кой малозначительный
    художник. О нем есть упоминание в одном из писем Паризо.

    Элегантный владелец салона смотрит на меня.

    -  Послушайте,  вы  же  у  нас  были две недели назад и обещали принести
    подлинный рисунок Паризо.

    - Я?.. Паризо?..

    - Ну, конечно  "Качающиеся фонари в порту".

    Бегу  в  библиотеку,  принимаюсь листать справочники по искусству. Нигде
    нет  даже  упоминания  о  Ван  Гоге,  ни единой строчки, но зато повсюду
    красуется Паризо.

    Думаю,  вы  уже  догадались,  в чем дело. С нами сыграл шутку этот самый
    "эффект  Временной  Петли",  о  котором  мы с Кабюсом и представленья не
    имели.  Понимаете,  что  получилось с этими Петлями. Первыми возможность
    путешествовать   по   времени   открыли  французы  в  1994  году.  Потом
    последовали   Советский   Союз,  Канада,  совместный  итало-американский
    проект  и  так далее. Знаете, как бывает - наука подошла к определенному
    барьеру,  топчутся,  топчутся,  а  затем  начинают  брать  все подряд. В
    разных  местах  построили  шесть  Петель,  откуда  можно  было прыгать в
    прошлое.  Тут  же  выяснилось,  что прошлое влияет на настоящее, и этим,
    как  положено,  сразу воспользовались политики. Прикинули, что у каждого
    неприятного  современного  происшествия  есть  корни во вчерашнем дне, и
    если  корни подрезать, не будет и самого происшествия. Вспомнить хотя бы
    войну  между Бразилией и Аргентиной в 1969 году. Бразильцы на заставе, в
    глуши,  возле  Игуасу,  праздновали день рожденья какого то там капрала.
    Заложили  за воротник, начали салютовать из автоматов. На другой стороне
    подумали,  что  их  обстреливают,  дали ответный огонь. Бразильцы спьяну
    бросаются  вперед, завязывается схватка - народ-то, знаете, горячий, эти
    латиноамериканцы,   питаются   чуть   ли   не   одним  перцем.  Бразилия
    захватывает  три километра аргентинской территории, натыкается на летний
    лагерь  танкистов.  Те  тоже  рады случаю размяться, наносят контрудар и
    вторгаются   к   соседям   на   сорок   километров.   Срочное  заседание
    Президентского   Совета   Бразилии,  внеочередная  сессия  аргентинского
    Народного  Собрания.  Пока  в  Женеве  раскачиваются и создают комиссию,
    бразильские  "боинги"  совершают  налет  на Буэнос-Айрес, а аргентинский
    воздушный  флот сыпет бомбы на Рио де-Жанейро. Обе столицы в пожарах, на
    улицах  трупы  и  скрученные  трамвайные  рельсы.  Франция вступается за
    Бразилию,  США автоматически начинают интриговать за Аргентину. Конфликт
    принимает  глобальный  характер,  а  началось-то  с пустяков. Для нашего
    1995  года  все  это было уже глубокой историей, но только что построили
    эти  Временные Петли и подумали, отчего бы не облегчить людям жизнь там,
    в  прошлом.  Отрядили  специального  человека  еще на двадцать лет назад
    раньше,  то  есть в 1949 год. Он приезжает в Рио-де-Жанейро, разыскивает
    будущую  мать  злополучного  капрала  - ее зовут Эстрелья, она с будущим
    отцом  еще  не  знакома.  Посланец нашего времени берет девушку из кафе,
    где   она   моет   посуду,   и   устраивает   стюардессой  на  авиалинию
    Рио-де-Жанейро  - Осло. В норвежском порту красавица-бразильянка заходит
    в  буфет, ей на ногу наступает неуклюжий белобрысый таможенник Гануссон.
    Любовь  с  первого взгляда, домик в Арендаль-фьорде, пятеро детишек, все
    безумно счастливы...

    Что  вы  сказали?  "Не было никакой войны между Аргентиной и Бразилией в
    прошлом  году"...  Ну  естественно, не было - я же вам объясняю, почему.
    Просто  не  родился  тот капрал, а раз так - не праздновали дня рожденья
    со  всеми  вытекающими последствиями. Осуществился другой альтернативный
    вариант  будущего.  Сначала  был  тот, с войной, а когда слазили назад и
    переделали,   реальностью   стал   другой.   С  этими  вариантами  очень
    интересно.   Понимаете,   любое   изменение  в  прошлом  вызывает  новую
    последовательность  событий, и сеть изменений тотчас распространяется по
    всей  линии  времен  вплоть до момента, с которого вы совершали прыжок в
    прошлое.  Вся история мгновенно в нулевое время перестраивается, а людям
    кажется,  что  всегда так и было. Вот это, кстати, самое главное. Именно
    людям  кажется,  но  не  человеку,  который  сам  путешествовал и помнит
    прежнюю ситуацию.

    Возьмем  ту  же  войну 1969 года. Некто ездил в прошлое, хлопотал там, а
    когда   вернулся,   вся  история  с  пограничным  инцидентом,  вызвавшим
    всемирный   конфликт,  любому  здравомыслящему  человеку  представляется
    совершенно  невероятной.  "Какой  капрал? - толкуют нашему страдальцу. -
    Никакого  капрала  не  было,  и  вообще  эта  граница  всегда  славилась
    превосходными отношениями".

    В  результате  таких вот номеров политические деятели поняли, что всякий
    вмешивающийся  в  прошлое обязательно попадает впросак. Они отдали тогда
    простым  гражданам возможность путешествовать в другие века, а потом уже
    началась  та заваруха, после которой прошел Закон об Охране Прошлого. Но
    теперь  представьте  себе, что мы-то об этом не знали, как и подавляющее
    большинство   населения  Земли.  Планета  жила  себе  и  жила,  варианты
    сменялись,  а  человечеству  всякий раз казалось, что всегда так и было.
    Вот  что  лично  я  знал  к этому моменту о Временных Петлях? Ну, читал,
    естественно,  в  газетах, что они созданы, видел по телевизору несколько
    коротеньких,  из-за  угла снятых фильмов - "Пир  Генриха  VIII", "Лагерь
    Спартака" и в таком духе.

    Будь  мы  с  Кабюсом  поумнее,  нам  следовало бы прикинуть, что, если я
    извлеку  из  прошлого  какие-то  картины  Ван  Гога,  они соответственно
    исчезнут  в  нашем  настоящем  из  музеев и частных собраний. Но мы даже
    как-то  и  не  задумались  -  ему двадцать девять лет, мне еще на четыре
    года  меньше.  Ажиотаж, воспаленное воображение, чудятся миллионы и даже
    миллиарды ЕОЭнов.

    А   последовательность  событии  в  результате  моей  дурацкой  эскапады
    получилась  такая.  Я,  можно сказать, изъял Ван Гога из обращения. Унес
    основной  фонд  его  картин,  да еще прихватил значительную часть писем.
    Поэтому  вдова  брата  не  смогла  ничего  издать,  и  Винсент  Ван  Гог
    практически  вычеркнулся из истории искусства. Позже, на рубеже XIX и XX
    веков  возник другой талант примерно того же направления - Паризо. Когда
    изменения  по  сети времен дошли до нашей эпохи, родился я, встретился с
    Кабюсом,  стал  наводить справки о живописцах, узнал о Вальтере Паризо и
    именно  его  захотел  вынести  из прошлого. Поэтому Кабюс, когда я вышел
    ночью из Временной Петли, и сказал, что речь у нас шла о Паризо.

    Но  что  же  в итоге? На руках у меня два саквояжа с картинами Ван Гога,
    но  я  же  и  являюсь  единственным во всей Вселенной существом, которое
    знает,  что  такой  художник  вообще  есть.  Подумал  я, подумал и решил
    сдернуть завиток. Истраченных на путешествие ЕОЭнов это не возвращало...

    "Сдернуть  завиток".  -  Ах,  да!  Я же вам не объяснил. Дело в том, что
    сразу  после  создания  Временных Камер выявилась возможность исправлять
    наиболее   неудачные  шаги.  Этот  маневр  назвали  "снять  Петлю"  или,
    попроще,  "сдернуть  завиток". Допустим, вы побывали в XV веке либо в V,
    а   вынырнув  в  XX,  убеждаетесь,  что  последствия  вашего  путешетвия
    выглядят  уж  слишком  непривычно.  Тогда  надо влезть еще раз в Камеру,
    повторно  поставить указатель на тот же момент и тут же шагнуть обратно,
    не  предпринимая  ничего.  В этом случае все возвращается на свои места,
    будто  вы  и  не  путешествовали.  Правда,  указатель  никогда не встает
    точно, и поэтому разные мелкие изменения все же могут прорываться...

    Что?..  Колумб?..  Как  узнали,  что  в основном варианте был Колумб? Да
    просто  потому,  что не один тот болван находился в это время в прошлом,
    а  еще  довольно  много  народу.  Их  не затронули изменения, они, когда
    повозвращались,  и  подняли  скандал.  Вообще,  конечно,  не все удалось
    восстановить   в  прежнем  виде.  Очень  может  быть,  что  тот  вариант
    прошлого,    результатом   которого   мы   сами   являемся,   вовсе   не
    первоначальный.  Про  Клаудио  Мадеруцци  я  вам уже рассказывал. Беда в
    том,  что  в  таких  случаях  нужно  посылать  того же человека в тот же
    момент.  Но  олух,  который  предсказал  Мадеруцци  его печальный конец,
    погиб  на  третий  день  после  того,  как вернулся в нашу эпоху. Поехал
    развлекаться  в  Египет  и  там  на  персональном  самолете  врезался  в
    пирамиду  Хеопса  -  западную сторону потом несколько дней отскребали от
    гари,  образовавшейся  при  взрыве. Думаю, что Клаудио, скорее всего, не
    одинок  в  своем  несчастье.  Наверняка таким же образом для нас пропало
    еще   много   художников,   ученых,  изобретателей.  Но  зато,  пожалуй,
    появилось и много новых.

    Вернемся,  однако,  к Ван Гогу, то есть к нам. Проникли мы опять ночью в
    Институт  -  оба  саквояжа я принес с собой - и сдернули Петлю. Наутро я
    опять  побежал  в  библиотеку  и  убедился,  что  все в порядке. Ван Гог
    восстановился,  каждая  энциклопедия  уделяет ему не меньше полстраницы,
    статей  и  даже  монографий  просто  не  сосчитать. А беднягу Паризо как
    корова  языком  слизнула. Посоветовался с Кабюсом и пришел к выводу, что
    не  надо  гоняться  сразу  за всем, а лучше привезти одну, но достаточно
    ценную  вещь. Остановился на "Едоках картофеля", которая в нашем времени
    оценивалась  в  целых  двести  тысяч.  Ход моих рассуждений был таков. Я
    опускаюсь  в  прошлое,  приобретаю  у  художника  первую  из его крупных
    картин  и  об  этом  он,  несомненно,  сообщит брату как о замечательном
    успехе.  В  нашей  современности  произведение,  само  собой разумеется,
    мгновенно  исчезнет  не  только из галереи, где сейчас находится, но изо
    всех  альбомов  и  книг  с репродукциями. Однако в истории искусства оно
    остается   как   утраченное.  Его  будут  упоминать  все  исследователи,
    сожалеть,  что  оно  было  кем-то  куплено  и  с той поры пропало. Я же,
    вернувшись  в  наш  век,  сочиню  сказку, будто нашел "Едоков" на старом
    чердаке в доме дальних родственников.

    Кабюс  возражать не стал, он взял у меня еще пятнадцать тысяч, сложил их
    со   своими,   чтобы  в  течение  ближайших  недель  создать  избыток  в
    энергетическом  резервуаре  Института,  а я уселся поплотнее за изучение
    материала.  Приобрел  одно  из  последних  изданий  "Писем  Ван  Гога" и
    убедился,  что  с  "Едоками  картофеля"  все  должно кончиться хорошо. С
    точки  зрения  биографии  художника  это  был  один  из  наиболее тяжких
    периодов.  За плечами Ван Гога осталось уже тридцать лет прожитой жизни,
    за  которые  он ничего не добился. У него, вполне взрослого мужчины, нет
    ни  семьи,  ни  женщины,  ни  друзей,  ни  своего  угла и вообще никакой
    собственности.  Он  пробовал  стать продавцом в художественном магазине,
    но  его  выгнали, пытался сделаться священником, но католический капитул
    маленького  шахтерского  городка  Боринаж  пришел  в  ужас,  услышав его
    проповеди.  Девушка,  его  первая  любовь, переехала в другой город, как
    только  он  признался ей. Общество заклеймило его в качестве ничтожества
    и  неудачника. Родные стыдились его, старались держать подальше от себя.
    1883  год  застает  Ван  Гога  в  маленьком  местечке Хогевен, на севере
    страны,  где  он решает полностью отдаться искусству и научиться писать.
    В  письмах к Теодору он, подавляя свою гордость, просит оказать ему хоть
    чуть-чуть  доверия,  дать  хотя  бы  капельку  теплоты. Он выкраивает на
    краски  и бумагу из тех сумм, что брат посылает ему на хлеб. Но при этом
    же  он  нередко  становится  в  позу  судьи  и  посвящает целые страницы
    суровой критике современной ему живописи.

    Я   даже   увлекся  этими  письмами,  что-то  в  них  билось  суровое  и
    величественное.

    В  своих  посланиях  к  брату  и  к  художнику Раппарду Винсент подробно
    рассказывает  о своем замысле, об эскизах, о начале работы и о ее конце.
    По  книге  получалось,  что  он  закончил вещь в марте 1883 года, а 6-го
    апреля  послал ее Теодору в Париж. Значит, мне нужно было явиться к нему
    числа 3-го или 4-го, чтобы застать картину высохшей и транспортабельной.

    Перематериализовался  в  1883  год  я  опять  в  Париже, на той же улице
    Клиши,  сразу  пошел  на  вокзал, поездом до Утрехта, оттуда на Меппель,
    каналом  на  Зюйдвальде,  почтовой  каретой  до  городишки Амстельланд и
    оттуда  пешком  до  Хогевена.  Мне потребовалось около трех суток, чтобы
    преодолеть  пятьсот  пятьдесят километров, и скажу вам, то были нелегкие
    километры.  Поезд  еле  тянется, маленькие вагончики дребезжат и стонут,
    на  пароходе  в  каюте  не  повернешься,  в  карету я вообще еле влезал.
    Повсюду  мухи,  а  когда  они  отступают,  за тебя без передышки берутся
    клопы  и  блохи.  Весна  в  тот  год  запоздала  по всей Европе. В своем
    времени  я  приготовил  пальто  соответствующей  эпохи,  но  в последний
    момент  посчитал  его  слишком  тяжелым,  в результате на солнце мне все
    равно  было  жарко,  а как только оно заходило, становилось холодно. И в
    другом   смысле  эпоха  столетней  давности  отнюдь  не  показалась  мне
    курортом.  В  Париже  1895  года  народ праздно шатался, но, как я потом
    сообразил,  это  объяснялось  воскресным днем и тем, что я попал как раз
    на  улицы,  заселенные  чиновниками.  Теперь  же  стало  ясно,  что люди
    работают,  да  еще  как вкалывают. И все руками. Метельщик метет, пахарь
    пашет,  землекоп  копает,  ткач ткет, кочегар без отдыха шурует, повсюду
    моют,  стирают,  выколачивают.  Встают  с восходом, ложатся с закатом, и
    постоянно  в хлопотах, в непрерывном движении, четырнадцать часов работы
    считается  еще  немного.  Это  в наше время трудиться означает трудиться
    головой.  А  там  чуть  ли  не  все на мускульной силе человека. Куда ни
    глянешь, руки так и ходят.

    Добрался   я   до  Амстельланда  ближе  к  вечеру,  отсюда  до  Хогевена
    оставалось  около  трех километров. Я рассчитывал, что схожу к Ван Гогу,
    куплю картину и как раз успею на обратную ночную почтовую карету.

    Местность  была  довольно унылая, одноцветная. Равнина, болота, изгороди
    и больше, собственно, ничего.

    Дошагал  до  места,  навожу  справки  о "господине, который рисует", мне
    показывают  какой  то  курятник  на  самой  окраине. Стучусь, предлагают
    войти.  Вхожу и сразу говорю себе, что больше трех минут я в этой яме не
    выдержу.   Духота,   натоплено  углем,  сырость,  грязь,  копоть.  Такое
    впечатление,  что  тут  и  одному  не  поместиться как следует, однако в
    комнате  целых  шестеро. Старик, который курит вонючую трубку, женщина с
    младенцем  -  его она держит одной рукой, а другой умудряется тереть что
    то  в  деревянном  корыте.  Старуха на постели, у стола мужчина, который
    медлительно  прожевывает  что-то,  и  рыженький  подросток  - сидит чуть
    поодаль  от  других  и  смотрит  в  окошко.  Сидит  на  краешке  скамьи,
    неестественно   выпрямившись,   как  человек,  который  здесь  временно,
    который,  пожалуй,  везде  временно.  И  все  это  не  столько освещено,
    сколько  замутнено  и  отуманено  желтым  огоньком керосиновой лампочки,
    подвешенной под низким черным потолком.

    Глаза  поворачиваются  ко  мне, только мужчина за столом не поднимает от
    миски  тупого равнодушного взора. Спрашиваю, нельзя ли увидеть господина
    Ван   Гога.   Минутное  замешательство,  подросток  встает.  Повторяю  с
    раздражением,  что  мне  нужен  художник  Ван  Гог.  Все смотрят на меня
    недоуменно,  молчание,  подросток  делает неловкий жест, и вдруг я вижу,
    что  это  не  подросток, а взрослый. У него рыжая бородка, острые скулы,
    выпуклый  широкий  лоб  с большими залысинами и редкие, зачесанные назад
    волосы.  Черты лица очень определенные, резко очерченные. На мой взгляд,
    ему  не  тридцать,  а все сорок пять лет, только маленький рост, нелепая
    короткая  курточка и какая-то напряженная выпрямленность в осанке делают
    его похожим на мальчишку.

    - Я Ван Гог, - говорит он и слегка кланяется.

    Здороваюсь, отрекомендовываю себя вымышленным именем.

    Он еще раз сдержанно кланяется.

    Оглядываюсь,  положение  какое-то  нелепое.  Я  торчу  посреди комнаты в
    неудобной  позе,  не  имея  возможности  выпрямиться,  так  как  потолок
    слишком  низок.  Непонятно,  здесь заводить разговор или выйти на улицу,
    где уже начинает темнеть.

    Ван Гог молчит, и остальные тоже.

    Откашливаюсь,  говорю,  что хотел бы посмотреть его рисунки и, возможно,
    приобрести что нибудь.

    Ах,   рисунки!  Лицо  Ван  Гога  мгновенно  светлеет,  оно  по  юношески
    заливается краской.

    Что же, пожалуйста, с удовольствием! Он очень рад и польщен.

    Поспешно  делает  два  шага  в  сторону, нагибается, лезет под старухину
    постель,  выныривает  оттуда  с ворохом бумаги и картонов. Выпрямляется,
    но  все  это негде даже разложить, и он остается стоять так, глядя не на
    хозяев, а на меня.

    Мужчина  за  столом  неторопливо  отправляет в рот ложку, встает, ставит
    миску  на подоконник. Что-то говорит старику. Вдвоем подходят к старухе,
    она  с  трудом  спускает  ноги  с постели. Старик накидывает ей на плечи
    платок,  и  все  трое  выходят  вон.  Женщина скидывает с себя передник,
    положив  ребенка на скамью, споласкивает руки тут же в корыте, тряпочкой
    протирает  стол, прибавляет света в лампе, берет ребенка и садится с ним
    у печки. Все молча и быстро.

    Территория  освобождена,  Ван  Гог кладет свой ворох на стол. Он все еще
    не  предлагает мне сесть, смотрит на женщину. Та, будто почувствовав его
    взгляд,  поворачивается  к  нам,  той  же  тряпочкой протирает табурет и
    подталкивает к столу.

    Сажусь,  наконец,  и  Ван  Гог принимается показывать рисунки. Он совсем
    переменился,  напряженность  исчезла,  голубые  глаза уже не так суровы,
    лицо озарено.

    Рисунки  выполнены  главным  образом  тушью,  некоторые  на тонированной
    бумаге,  но  больше  на простой. Многие я довольно хорошо знаю. "Девочка
    среди  деревьев",  "Рыбаки, встречающие барку", "Хогевенский сад зимой".
    Я  вспоминаю, что поскольку "Хогевенский сад" выполнен в двух вариантах,
    один  из  которых  через  сто  лет окажется в Будапештском Музее изящных
    искусств,  а  другой  в  Нью-Йорке, между специалистами из обоих городов
    разгорится   ожесточенный   спор   относительно   того,   какой  вариант
    знаменитого  рисунка  является  первым.  Но до этого протечет еще десять
    десятилетий,  а  пока  художник,  голодный  и  тощий, суетится у стола и
    тревожно,  робко  заглядывает  мне в глаза, стараясь понять, нравится ли
    хоть что нибудь.

    Он  начинает  говорить,  задает  вопросы,  но не дожидается ответов. Его
    несет, это фонтан, гейзер, лавина.

    Люблю  ли  я  рисунки  вообще?..  Лично он считает, что рисунок - основа
    всякой  живописи,  хоть  масляной, хоть акварельной. Только рисунок дает
    свободу  в  овладении  перспективой  и пространством, причем эта свобода
    оплачивается  сравнительно  низкой ценой, так как тушь и бумага стоят не
    так  уж  дорого,  если  говорить  о материальной стороне, в то время как
    даже  за  акварельные  краски  нужно  п