п, шлеп...
     Меншиков затаил дыхание, и его глаза, как положено в такой  ситуации,
вновь превратились в нерассуждающий фотоаппарат.
     Вошли двое.  Ростом они не превосходили землян, но гуманоидами, как и
писал Ален, не были.  Что-то роднило их то ли с крупными обезьянами, то ли
со вставшими на задние лапы медведями.  Покрытые густой рыжеватой шерстью,
не  обремененные  одеждой  тела,  косолапые  ступни,  шестипалые  передние
конечности - ладони болтались у лодыжек, но кулаками оземь, как это делают
земные обезьяны, они не опирались.  Безгубое <лицо> с тремя дырами  вместо
носа, острые мохнатые уши.
     И все-таки, понятно, это были не звери. Талии их стягивали чешуйчатые
металлические пояса, а в лапах они держали причудливые сверкающие  приборы
с решетчатыми рефлекторами.  Меншиков встретился взглядом с тем, что стоял
ближе, - у чужого  были  глаза  разумного  существа.  Спасатель  про  себя
окрестил их <остроухими> - нужно же  было  как-то  кодировать  противника.
Сжал под столом узкую ладошку Роми.
     Овальный диск на поясе  одного  из  чужаков  вдруг  громко  и  внятно
произнес:
     - Роми Канут, ваша очередь.
     Грохнул опрокинутый стул - Роми вскочила, следом вскочил и  Меншиков,
девушка отчаянно закричала:
     - Не хочу!!!
     Крик тут же оборвался. <Остроухий>  поднял  свой  рефлектор,  и  Роми
мгновенно преобразилась - отвернулась от  Меншикова,  деревянной  походкой
сомнамбулы пошла к выходу.  Меншиков успел увидеть  ее  лицо  -  застывшую
белую  маску.  Непроизвольно  стиснул  под  рубашкой  ребристый  цилиндрик
иглера.
     У него оставалось  несколько  секунд,  и  решение  следовало  принять
немедленно.  Ему ничего не стоило положить обоих <остроухих>, как  цыплят,
но что дальше?  В  здании  -  три  десятка  шаров,  несомненно,  обученных
усмирять строптивцев, во  дворе  могут  оказаться  другие  <остроухие>,  а
бластер наверху, в комнатке... И он не знал еще, где стоят корабли...
     Роми не успела еще дойти до двери, а Меншиков уже просчитал все шансы
и принял решение.  И убрал руку из-под рубашки. Он отдавал Роми в обмен на
зыбкий шанс вырваться отсюда и вернуться к своим  с  информацией.  Вот  за
такие  решения  нас  и  называют  выходцами  из  прошлого,  подумал    он,
опустившись на стул, и сжав ладонями голову.  За такие именно решения.  Но
их невозможно не принимать, потому что всегда приходится  выбирать  что-то
из чего-то, платить пулей за жизнь, одной  смертью  за  десятки  спасенных
жизней, и в такие минуты забываешь все побочное -  что  ты  землянин,  что
тебя  с  пеленок  учили  считать  человеческую  жизнь  высшей    ценностью
Вселенной, и все такое прочее, что Роми этой  ночью  была  твоей.  Что  ты
живой человек, и у тебя есть человеческие чувства...
     Он вскочил и в три прыжка оказался во дворе. Вовремя - успел увидеть,
как бесшумно взмывает в небо прозрачный  диск,  в  котором  сидят  четверо
<остроухих> и Роми.  Через несколько секунд диск исчез в  затянувшей  небо
лиловой дымке.  Итак, Меншиков поступи. I верно, лихая перестрелка  ничего
не дала бы, а лишь погубила все, но вот как быть  с  тихим  голосом  Роми,
шептавшей ночью: <Знаешь, Павел, я всегда  мечтала  иметь  троих  детей  и
воспитывать их сама, хотя это теперь не в  обычае...>  А  никак.  Стиснуть
зубы и работать дальше, мы превосходно умеем стискивать зубы,  у  нас  это
прекрасно выходит, и работать мы умеем...
     Чтобы работать дальше, нужно было вернуться в  дом  и  поговорить  по
душам с Кириллом Белашем.  Навигатор как раз выходил из столовой, Меншиков
схватил его за локоть, развернул лицом к себе и притиснул к стене:
     - Что в лесу?
     - Смерть, - сказал Белаш, дергая рукой. - Отпустите.
     - Слушайте, вы! - зарычал Меншиков ему в лицо. - У  меня  не  так  уж
много достоинств, но одним бесспорным обладаю: от меня  просто  невозможно
отделаться, когда мне нужно что-то узнать.  Я от вас не отстану, понимаете
вы это? Буду держать до тех пор, пока вы не расскажете подробно  и  связно
все, что я хочу знать.  Вы не слабее меня, но я учен боевой рукопашной,  а
вы - нет...
     - Почему вы не в форме, Динго?
     - Ага, узнали? Тем лучше.
     - В отпуск, что ли, летели?
     -  В  отпуск,  -  сказал  Меншиков.  -  Вы  чертовски  проницательны,
навигатор. А посему - идемте.
     Он так и вел  Белаша  под  локоть  до  своей  двери.  В  комнате  все
назойливо напоминало  о  Роми,  сине-красный  халатик  лежал  на  постели,
которую Меншиков по своей всегдашней лености не заправил, посреди  комнаты
стояла раскрытая сумка, и из  нее  высовывался  подол  пестрого  платьица.
Губная помада и прочие женские мелочи валялись на крышке шкафа, на картине
с охотником и оленем.  Меншиков яростно побросал все в сумку и швырнул  ее
на подоконник.  Потом ему пришло в голову, что, собирая так вещи Роми,  он
заранее хоронит ее, но ведь существуют же на  свете  для  чего-то  чудеса,
почему бы ей не вернуться? Он взял сумку с подоконника  и  поставил  ее  в
шкаф.  Белаш, сидя на постели, наблюдал  за  ним,  и  в  глазах  его  было
холодное всезнание.
     -  Так,  -  сказал  Меншиков,  захлопнул  дверцу.  -  Присядем  же  и
побеседуем, как выражался кардинал Ришелье - как сейчас помню... Что-то вы
тут все чересчур быстро опустили руки, как я погляжу...
     - А что нам еще остается? - Белаш  невозмутимо  пожал  плечами.  -  В
нашем  положении  одинаково  неприемлемы  обе  крайности  -   встать    на
четвереньки и рычать или исписать стены  гордыми  словами  о  непреклонной
непокорности.  Поймите, так всегда вели себя крепкие духом приговоренные к
смерти - терпеливо, с достоинством ждали.  Вы же  это  знаете,  вы  знаете
историю  гораздо  лучше  меня.  Обе  крайности  неприемлемы,  потому   что
бессмысленны.  Мы просто ждем, ничего больше не остается.  Сначала,  когда
нас было много, мы продумали все мыслимые варианты побега  и  отвергли  их
все - неосуществимо. Захватить одного из <мохнатых> не удалось, теперь они
настороже. Что вы еще можете предложить?
     - О, я многое могу предложить... - проворчал Меншиков. - Но  об  этом
потом. Что там, в лесу?
     - Вас оставляют в лесу.  Одного. Для самозащиты дают вот  это.  -  Он
коснулся ножен тесака. - И вы  должны  собирать...  до  сих  пор  не  могу
догадаться,  что  это  такое.  Синие  кругляшки  из  наростов  на  стволах
деревьев. Сами увидите.
     - А кто мешает собирать?
     - Разные твари. И справиться с ними, знаете ли...
     - Значит, Роми...
     - Вряд ли она вернется.
     - Какой же я дурак! - вслух подумал Меншиков. - Идиот...
     Колода.  Что мне стоило отдать ей до завтрака иглер? Пользоваться  им
может и ребенок - направь  на  цель  и  нажимай  спуск.  Ну  почему  я  не
догадался? Да, но кто знал? Выходит, ночью я целовал мертвую, ведь она  не
сейчас умерла, она умерла двенадцать дней назад,  когда  открыла  глаза  и
увидела над собой белый  потолок  с  круглой  бледной  лампой,  ничуть  не
похожий на подволок звездолета, в котором она только что летела...
     - Она и ко мне приходила... - сказал Белаш.
     - Ага, и вы разыграли то ли Иосифа Прекрасного, то ли...  -  Меншиков
глыбой навис над ним. - Наплывать, что ей стало бы чуточку легче  умирать,
зато вы, Белаш, праведник, вы свято соблюли моральный кодекс эпохи...
     - Который сплошь и рядом нарушаете вы, - тихо сказал Белаш.
     - Ну почему  мы  растем  такими  слюнтяями?  -  Меншиков  возбужденно
зашагал по комнате. - Люди, копающиеся в грязи, вам нужны и необходимы, но
вы их то  ли  тихо  жалеете,  то  ли  презираете.  Почему  вы  так  упорно
забываете, что ангел и с испачканными крыльями остается ангелом, даже если
у него нет  возможности  почиститься?  Столетиями  верующим  внушали,  что
Сатана - вселенский злодей, а меж тем он и его братия - первые  в  истории
бунтари, и сброшены с небес исключительно за бунт против догмы,  деспотии.
Догмы сидят в нас крепко: белый - хороший ангел, черный - грешный черт. Да
ведь это идиотство - делить на праведников и грешников, никогда не было ни
тех, ни других...
     Он замолчал - не для  этого  места  была  такая  речь,  не  для  этой
ситуации и не для одного человека.  Вполне возможно, что и человек был  не
тот. Безусловно, не время сейчас для сентенций и дискуссий, но Меншиков не
мог остановиться, ему необходимо было  выговориться  сейчас,  чтобы  снять
напряжение и злость.
     - Я знаю, что гуманизм - это прекрасно, - продолжал он, меряя комнату
крупными шагами. - Но почему мы считаем, что в новых,  доселе  неизвестных
ситуациях люди должны пользоваться моралью, не учитывавшей этих  ситуаций?
Прекрасно, что люди разучились убивать и лгать, но не кажется ли вам,  что
попутно мы утратили еще одну важную способность -  помнить,  что  истинное
добро многолико? Что наши законы и заветы  должны  иметь  силу  до  некоей
границы, за которой они бесполезны, а порой и вредны?
     - Кто должен установить эту границу, вот вопрос? Каждый сам для себя?
Но из истории известно, чем  кончалось,  когда  каждый  начинал  сам  себе
определять границы и рамки...
     - Ну, историю-то я знаю лучше вас... -  буркнул  успокоившийся  почти
Меншиков. - Вернемся к делу. Куда вы деваете эти самые синие кругляшки?
     - Разумеется, отдаю нашим гостеприимным хозяевам.
     - Их нужно собирать весь день?
     - Нет.  Установлена норма. Тридцать штук. Однако никому, кроме  меня,
не удавалось эту норму выполнить.
     - Стахановец вы наш... - сказал Меншиков. -  А  вам  не  приходило  в
голову, что вся эта затея  -  дикая,  иррациональная  глупость?  Используя
сложнейшую  аппаратуру,  похищать  разумных  существ  другой  расы,  чтобы
использовать их  как  негров на плантациях...  Во-первых,  они не могут не
понимать,  что последуют контрмеры.  Во-вторых,  зачем  нужны  вооруженные
первобытными тесаками люди, если любой их паршивый робот, я уверен, сможет
небывало перевыполнить план?
     - Я над этим думал, - досадливо поморщился Белаш. - Все мы думали. Не
знаю. Не могу найти ответа...
     - Извращение, садизм? - сказал Меншиков, замедляя  шаги.  -  Глупости
какие...  По каким-либо причинам морального,  биологического,  этического,
религиозного характера роботам сбор кругляшек поручить нельзя? И что собой
представляют,  наконец,  кругляшки  -  деликатес  для  воскресного  обеда,
сувениры,  предмет  религиозного  поклонения?  Задали  нам  задачку    эти
остроухие подонки...  Белаш, вы уверены, что они не делали попыток  как-то
объясниться, общаться?
     - Были  только  эти  идиотские  анкеты.  Больше  ничего.  Знаете,  я,
пожалуй, пойду.  Нет нужды  в  десятый  раз  выслушивать  изложение  своих
собственных мыслей...
     Дверь закрылась за ним медленно и тихо.  Слышно было, как  он  быстро
уходит по коридору.  Шаги затихли, и  снова  наступила  проклятая  здешняя
тишина, бесившая Меншикова.
     Он встал и прошелся по комнате от  окна  к  двери.  Взял  карандаш  и
быстро нарисовал портрет Роми - беспечной и веселой. Нарисовал рядом динго
с тугими мускулами под шкурой,  готовую  к  бою.  Делать  все  равно  было
нечего, и он продолжал  методично  покрывать  стену  портретами  знакомых,
изображал убитых им в  свое  время  зверей,  пейзажи  планет,  на  которых
охотился, наконец нарисовал  <остроухого>,  стоящего  на  коленях  в  позе
смирения и раскаяния перед человеком в форменной  куртке  <Динго>,  утолив
тем малую толику злобы.
     После обеда он некоторое время забавлялся - без особого  удовольствия
издевался  над  своим  роботом.  Задавал  ему  вопросы,  понятные   только
человеку, и злорадно усмехался, когда робот плел логически-этимологическую
паутину безупречно вежливых фраз, тщетно  пытаясь  понять,  о  чем  с  ним
говорят.
     Кое-как дотянул до ужина.  После ужина  потянулись  мучительные  часы
скуки посреди тишины, такой нестерпимой тишины, что временами он ковырял в
ушах  пальцами,  пытаясь  избавиться  от  несуществующих  пробок.  Это  не
помогало, пробки засели плотно, и тогда  приходилось  шагать  по  комнате,
преувеличенно громко топая, или ругаться вполголоса.
     Слух его, и без того острый, был в этой кладбищенской тишине напряжен
до предела, и слабый стук двери он отметил сразу, еще и потому, что был на
своем  этаже  единственным  заключенным.  Так  что  выглянуть  в  коридор,
безусловно,следовало.
     С первого взгляда он понял, - что происходит.  <Остроухие>  совершили
очередной  разбой  на  большой  дороге,  пополняя  опустевшую  тюрьму.  По
коридору летела вереница шаров, и каждый нес перед собой на  переплетенных
щупальцах  бесчувственного  человека.  Девять  шаров,  девять   пленников.
Расширили зону захвата? Похоже на то...
     Дождавшись, когда шары разместят новоприбывших и улягутся  у  дверей,
Меншиков вошел в комнату напротив (шары не  препятствовали)  и  попробовал
привести в сознание лежавшего там человека, но тот  не  реагировал  ни  на
деликатное потряхивание, ни на более активные способы. Бесполезно. Видимо,
они должны были проснуться только утром, и Меншиков отступился.
     Ситуация осложнилась - теперь Меншиков отвечал  и  за  новоприбывших.
Кому  и  отвечать  за  них,  как  не  ему,  единственному  попавшему  сюда
добровольно, по заданию, с оружием? Роми он вынужден был отдать, но больше
не собирался отдавать никого.  Любыми правдами и неправдами он должен  был
завтра попасть в лес.
     До полуночи он не ложился спать.  Сидел на лестнице у входной двери и
ждал звонкого цоканья каблучков по квадратным  плиткам  дорожки.  Он  умел
терпеливо ждать, но после полуночи понял, что на этой планете нет  доброты
и не случается чудес и  Роми  не  вернется.  При  попытке  представить  ее
последние минуты нахлынула такая злость, что он  побоялся  возвращаться  в
комнату к оружию, долго  сидел  на  широкой  ступеньке,  ни  холодной,  ни
теплой. Не без труда справившись с собой - где вы видели железных людей? -
он встал, прошел по коридору и осторожно открыл  дверь  в  комнату  Абдель
Фатаха.



                       Глава 8. ВОСПОМИНАНИЕ ВО СНЕ

     От  разгоряченного  коня  остро  пахнет  потом  -  старинный   запах,
непременно сопутствовавший набегам войнам  и  путешествиям.  Конь  стрижет
ушами, мотает длинной головой и косит глазом в ту сторону, куда ушел  Роб,
- значит, чует.  Волк близко. Коню страшно, это  древний-предревний  страх
перед проворными серыми зверями, прошли тысячелетия, люди давно избавились
от страха перед зверями и летают к звездам, но  запах  волка  по-прежнему,
по-древнему пугает коня, не способного ощутить течение  времени.  Умей  он
говорить, обязательно  крикнул  бы  всаднику,  что  нужно  убегать,  но  у
всадника в руке камча с зашитой на конце свинчаткой, и зачем  ему  бежать,
если этого волка он выслеживал три дня?
     И вот он несется, вымахнул из  тугаев,  серой  молнией  стелется  над
степью.  Пошел! Горячий жеребчик несется следом,  стелется  в  намете  над
горячей сухой землей, седыми пучками ковыля, а волк  не  оглядывается,  не
может он оглядываться, шея не так устроена, не  способен.  Гремят  копыта,
тысячу лет назад здесь проходили степняки, пятьсот лет назад здесь шли  на
Крым русские войска, а теперь по древнему пути Меншиков несется за волком,
прилетев в отпуск с далекой звезды.  Все изменилось на этой земле, в  этом
мире, только гром копыт остался прежним, и не меняться ему, не  исчезнуть,
пока живут на Земле кони.  Вот он, близко,  ближе,  близехонько...  Ну-ка,
сплеча!
     Й-э-э-э-эх!
     Конь, похрапывая, с удовольствием наблюдает, как умирает  волчище,  -
череп рассечен на  скаку  мастерским  ударом,  пушистые  метелочки  ковыля
подплывают кровью...



                            Глава 9. ГЛАДИАТОР

     Утром столовую было не узнать.  Ровно двадцать шесть новичков, заняты
все свободные комнаты.  Среди пленников были три девушки  и,  что  гораздо
интереснее, двое неизвестных чужого облика - темная кожа, блестящие желтые
волосы, подстриженные  по  незнакомой  моде,  огромные  египетские  глаза.
Долгожданные братья по разуму, надо же, в тюрьме встретились... Они сидели
в уголке, ели осторожно, всего понемногу и украдкой осматривали столовую и
людей. Судя по их глазам, они поняли, что оказались здесь пленниками среди
пленников, с ними произошло то  же  самое  -  всемогущие  боги  с  разлета
натыкаются на невидимую стену и падают вниз, в грязь, где нет никого,  кто
признал бы их богами...
     Новоприбывшие  земляне  вели  себя  разнообразно.  Кто-то  вполголоса
возмущался без особого энтузиазма, кто-то лихо бодрился  перед  девушками,
чтобы успокоить их, а заодно и себя самого, но большинство настороженно  и
выжидательно помалкивали.  Меншиков определил, что здесь астронавты с трех
звездолетов (не считая, разумеется, чужаков).  Он давно  уже  управился  с
завтраком и неторопливо потягивал сок, когда за дверью раздалось  знакомое
<шлеп-шлеп> и появились давешняя парочка тюремщиков.  А  может,  это  были
другие, пока что все они казались ему на одну морду.
     В  столовой  воцарилась  космическая  тишина.  Меншиков,  с   умыслом
усевшийся у самой двери, приготовился мимикой и  жестами  дать  тюремщикам
понять, что он смелый доброволец,  жаждет  незамедлительно  отправиться  в
лес.
     - Сергей Варгин, ваша очередь, -  сказал  диск  на  поясе  тюремщика.
Меншиков  вскочил  так  поспешно,  что  <остроухий>,  приготовивший   было
рефлектор-погонялку,  издал  протяжный  чирикающий  звук.  Должно    быть,
удивился, не ожидал подобного энтузиазма.  Или, наоборот, одобрял, кто его
знает...
     Как и Роми вчера, Меншиков стал пятым пассажиром  прозрачного  диска.
Диск вертикально взмыл вверх.  Прежде чем он на большой скорости  вошел  в
лиловый туман, Меншиков увидел все, что ему было необходимо.
     Внизу  раскинулись  заросли   фиолетовых    деревьев    с    высокими
пирамидальными  кронами.  Оказалось,  что  тюрьма  -  одна    из    вершин
воображаемого равностороннего треугольника со стороной метров  в  пятьсот.
Второй вершиной было куполообразное здание с какими-то то ли  вышками,  то
ли гигантскими замысловатыми антеннами вокруг, а третьей -  расчищенная  в
джунглях площадка, на которой почти впритык друг к другу стояли знакомые и
желанные космические корабли...
     Ему протянули пояс с новеньким тесаком в  ножнах,  знаком  предложили
надеть, потом говорящий диск объяснил, что этим оружием следует отбиваться
от хищников, а хищниками нужно будет считать всех зверей, которые  открыто
выйдут навстречу - неопасные звери ни за  что  не  покажутся.  Потом  диск
поведал, что искать синие  лепешечки  нужно  внутри  наростов  на  стволах
деревьев, но не во всех наростах, а лишь в тех, что покрыты снаружи синими
крапинками.  Норма - тридцать штук. Складывать в эту емкость  (<остроухий>
протянул мешок из белой эластичной ткани).  А если  он,  Варгин,  выполнит
норму и останется в живых, достаточно раздавить вот этот  белый  шарик,  и
летательный аппарат вернется за ним.
     Диск повис в  воздухе,  касаясь  прозрачным  брюхом  сплошного  ковра
раскосмаченной фиолетовой листвы.  Полыхнула  зеленая  вспышка,  в  листве
появился выжженный круг, и кусок прозрачного  пола  под  Меншиковым  вдруг
провалился вниз вместе с ним.
     Меншиков и ахнуть не успел, как стоял  уже  на  земле,  а  в  круглом
вырезе над ним было только фиолетовое небо.  Зло сплюнув, спасатель побрел
куда глаза глядят.
     Это был дикий,  неприятный,  негостеприимный  лес.  Кроны  фиолетовых
деревьев переплелись так давно и густо, что царил вечный полумрак. Толстые
стволы, покрытые морщинистой  корой,  истекали  крупными  каплями  белесой
мутной жидкости, под ногами  пружинил  пласт  слежавшихся  листьев  и  еще
какой-то гадости, отовсюду плыли щекочущие горло и ноздри дурные запахи, в
кронах возился и мерзко шипел кто-то невидимый.  Лес напоминал возведенный
сумасшедшим архитектором дворец,  состоящий  лишь  из  колонн  и  крыши  и