ение: теперь уж я смогу выбраться! И
зависть: если они справились с Бидо, то какие  тузы  у  них  в  колоде!  С
курией у меня счетов особых не  было,  я  старался,  чтобы  наши  пути  не
пересекались, но ведь я лицо со значительными полномочиями; бессилие перед
курией комплекса неполноценности  не  рождало,  но  муть  всегда  на  душе
оставалась. А они не испугались! Р-раз, и нет старины Бидо, и  плевать  им
на курию. С будущими освоенцами шутки плохи! Ну а если конклав спросит  за
Бидо с меня? Шел он ведь ко мне!
   Выходя из морга, я не смог потушить свет,  -  вдруг  полезла  в  голову
густая чертовщина. Я  был  уверен,  что  стоит  выключить  освещение,  как
бесшумно поднимется дверь, восстанет старина  Бидо  и,  укоризненно  качая
головой, медленно пойдет на меня...
   К лифту я шел не оборачиваясь, но одному богу  известно,  каких  усилий
это мне стоило. У пустых коробок воображение услужливо подсказало, что  за
ними кто-то прячется, но это пустяки, такими мелкими страхами самого  себя
не проймешь. За ручку я взялся мокрый от пота, и не страх, нет,  не  страх
терзал меня, а сознание своей ничтожности и никчемности.  Оно  раскаленным
гвоздем сидело в мозгу - стоило мне много лет  выбиваться  и  карабкаться,
чтобы в такой момент  оказаться  разменной  фигурой,  меньше,  чем  пешка,
меньше, чем самая поганая пешка в  чужой  игре.  А  игра  серьезная,  и  в
правилах разобраться трудно, если они есть,  эти  правила!  Великая  цель,
новые стимулы, а интересно, наорал бы на меня директор Юрайда,  спроси  я,
оправдывает ли Великая Цель равновеликие средства?
   На втором этаже я вышел  в  холл  и  направился  в  столовую.  Все  эти
переживания не могли заглушить зверский голод, тем более  что  ужин  вчера
был более чем легок. Может, это цинично, но оставим курии погребать  своих
мертвецов; живой лев лучше мертвой собаки... или  наоборот?  Сейчас  почти
десять, неужели прошло всего два часа с тех пор, как я видел  в  последний
раз старину Бидо, с  бездействующими  часами,  растерянным,  с  тоскливыми
глазами?
   В столовой почти никого уже не было. Три подростка  торопливо  допивали
газировку.  Один  снова  потянулся  к  сифону,  но  тут  дверь   с   шумом
распахнулась, в зал влетел Селин и заорал на них: "Чего  расселись,  через
полчаса выпуск, быстро в актовый!"
   Воспитанников как ветром сдуло. Из внутреннего помещения выскочили  еще
двое, в белых халатах и поварских колпаках; на ходу сдирая с себя  халаты,
они выбежали из столовой.
   В актовый так в актовый) Я, не торопясь, дожевал гамбургер, запил водой
и пошел в актовый зал.
   Дверь в зал оказалась закрытой.
   В  зале  было  шумно,  кто-то  визгливо  смеялся.  Пока  я  раздумывал,
стучаться или плюнуть и уйти, мимо промчался подросток и, крикнув на  бегу
"на галерею, на галерею", исчез в коридоре. Вход на галерею,  опоясывающую
актовый зал, был на третьем этаже.
   По пути  к  лифту  я  задумался:  почему  воспитанники  перестали  меня
выделять, не обращают особого внимания? Да и в первый  день  я  не  был  в
центре внимания, настороженность была, а сейчас  и  ее  нет.  Считают  уже
своим, что ли?
   Перед входом на галерею толпилось несколько подростков, отпихивая  друг
друга от двери. Мне уступили дорогу, но  крайне  неохотно.  Узкая  галерея
была набита воспитателями, охранниками и их подопечными. Я выставил вперед
плечо и винтом протиснулся к перилам.
   В бок упирался локоть охранника, кто-то мерно дышал в  затылок.  Перила
давили на живот,  но  я  не  обращал  на  это  внимания.  Я  понимал,  что
присутствую в качестве зрителя, возможно, весьма  нежелательного.  Недаром
так настаивал Юрайда, чтобы я как  можно  скорее  уносил  отсюда  ноги.  С
первого взгляда я понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
   Довелось мне бывать  на  выпускных  торжествах,  а  как  же:  клятвы  в
верности родным стенам, убеленные главы почтеннейших метров, высокий  слог
и прочувствованная речь  с  небольшой  слезой  в  голосе.  И  чистые  лица
выпускников, озаренные светом  великих  надежд,  и  маленькая  девчушка  с
огромным бантом, декламирующая "Напутственную  оду"  Горация  Обергера,  и
т.д...
   Непохоже,  чтобы  здесь  собирались  читать  "Напутственную  оду"   или
произносить торжественную речь, бантов я тоже не приметил. На сцене  стоял
узкий столик,  вроде  журнального,  за  ним  сидели  трое  -  воспитатель,
кажется, заместитель директора, а по бокам двое юнцов, затянутых в  плотно
облегающие костюмы из зеленой кожи. Перед ними лежали две коробки.  Но  не
это поразило меня, а сам зал - ни одного кресла или  стула,  а  только  те
самые рулоны, что разгружали сегодня  утром.  Они  были  все  размотаны  и
пересекали белыми дорожками весь зал под разными углами, пола под ними  не
было видно. Несколько рулонов торчком приставлены к стенам, еще больше  их
было свалено в беспорядке в  центре  зала.  На  них  сидели  воспитанники,
десять подростков.
   Это и есть выпускники, догадался я. В зале больше никого не  было,  вся
школа толпилась на галерее. Хотя  зал  большой,  хватило  бы  всем  места.
Может, у них такой ритуал?
   "Это кто справа?" - свистящим шепотом прошелестел воспитанник. "Ты что?
- ответили из-за моей спины. - Это же Везунчик Куонг!"
   Воспитатель, не вставая, взял со  стола  лист  бумаги  и  начал  громко
зачитывать фамилии  воспитанников.  Они  по  очереди  подходили  к  сцене,
воспитатель брал  попеременно  из  двух  коробок  белые  прямоугольники  с
лентой. Подошедший жал руку воспитателю,  вешал  прямоугольник  на  шею  и
спускался в зал под сдержанный гул галереи, везунчик и второй хлопали  его
по плечу.
   "Повезло Селину, - завистливо сказал кто-то, - к Дергачу попал. У  него
не поскучаешь".
   Селин действительно был в числе выпускников, вид у  него,  насколько  я
мог разглядеть, был весьма горделивый. Белый прямоугольник он  закинул  на
спину и привалился небрежно к рулонам. Пита среди них не было, хотя  он  в
школе четвертый год.
   Школа сейчас пуста, ее можно  обшарить  всю,  от  спален  до  морга.  Я
поразился собственному спокойствию, будто и  не  трясся  полчаса  назад  в
темном коридоре подвального этажа.
   Закончив вручение прямоугольников, воспитатель  поднялся  из-за  стола,
помахал рукой выпускникам и ушел со сцены за кулисы.
   Везунчик  и...  как  его...  Дергач  спрыгнули  в  зал  и   подошли   к
воспитанникам. Селин подобрался, вытянул из-за спины прямоугольник и зажал
его двумя руками, остальные тоже взялись за них.
   На галерее стало тихо. Везунчик достал откуда-то белый шар величиной  с
крупный апельсин и подбросил его вверх.
   Яркая зеленая вспышка ослепила  меня!  Когда  перед  глазами  перестали
плавать желтые и зеленые пятна, я чуть не закричал: внизу никого не  было!
Исчезли воспитанники, исчезли Везунчик и Дергач, начисто  пропали  рулоны,
ни кусочка не осталось.
   "Куда они делись?" - возникла первая мысль.  Очевидно,  я  повторил  ее
вслух, потому что говорливый воспитанник с удивлением ответил:
   - Как куда? Выпуск ведь, теперь до следу... ох!
   Его взяли за шиворот и втянули в поток выходящих с галереи.
   Волна безразличия захлестнула меня...  По  краешку  сознания  проходили
лишь мыслишки о гипнозе, о  ритуале,  о  раздвигающихся  полах,  почему-то
вспомнилось,  как  бабушка  водила  меня   в   балаган,   где   показывали
исчезновение слона. Мелкие догадки возникали по инерции,  роль  ничего  не
понимающего  простака  надоела,  а  ввязываться  в  высокоученый  спор   с
директором бессмысленно. Они ведут свою игру, крупную, очень крупную  игру
без правил. Кто плюет на  курию,  тот  может  себе  позволить  играть  без
правил. Что ж, сказал я себе, если с тобой играют без правил, самое  умное
- выходить из игры. И как можно скорее!
   На галерее опустело, я вышел за  последними  и  пошел  к  лифту.  Школа
наполнилась возбужденными голосами, шумом, смехом, топотом,  словно  и  не
было этих нескольких дней напряженной тишины и чинного порядка. Выпуск. Но
почему осенью?
   Я вернулся к себе в комнату. Никаких следов борьбы. Значит, не здесь. Я
взял портфель и вышел, хлопнув дверью.
   К директору заходить не стал, говорить не о чем. А если я увидел лишнее
и это ему не понравится, то он во имя своей правоты и меня уложит рядом  с
теми. Уложит, искренне сожалея. Но цель слишком велика, чтобы  спотыкаться
об меня. Еще неизвестно,  подумал  я,  как  повернется  с  курией.  Может,
оставить здесь адрес, чтоб присмотрели за сыном, если по  дороге  случайно
собьет грузовик или в центре города машину  вместе  со  мной  превратят  в
дуршлаг. Курия, знаете ли...
   Выйдя во двор, я лицом к лицу столкнулся с директором.
   Он несколько раз крепко встряхнул мою  руку,  пожелал  доброго  пути  и
заявил, что проводит до ворот. Я не стал возражать.
   Мы шли молча. Скользкие листья расползались под ногами,  ветер  гнал  с
деревьев водяную пыль, пахло кислой гнилью.
   У ворот он остановился.
   - Кто вам читал историю социальных учений? - спросил он.
   - Не помню, - ответил я, пожимая плечами.
   Опять пустые разговоры!
   Теперь можно было улыбнуться, помахать ручкой  и  расстаться  друзьями.
Ворота были распахнуты, рельс лежал  у  стены,  дырка  от  него  заполнена
водой. Они отогнали  мою  машину  к  краю,  чтобы  грузовику  было  удобно
разворачиваться.
   Директор подобрал с земли веточку и сосредоточенно ломал ее на куски. Я
не торопился. Куда спешить - в  столице  придут  и  спросят,  куда  я  дел
старину Бидо, а когда я отвечу: разве я сторож вашему "аббату",  меня  тут
же прихлопнут.
   Юрайда доломал ветку и ссыпал кусочки себе в карман. Спросить его,  что
ли, о выпуске? Не стоит, опять соврет.
   - Ложь о Валленроде смутила не  один  слабый  ум,  -  прервал  молчание
директор, испытующе глядя на меня, - и соблазн действительно велик.  Лучше
быть шестерней, чем песчинкой в зубьях. Еще ни  одна  песчинка  не  ломала
машину...
   Не понимая, что он имеет в виду, я ничего не ответил.
   - Конрад Валленрод, магистр Тевтонского  ордена,  жестокий  истребитель
еретиков и  неистовый  захватчик,  легендами  был  превращен  в  народного
мстителя, пробравшегося на командный пост, не брезгуя никакими средствами,
для того чтобы в решающий момент подставить силы ордена под сокрушительный
удар. Как это утешительно звучит для тех,  кто  продается  врагу,  надеясь
впоследствии послужить правому делу. И как  это  ласкает  слух  тех,  кто,
служа богу, вдруг узнает, что прислуживает дьяволу! Кто строит поединок на
обмане, чаще всего бывает обманут сам.
   Интересно, для чего он мне это рассказывает? То ли вербует в свои ряды,
то ли намекает, что к трупам в холодильнике не имеет отношения, а  если  и
имеет, то вынужденно, протестуя в душе. Но откуда он знает,  что  я  видел
морг? И рискнет выпустить после этого? "Ловушка! -  обожгла  мысль.  -  Он
меня проверяет!"
   - Нет ли у вас сигарет? - неожиданно спросил он.
   Я протянул так и не начатую пачку "Престижа". Он распечатал ее, вытянул
три штуки, завернул их  в  носовой  платок,  а  затем  извлек  из  кармана
пластиковый пакет и запаковал в него платок с сигаретами. Минуту  или  две
мы молча смотрели друг на друга, в его глазах был вопрос,  чего-то  он  от
меня ожидал. Но мне было уже наплевать на все тайны  и  трупы,  скорее  бы
домой или на песок.
   Директор Юрайда кивнул, повернулся и медленно пошел к школе.  Его  плащ
несколько раз мелькнул за деревьями и исчез.
   Я подошел к обрыву.  Каменистая  осыпь  терялась  в  дымке,  внизу.  На
противоположной стороне желтели пятна кустов. Там, за холмами,  начинается
спуск в Долину.
   - Красиво, не правда ли?
   - Великолепно! - согласился я и только тогда обернулся.
   Неслышно возникший Пупер протягивал мне папку.
   - Вы забыли акты проверки.
   - Ах, да, - равнодушно сказал я, - спасибо.
   - Надеюсь... - улыбаясь начал он, но тут же осекся.
   Его взгляд уперся в мою ладонь.  Я  продолжал  держать  пачку  сигарет,
забыв о них. Под лопаткой засосало, я понял, как изголодался  по  затяжке.
Пупер с явным беспокойством разглядывал именно голубую пачку "Престижа".
   - Если не ошибаюсь, - сказал он, уставив на нее палец, - она у вас была
полной! В школе вы не выкурили ни одной.
   - А вам что за дело, любезный?
   Наглый охранник что-то пробормотал и завертел головой, всматриваясь под
ноги. Потом вскинул на меня глаза, потянул носом и  перевел  взгляд  туда,
где минуту назад скрылся директор. Ничего не сказав,  он  быстро  пошел  к
воротам.
   Слова, факты и  предметы  еще  не  сложились  для  меня  в  законченную
картину, но я тем не менее делал свое дело автоматически:  догнал  Пупера,
сбил с ног и, сорвав с себя галстук, прикрутил охранника локтями  назад  к
прутьям ворот. Когда он опомнился от неожиданного нападения, я уже  достал
ампулу с сывороткой и сорвал с иглы колпачок. От укола в плечо он дернулся
и вытаращил на меня глаза. Вот сейчас он и посыплет все...
   - Ну, что интересного вы могли бы мне рассказать?
   Но Пупер, вместо того чтобы  начать  тут  же  выкладывать  все  как  на
исповеди (сыворотка действует практически сразу), потребовал, чтобы я  его
немедленно развязал, начал грозить мне жалобами начальству,  в  под  конец
заявил, что я сошел с ума и меня надо немедленно изолировать. Я  же  стоял
над ним и недоумевал. Сыворотка, что ли, скисла? Не  бывает  такого,  чтоб
после двух кубиков человек тут же не  превратился  в  выбалтывающую  тайны
машину! Странная у него реакция, и сигареты...
   Мысль не успела оформиться, когда я медленно достал  зажигалку,  извлек
сигарету... Он расширившимися глазами следил за моими манипуляциями. Когда
я зажег сигарету, он дернулся и  обмяк.  Затяжка  теплой  волной  пошла  в
легкие.
   Я выдохнул дым ему прямо в лицо и... еле успел отскочить! Его вывернуло
наизнанку. Пупер захрипел и потерял сознание.
   Ничего не соображая, стараясь связать мысли, я стоял как пень. Потом  я
легонько двинул его ногой в щиколотку. Пупер слабо застонал,  открыл  один
глаз и снова закрыл.
   - Отравитель! - просипел он. - Все  вы  отравители,  вся  ваша  поганая
планета!
   Меня затрясло от возбуждения. Я напал на жилу и разработаю ее до конца.
Если понадобится, я буду пытать его еще, но он мне выложит, почему планета
"наша", а не его!
   - Куда девали выпуск? - рявкнул я ему в ухо. - Где они?
   Он молчал. Я щелкнул зажигалкой.
   - Немедленно прекратите, - захлебываясь, зачастил он, - мы помогаем вам
избавляться от никому не нужных и опасных элементов. Они не  нужны  армии,
производству, школе. Но их энергия, храбрость, этическая гибкость...
   - Не дуй в карман! Куда их дели, быстро!
   - Пятерых на Амант, пятерых на Гало-2.
   - К-куда?
   - Это недалеко, шесть и двенадцать световых лет.
   От невероятной догадки у меня словно лопнуло в голове.
   - Развяжите мне руки и скорее уезжайте, - с угрозой сказал Пупер. - Вам
никто не поверит, а нам стоит моргнуть, и от вас даже пепла не  останется.
Вы не можете представить, сколько  людей  служат  Делу,  не  подозревая  о
нем...
   Он так и сказал "Делу", с большой буквы. Но угрозы - это хорошо! Угрозы
- это мозоли, козыри и больной зуб. Значит,  ты  человек,  если  угрожают.
Угрожает - значит, боятся. Но какая нелепость; тщательно охраняемая  тайна
всплывает из-за ерунды. Впрочем, все  засекреченные  системы  защищены  от
серьезных поползновений и утечки. Предусмотреть можно все,  кроме  роковых
случайностей, которые и рушат самую хитрую конспирацию.
   - Так зачем вам подростки? - перебил я Пупера.
   Вместо ответа он попытался пнуть меня в живот, но я мигом урезонил его.
Он крякнул от боли и затих.
   - Итак? - Я поднес огонек к сигарете.
   - Ладно, - устало сказал он, - я вас предупредил...


   Вся правда оказалась настолько невозможной,  что  я  поверил  сразу.  И
растерялся. Одно дело. "тогда после работы валяешься с  банкой  "Тьюборга"
перед телевизором и смотришь, как  славные  парни  разделывают  пришельцев
всех мастей и расцветок, другое - когда  выясняется,  что  пока  киношники
лепили свою туфту, натуральные  инопланетяне  без  рекламы  вывозят  наших
детей!
   - Освоение Галактики требует больших затрат не только материальных,  но
и этических,  -  втолковывал  мне  Пупер,  -  отряды  цивилизаторов  несут
трудную, но благородную службу,  которая  под  силу  только  им  и  больше
никому!
   Он говорил о благодарных родителях, получивших  приличные  отступные  и
готовых пятки лизать воспитателям, лишь бы их чада были пристроены.
   - Что же делают эти цивилизаторы? - спросил  я,  на  что  он  уклончиво
пробормотал, что, мол,  далеко  не  все  населенные  планеты  стремятся  к
нормальному общению, к взаимовыгодным контактам  и  тому  подобное  и  что
бывают нежелательные эксцессы, когда применение силы просто неизбежно  для
предотвращения большего зла.
   - Но почему подростки? И почему мы, своих не хватает?
   Пупер долго молчал, а потом сказал,  что  выбирать  им  не  приходится,
потому что взрослые особи  (он  так  и  сказал  "особи"!)  не  годятся  по
психопараметрам, их  долго  обучать  и  координировать,  а  доподростковые
возрасты недостаточно мисдиминоральны. А почему земляне? Он  предпочел  бы
не отвечать на этот вопрос, но если я настаиваю...  что  ж,  опять  же  не
приходится выбирать! Найти разумных и достаточно развитых, но способных  к
силовым акциям практически невозможно. Пока мы единственные.
   Вот так! Они прибирают к рукам обитаемые  миры,  но  что-то  мешает  им
убивать. Мораль, табу или еще что - неважно. А если  туземцы  отказываются
менять слоновую кость и  рабов  на  бусы  и  зеркальца,  то  их  объявляют
дикарями  и  насылают  цивилизаторов.   Господи,   неужели   история   так
омерзительно повторяется везде?
   Пупер все призывал меня  посмотреть  на  положение  вещей  непредвзято,
проявить широту взглядов. В конце концов, когда земляне выйдут  в  Большой
космос, они смогут использовать опыт и знания  первых  отрядов,  ведь  лет
через десять они начнут возвращаться.  А  гласность  вредна,  поэтому  они
обратились не к правительству, а к частным  лицам.  Лучшие  преподаватели,
отличное   оборудование,    контакты,    неформальные,    разумеется,    с
правительственным аппаратом. Не все посвящены в Дело до конца, даже Юрайда
знает лишь то, что ему сочли нужным сказать.
   Он говорил, говорил, а я всматривался в него, пытаясь увидеть  что-либо
чужое. В кино просто - там они неприятны,  зелены  и  многоглавы,  а  этот
охранник был похож...  на  охранника.  Заурядное  лицо,  таких  на  сто  -
девяносто.
   Хорошо бы запаковать его в багажник и  вывалить  перед  журналистами  в
столице. Но если это вполне земная  подлость,  то  меня  в  лучшем  случае
упекут в палату для буйных. Да и  курия  может  перехватить  по  дороге  и
вытрясти из него все. Тогда я буду нежелательным свидетелем в новой  игре.
Скверно играть, не зная правил, еще хуже - когда правил вообще нет.
   Шевельнулось во мне сомнение, уж не обманный ли это маневр  хитрого  на
выдумку  директора  Юрайды,  однако  чутье  подсказывало,   что   хитрости
кончились, я уперся в стенку и дальше хода нет, а сзади стоят с ружьями  у
плеча и сейчас упадет команда...
   Я  рывком  поднял  Пупера  и  несильно  дал  ребром  ладони  по  горлу.
Всхлипнув, он мягко осел на землю, и  я,  развязав  узел,  оттащил  его  в
кусты. Полежит полчасика, отдохнет, а я за это время сменю в Долине машину
или доберусь до аэропорта.
   Когда я подошел к  своей  "эйзет  алка"  и  распахнул  дверь,  в  глаза
бросился прилипший к сиденью кленовый листок. Они заправляли машину, все в
порядке, уговаривал я себя. Кто же в наше время сует в бензобак динамитный
патрон или срезает тяги - это же просто неэтично. Я дважды обошел  машину,
потрогал фары, но не мог никак решиться. Может, столкнуть машину с обрыва,
а там пусть ищут останки настырного капитана?
   За воротами густо зарычал турби