оты выплывали какие-то
клубы черней самой черноты, но они быстро таяли, уступая место полусвету.

Так длилось приготовление. Но сам покров ночи был отброшен сразу! Полынов и
Бааде дружно ахнули: с неба летели холодные и беззвучные молнии. Озеро
мигало ответными вспышками отблесков. Все осветилось, тени уничтожились.
Вершины скал полыхали голубоватым призрачным сиянием, которое трепетало,
будто раздуваемое ветром.

Над озером вдруг выгнулась зеленоватая дуга. Она повисла, смыкаясь с
собственным отражением в озере; по ней прошел ток пульсации. И с каждой
пульсацией она словно накалялась - все сильней, сильней, пока не
рассыпалась искрами, затопив все окрест мятущимися бликами. Из призрачных
глыб льда, нависших над озером, брызнула радуга.

- Ого-го! - закричал Бааде, подпрыгивая на сиденье. Инженер был неузнаваем.
- Стоило лететь сюда, черт побери! Психолог согласно кивнул. Бааде быстро и
смиренно глянул на Полынова.

- Яша, - сказал он умоляюще, - опасности никакой. Я выйду, пожалуй, а?

- Ты думаешь, мне не хочется?

Они вышли. И попали в круг хоровода разноцветных холодных огней. Они
кружились над ними, как светляки.

- Ей-ей, это так красиво, что я сейчас тоже пущусь в пляс, - пообещал Бааде.

И не было конца блеску бесшумных молний, парению радуг, миганию отсветов в
озере, всему этому пышному и бестолковому празднику Меркурия. Впервые
планета не выглядела чужой и враждебной, и потому людям не хотелось думать,
что великолепие когда-нибудь кончится.

Но фейерверк постепенно гас. Медленно наползала муть. Плотный чад гаснущих
огней обволакивал все.

- Представление окончено, - сказал Бааде, и эти трафаретные слова уже не
могли показаться кощунством. - Пора и за дело.

- Ты не очень-то копайся, - откликнулся Полынов.

- Тебе что-нибудь не нравится?

- Да. Мгла падает сверху.

- Хм... Не все ли равно, откуда она падает?

- Возможно. Но мне почему-то не нравится.

- Чувства, эмоции, подсознательные комплексы... - пробурчал Бааде. -
Наступит темнота, вот что будет. Так что стой возле машины, чтобы
быстренько включить свет. А я пойду.

Полынов был не совсем прав, утверждая, что мгла падает сверху. Она
надвигалась отовсюду и ниоткуда конкретно. Темнота боролась со светом так,
как иной раз зло борется с добром, - принимая его обличие, его оболочку. Но
внимание 'Полынова по ассоциации с давними видениями сна было обращено лишь
на зримое движение волн тьмы - глухой накат ночи, суживающий вокруг
пространство.

От наблюдений его отвлек голос Бааде.

- Слушай, здесь мелко, и я, пожалуй, немного залезу, так сказать,
искупаться.

Его шлем маячил в расщелине.

- Генрих, да ты что?!

- Так ведь безопасно! Мелко, я промерил. Чистая вода, так и ждешь, что
выплывет золотая рыбка... Нет, ты пойми: искупаться в меркурианском
озере!!! Каково? Ну, подойди для страховки с тросом, что ли...

.Полынов подбежал к краю нависшей над озером плиты. Бааде сидел на
корточках, водя рукавицей по "воде" и глядя на медленно и неохотно
разбегающиеся круги. Рядом валялся пробоотборник, жалобно мигая контрольной
лампочкой. Сквозь густую маслянистую жидкость просвечивали мелкие камешки
на дне. Полынов понял, что противиться желанию Бааде было бы слишком
жестоко. "Мальчишка, - с нежностью подумал психолог. - Взрослый
мальчишка... Впрочем, он, видимо, прав: реальной опасности нет. А
искупаться - заманчиво..."

- Подожди, - сказал он, включая на всякий случай прожекторы вездехода. Он
достал трос и кинул конец Бааде, - Обвяжись.

Бааде шагнул в озеро навстречу своему отражению, искаженному всплеском.

- Ух! Да тут еще мельче, чем я думал... Ну да: это же не вода, другой
показатель преломления...

Внушительная глыба металла - так Бааде выглядел в скафандре - медленно
входила в озеро. Присела, шлепнула ладонями, окунулась. Человек купался в
смеси благородных газов, купался там, где никогда не было и не будет
солнца. Инженер громко фыркал от удовольствия. Волночки с тихим шелестом
набегали на берег. Кругом медленно темнело.

Полынов - пока не поздно - застрекотал киноаппаратом. То, что они
проделывали, не лезло ни в какие инструкции. Это было чудовищное нарушение
всех правил и предписаний. Но Полынов по собственному опыту, по опыту
многих экспедиций знал: ничто так не запоминается праздником, ничто так не
сближает человека с природой, ничто так не поднимает настроения, как вот
такие незапланированные, пожалуй, даже запретные развлечения, чья прелесть
и польза именно в том, что их не ждешь, что они приходят как подарок,
возникают как оазис в разграфленной пустыне обязанностей и дел. Бааде знал
это не хуже. Он ворочался в озере, плескался, будто исполняя какой-то танец.

- Пожалуй, хватит, - поколебавшись, сказал, наконец, Полынов.

Инженер послушно вылез, отряхнулся.

- Ну, славно.

Полынова тоже подмывало окунуться. Но он сдержался: дважды испытывать
судьбу не стоит. И все же он почувствовал, что после купания друга планета
переставала быть совсем чужой.

Меж тем противоположный берег помутнел и словно приблизился, повис над
озером. Ночь, однако, все еще медлила. Посоветовавшись, космонавты решили,
что они могут успеть осмотреть окрестности озера. Тем более что этого все
равно требовала программа: нельзя сжиться с местностью, наблюдая ее сквозь
стекло машины. Для этого нужно ходить пешком, обязательно пешком.

Полынов брел - просто брел, разглядывая берег, носком переворачивая камни.
Камни как камни, такие же, как везде:

базальт, габбро с полупрозрачными включениями оливина. Если бы не
светящийся и темный - одновременно! - туман, смущающий своей непохожестью
на земные туманы, можно было бы, пожалуй, вообразить, что наконец-то
достигнуто соответствие между тем, что видится, и тем, что есть на самом
деле. Но соответствия все же не было.

"Пожалуй, все гораздо сложней, чем просто мираж, просто галлюцинация, -
подумал Полынов. - Но будь я проклят, я не могу подобрать названия тому,
что все время, кроме редких исключений, стоит между мною и этой странной
планетой. Не на что опереться: я не могу подобрать этому земного подобия;
все, все ассоциации оказываются неточными или обманчивыми. Что же делать и
надо ли что-нибудь делать вообще?" До него донеслось бормотание Бааде:

- Так, так, плита, отполированная до зеркальности... Похоже на
вулканическое стекло... Нет, что-то другое...

Психолог вскинул голову. Медвежья фигура Бааде выглядела неясным силуэтом,
как на недопроявленном снимке. И она колыхалась, словно от ряби, готовая
вот-вот растаять в волнах загадочной светотьмы. Затем Бааде сделал шаг. И
тотчас психологу захотелось протереть глаза, потому что вслед за этим шагом
Бааде исчез. Совсем, как будто его и не было. Глухой вскрик, звук удара,
передавшийся по почве, сорвали Полынова с места. Он взбежал на плиту, где
только что стоял инженер и откуда он шагнул; лишь инстинкт заставил его не
повторить этого шага. У ног лежала полупрозрачная плита, слабо
поблескивающая, как запотевшее зеркало. Сквозь нее проступало что-то
темное. Бааде нигде не было.

- Генрих, Генрих! - закричал Полынов.

- Здесь я... - донеслось из-под плиты. - Жив, скафандр цел, нога только...

- Тебя засыпало?

- Как бы не так! Бросай веревку, бросай сквозь плиту, плиты нет.

До Полынова не вмиг дошел смысл сказанного. Как это нет плиты, когда она
есть? И внезапно он понял: то самое противоречие! Обман, обретшая плоть
призрачность, которая постоянно стояла между ними и Меркурием, - вот что
такое эта плита.

Он швырнул вниз веревку, она прошла сквозь несуществующее препятствие,
которое тотчас скрыло от глаз ее конец, упавший в расщелину.

- Давай... - послышался голос из-под земли. Полынов потащил быстро, ловко,
в душе ужасаясь той беспечности, с которой они только что разгуливали.

Сначала проступали очертания тела Бааде - он как бы .выплывал из глубин
"плиты". Наконец он весь очутился на поверхности.

- Нет, нет, ничего, - вновь поторопился он успокоить психолога. - Всего
метров десять, я даже успел перевернуться, как кошка, лапами вниз... Нога
вот только зацепилась за выступ.

- Двинуть ею можешь?

- Могу, но очень больно.

- Так, а так? - Пальцы Полынова быстро забегали, с силой продавливая
толстую оболочку скафандра. - Счастливо отделался: простое растяжение.

Он подставил спину, подхватил Бааде.

- Небитый битого везет...

Полынов шел предельно осторожно, выверяя каждый шаг, пробуя ногой все
мало-мальски подозрительные места, как пробуют хрупкий лед. Может быть,
воображение преувеличивало, но сейчас Полынов ежеминутно ждал какой-нибудь
новой каверзы. Обошлось, однако.

В кабине он подождал, пока компрессор отсосет меркуриан-ский воздух,
впущенный ими, когда они выходили. Вдвоем кое-как стянули скафандры.
Полынов оголил ногу Бааде.

- Сейчас будет немного больно. Ты потерпи уж... Он с силой рванул лодыжку.
Бааде скрипнул зубами.

- Уф-ф... - отдуваясь и потирая опухшую ногу, проговорил он. - Не ожидал
попасть в руки костоправа. Сейчас, думаю, мой врач вытащит какой-нибудь
хитрый аппарат...

- Простой случай требует простых решений. Даже на Меркурии. Кстати, кто-то
уверял меня, что отличить мираж от немиража пара пустяков.

- Нормальный мираж, нормальный, понимаешь? Тот удаляется, когда к нему
подходит порядочный человек, ясно?

- Мы не на Земле.

- Удивительно... Почему-то данная истина, данная в довольно болезненном
ощущении, известна и мне. Ну и что? Тебе от этого легче?

- Легче. Случись такое на Земле... Сам понимаешь... А здесь все понятно:
есть некое явление, которое почему-то не замечают приборы. Мне кажется,
ключ здесь.

- А твоя теория?

- Отвечу: это явно не мираж и не галлюцинация. Но я не исключаю их из
общего комплекса непонятного. Пока. Бааде кивнул и поудобней устроил ногу
на сиденье.

- Что, больно? - обеспокоенно спросил Полынов.

- Нет. Я зол и отвечаю, как Ньютон: гипотез не строю!

Пусть это шуточки меркурианского дьявола, летающие гробы, сапоги всмятку,
но мне нужны точные факты! Точные, понимаешь? Факты!

- По-моему, ты слишком ждешь их отсюда. - Полынов постучал по стеклу
индикаторной шкалы. - За последние десятилетия мы чересчур привыкли глядеть
на мир через вот эти очки. Консерватизм привычки, понимаешь?

- Чем рассуждать, давай-ка лучше выбираться отсюда. "Туман, - решил
Полынов. - Умственный туман". Он сел поудобней за руль, включил двигатель и
огляделся, чтобы вернее выбрать путь. И тут он увидел, что пути уже не
было. Процесс, начавшийся, пока они бродили по берегу озера, завершился.
Снаружи был светлый мрак. Стена белесого, как молоко, воздуха, более
непроницаемая для взгляда, чем глухая полночь. В ней растворялись лучи фар.
И ни одной звезды в небе! Бааде приподнялся.

- Попробуй пеленг корабля...

Ответом эфира был оглушительный треск.

- Выключи...

Молчание. Молчание обступало вездеход. Такое абсолютное молчание окружает
затонувший корабль.

- Итак, - услышал Полынов собственный шепот. Назло повысил голос: - Итак,
мы просчитались. Почему?

- Мы не учли чего-то...

- Чего же?

- Вероятно, того, что на Меркурии до сих пор не было наших глаз.

Инженера совсем покинула самоуверенность. Он не был растерян, нет. Но он
искал ошибку - беспощадно и строго. Мысленно он просматривал сейчас все с
самого начала - десятки фильмов, снятых АМС, непререкаемую чреду формул и
графиков, расчетов и опытов, создавших модель Меркурия, в точность которой
он верил и которая, оказалось, в чем-то существенном не совпадала с
действительностью. Полынов не торопил его.

Шло время, драгоценное время.

- Может быть, наши меркурианские станции не попадали в такую бурю? -
психолог, наконец, решился задать вопрос.

Бааде помотал головой. "Нет, нет, дураками мы были бы..."

И снова молчание. Только опытные и стойкие люди отваживаются на молчание,
на раздумье, когда все толкает на энергичные действия или хотя бы на
видимость действия.

- Предположение есть, - Бааде повернулся к Полынову так, что затрещало
сиденье. - Все дело, кажется, в том, что искусственное зрение совершенней
природного.

- Объясни.

- Попытаюсь. К нам вся информация о внешнем мире поступает в сравнительно
узком диапазоне электромагнитных волн. Что делает конструктор, которому
поручено создать телеглаз для Меркурия? Он использует все достижения
техники, это естественно. Он закладывает в телеглаз возможность видения во
всем диапазоне волн, ставит автоматическую коррекцию помех и так далее и
тому подобное. А результат? Допустим, видимый спектр забит помехами, вот
как сейчас. Автоматический глаз немедленно переключается на те частоты, где
помех нет. А наш глаз сделать этого не может. Теперь об ошибке. Знаешь, я
должен извиниться перед, тобой за вчерашние слова... Потому что ошибка, мне
думается, чисто психологическая. Мы знали, что автоматический глаз лучше
природного. Но бессознательно мы уверены в обратном. В том, что лучше нас
ничто видеть мир не может. Это ведь воспитано тысячелетиями, не так ли? И
мы не задумываемся над тем, будет ли наш глаз видеть так же хорошо в тех
или иных условиях, как автоматический. Эта мысль просто не приходила нам в
голову! Пожалуйста, вот результат: на вездеход не ставится автоматический
глаз. Зачем, мол, это сложное и громоздкое устройство, когда в кабине сидит
человек? Человек! Венец природы, само совершенство, понимаешь? Я, ты, мы,
все носители этой гордости, без которой нас не было бы здесь. Да, не было
бы. Но диалектика есть диалектика... Но это только предположение, только
предположение! - спохватился Бааде, ставящий точность превыше всего. -
Может быть, все и не так.

Полынов положил ему руку на плечо.

- Генрих, - сказал он, - ты молодец! Этого, пожалуй, не следовало говорить
- Бааде не переносил громких слов.

- Давай лучше думать, как нам выбраться, - отрывисто сказал он. - Вот что:
у меня неплохо развито пространственное восприятие. Ехать надо туда. Давай
двигаться на ощупь, как слепые. Рано или поздно выберемся на освещенную
сторону. А там ориентир, которого ничто не закроет, - Солнце.

У Полынова, когда он стронул машину, было ощущение, что она вот-вот
всплывет. И только тяжеловесный скрежет гусениц позволил от него
освободиться. Вездеход расталкивал непрозрачность, медленно продвигаясь
вперед. Возмущенно гудел мотор, чья сила сдерживалась человеком. Можно было
бы идти и быстрей, но Полынов боялся ошибиться. Едва впереди перед самым
носом машины обрисовывался камень или выступ, Полынов всякий раз пробовал
нащупать его границу. Иногда удавалось - об этом извещал слабый боковой
толчок; чаще нет - вездеход кренился, траки гусениц скрежетали, осиливая
препятствие. "Ничего, метод проб и ошибок еще никогда не подводил, - утешал
себя Полынов. - Привыкну".

Бааде уверенно показывал направление, и машина, петляя, кружась, тычась о
завалы, гребни и скалы, все же двигалась куда-то, и оставалось лишь верить,
что Бааде ведет ее правильно, как-то угадывая ее местонахождение, хоть это
и казалось совершенно невозможным. И Полынов верил, потому что Бааде еще
нигде не терял ориентировки - ни в пещерах крымской Яйлы, ни в болотах
Венеры. Настолько, что Полынов не раз давал себе клятву изучить эти его
особенности, но всегда было некогда, всегда приходилось решать проблемы
более срочные, и теперь оставалось лишь корить себя, вновь давая клятву
разобраться, в чем же тут дело, почему даже на чужих планетах механик
ориентируется, как в собственной квартире.

Но в ту самую минуту, когда Полынов было решил, что все идет неплохо и что
они, конечно, выберутся, вездеход вдруг стал крениться на совершенно,
казалось бы, ровном месте, и Полынов увидел, что правая гусеница подминает
пустоту.

Одним движением он рванул переключатель скоростей и отвернул руль. Траки
гусениц замерли, вездеход зашатался. Это врезалось в память навсегда:
медленно, очень медленно машина сползала вниз. Полынов закрыл глаза,
чувствуя, как , его неотвратимо тянет с сиденья вперед. Сзади Бааде резко
повалился влево, чтобы хоть так помочь машине удержать равновесие.

Наконец спасительный рев двигателя. Машина задрожала. Казалось, она
балансирует на невидимом лезвии. Толчок, еще... Полынова отбросило назад,
он с трудом удержал руль. Но теперь все было кончено - машина стояла прочно.

Дрожащей рукой Полынов включил тормоз. Отвалился в изнеможении. Тело сразу
обмякло, лицу стало холодно. Ладонью он провел по лбу: пот.

А потом ему стало жарко, он зачем-то полез в, карманы, выволакивая оттуда
всякую дребедень.

Через плечо Бааде протянул ему прыгающую в пальцах сигарету. Они закурили,
затягиваясь так, что колечко огня сразу прыгнуло к губам. Вкуса дыма они не
ощутили, но это было неважно. Важней было то, что они расточительно
расходовали драгоценный теперь воздух, отравляя его дымом, но в конце
концов и это не имело особого значения.

Как только они пришли в себя, Полынов спросил:

- Долго это может продолжаться?

- Туман? Не знаю. На Меркурии, как уверяют приборы, электромагнитная буря.
Если причина в этом, а это скорей всего, она может длиться и сутки и больше.

- Кислорода у нас на двенадцать часов.

- Бывало и хуже.

- Бывало.

Они помолчали. За стеклами курилась белесо-черная мгла. Все было ясно и без
слов. Они в ловушке. Нужды нет, что у ловушки нет стен, что теоретически
они могут направить вездеход куда угодно. Они уже попробовали сделать это и
чуть не погибли. Впредь рисковать так можно было, лишь когда у них не
останется другой возможности.

- Так что я, пожалуй, сосну, - заключил Польшов. - Ничего другого не
остается. Советую и тебе.

- Попробую. Шумерину придется попереживать.

- Да, ему не позавидуешь. Но я почему-то уверен, что он нас вытянет, если
что.

- Болото Терра Крочи...

- Вот именно.

Они разом вспомнили это ужасное болото близ южного полюса Венеры, когда они
безмятежно плыли по нему и почва отлично держала машину, точно так же, как
до этого она держала автоматы-разведчики, а потом в недрах болота ухнул
взрыв (интересно, выяснили, наконец, что это такое было?) и их стало
затягивать в трясину, куда бы они ни поворачивали. Разумеется, там бы они и
остались навсегда, если бы Шумерин не поднял корабль и огнем реактивных
струй не высушил вокруг них болото. Потом никто не хотел верить, что
двигателями корабля можно сделать такое. А Шумерин сделал.

- Ну, так я заваливаюсь, - сказал Бааде.

- Я тоже.

Бааде устроился поудобней, сиденья простонали под ним, скоро все стихло, и
Польшов услышал мерное дыхание.

* * *

Он тоже закрыл глаза. Но сон не торопился прийти - слишком велико было
возбуждение. Тогда он прибег к испытанному приему: надо заставить себя
увидеть какой-нибудь безмятежный пейзаж и начать его разглядывать. Потом
быстро сменить видение. Еще и еще. Дальше уже сами собой будут включаться
обрывки увиденного когда-то: сердитый пенистый ручеек, прыгающий с камня на
камень; сосны, бронзовые от полуденного света; радужные капли дождя на
черемухе; мотнувшиеся от берега мальки... Все быстрей и путаней смена
образов, все успокоительней и туманней их мелькание, предваряющее глубокий
и спокойный сон. Его, Полынова, сон на Меркурии, в плену враждебных и
неразгаданных стихий.

Но внезапно будто толчок изнутри. Секунду Полынов еще цеплялся за дрему, не
желая впускать мысль в затемненные подвалы сознания, где вспыхивали,
менялись и гасли пейзажи родины. Но не подвластный ему киномеханик своей
волей остановил бег пленки, и замерла, ярко вспыхнула картина далекого
детства: голубые ели на берегу речки, мальчишка, болтающий босыми ногами в
теплой воде, с разинутым от удивления ртом. И Полынов безотчетно понял, что
бег видений остановился неспроста.

Он не открыл глаз, но сна уже как не бывало. Полынов силился понять
подсказку.

Да, кажется, все так оно и было: солнечный день, коричневатая вода,
морщинистая на перекатах. И строй елей на противоположном берегу, сходящий
с холма, чтобы бросить на реку прохладную