   сделала
предостерегающий жест. Ох уж мне эти нувориши...
   - Не затрудняйтесь, мне ни к чему пока смотреть.  Думаю,  будет  лучше,
если я вообще останусь в стороне. Я бы охотно  приобрел  ваши  вещи,  если
Ястреб не переусердствовал, расхваливая их, но теперь ими  заинтересовался
один из моих гостей.
   Слова Алекса показались мне странными.
   - Я знаю, вам это кажется странным, - продолжал он, -  но,  думаю,  мое
предложе