аче. Это угнетало больше
всего.

- Бааде, а ты что думаешь? - спросил Шумерин.

- Я? Я не думаю, я молчу. Всякие там галлюцинации, психические кризисы
относятся к той потусторонней области, в которой порядочному инженеру
делать нечего. Наука лишь то, что подвластно числу и мере. А в субъективном
хозяйстве нашего друга нет даже единиц измерения - каких-нибудь там
чувствоампер или волиметров...

Полынов засмеялся.

- Ладно, Генрих, я это тебе еще припомню! Тем более что все это устарелые
представления. Но ты вот что мне скажи: мираж тоже потустороннее явление?

- Нет, почему же? Мираж - чистая физика.

- Можно отличить мираж от немиража?

- В принципе да.

- Это я и хотел услышать. Вот план проверки. Мы вновь отправляемся на
разведку. Я и Бааде. Кофродеином я заранее снимаю всякую возможность
галлюцинаций. Если нам и тогда встретится что-то необычное, Бааде возьмет
свои числа и меры... И все станет ясным.

- Ясность, какое замечательное слово! - Шумерин налил себе кофе. - План
действительно прост: или - или, а третьего не дано. Только...

- Что только? - ревниво переспросил Полынов.

- Нет, ничего. Твое мнение, Генрих? Бааде важно кивнул.

- Как ни странно, Полынов мыслит как физик. У инженера это было высшей
похвалой. Психолог поклонился.

- Тогда решено, - сказал Шумерин.

- Но прежде, - Полынов повысил голос, - еще раз проверим свое состояние.

* * *

Оставшись наедине, Полынов оценивающе оглядел стол - стопка книг,
гамма-микроскоп,, игрушечный Буратино, - схватил блокнот и с силой запустил
его в угол. Трепеща страницами, как голубь, блокнот описал широкую дугу и
шлепнулся о стену.

Испытанное средство (гневу надо давать безобидную разрядку) помогло.
Полынов сел, поправил рефлектор, чтобы конус света падал на свободную часть
стола, сосредоточил на ней взгляд и прежде всего постарался вспомнить, где,
когда, при каких обстоятельствах он делал несколько ошибок подряд. Память
услужливо подсказала: после быстрого перехода из привычной спокойной
обстановки в незнакомую, бурную. Самоочевидность вывода что-то объясняла,
но не успокаивала, нет. Он знал об этой особенности человеческой психики,
знал давно. И уже много лет назад разработал для себя безотказный, как он
до сих пор считал, рефлекс страховки - целую серию умственных упражнений,
которые обязаны были подготовить его к любым потрясениям. Но испытанная
система не помогла - почему? Две ошибки подряд, совершенно непростительные
для психолога! Только ли потому, что переход был слишком резким и
обстановка чересчур новой?

Докопаться до истины никак не удавалось - вот это злило и раздражало.
Оставалось загнать эти размышления в подсознание и заняться совсем другим
делом. Тогда, быть может, ответ рано или поздно постучится сам. В старину
такой случай назывался озарением.

Полынов прошел в аппаратную и, не зажигая света, щелкнул кнопкой. В темноте
призрачно засиял желтый шар психомодели. Полынов склонился над ним. Для
непосвященного объем шара представал головоломкой сотканных из света
римановых плоскостей, цветных узоров, усеянных голубоватыми звездочками;
все лежало внутри пульсирующих сфер, отдаленно похожих на полушария мозга.
Видимого порядка в этом сплетении не было, но для Полынова модель душевного
состояния его. друзей и его самого была открытой книгой. Он набрал на диске
нужное сочетание сигналов, и в желтоватой прозрачности шара шевельнулись
три тонкие, как нерв, .кривые. Он подвел их ближе к сетчатой, изогнутой
парусом поверхности.

- Галлюцинаторные кривые в норме, - пробормотал он, регулируя яркость. - У
Бааде она вообще вне всякой критики. Попробуем внести кофродеин.

Как и ожидалось, после посылки сигнала кривые опали и почти погасли.

- Попробуем так...

И он обрушил на модель ливень потрясений. Опасности, неожиданности, в
которых было все - блеск молнии, порыв урагана, прыжок тигра из зарослей,
зловещий бег цунами, - сотрясали шар. В нем закружилась метель голубых
звезд, подстегиваемая прыжками кривых; столкновение двух звездочек рождало
фонтанирующую вспышку; там же, где друг с другом соприкасались кривые, по
ним, как по нити электрической лампочки, пробегал ослепительный разряд.
Отчаяние, смелость, растерянность - весь спектр чувств в доли секунды
пробегал перед глазами психолога, вызывая в модели лавинные сдвиги
состояния, сотрясая самые основы духовного мира тех, чьи мысли, чувства,
воля, желания были запрограммированы в этом хаосе огоньков.

Полынов не раз думал, каким жестоким оружием могла бы стать эта пусть не
вполне совершенная и точная модель в руках интригана, завистника, демагога
или фанатика. Она наделила бы его безмерной властью, знанием того, как
поведет себя жертва в той или иной ситуации. Он сам пользовался
психомоделью лишь тогда, когда не оставалось другого выхода. Не из-за
ложной скромности, чуждой врачу, а из-за простой человеческой неловкости,
которую он испытывал всякий раз, следя за поведением шара. Той неловкости и
деликатности, которая категоричней любых запретов не позволяет честному
человеку подглядывать за интимностями других. И еще всякий раз Полынова
охватывала робость: его пугала возможность вот так издали, свысока
наблюдать тайное тайн чужой жизни, расчлененное и препарированное по всем
правилам математики. Было в этом что-то нескромное и кощунственное.

Полынов остановил сумятицу сигналов. Все замерло в шаре, лишь некоторые
звездочки еще трепетали, как биение взволнованного сердца. Полынов
приблизил лицо. Свет, льющийся из шара, грубо подчеркнул хмурые морщины
лба, желваки на скулах, плотно сжатые губы.

- Уф! - Морщины на лбу разгладились. Полынов с облегчением вздохнул. Нет,
если верить шару, самые свирепые буля по-прежнему не властны над ним и его
друзьями. Но почему же тогда...

Теперь он попытался смоделировать ситуацию, в которой они оказались все
трое, когда появился вал, и ситуацию, в которой очутились Шумерин и Бааде.
Состояние психики вначале ада задал самое что ни на есть благоприятное.
Затем он повторил опыт, немного расстроив систему.

Результаты удивили его своей противоречивостью. В общих чертах все
совпадало - то, что было в действительности, и то, что моделировал шар. Но
только в общих чертах. И в первом и во втором случае модель отказывалась
повторить некоторые поступки, которые на самом деле люди совершали. Так,
она упрямо не хотела воспроизводить его, Полынова, ошибки. Она не давала
слепящему безмолвию равнины загипнотизировать людей так, как это было с
Шумериным и Бааде. Вообще смещениями модели гораздо больше управляла
логика, в них сильней, чем это было в действительности, проступал момент
критического анализа совершаемых поступков.

Этому могло быть два объяснения. Первое: несовершенство модели. Второе: ей
заданы были не все внешние раздражители. Последнее, впрочем, требовало
уточнения: абсолютно все воздействия нельзя было задать никакими способами.
Но благодаря компенсатору отсутствие нескольких второстепенных факторов
существенно не могло отразиться на поведении модели. Лишь бы учитывались
главные.

- Неужели я забыл что-то... - пробормотал Полынов. - Он вновь повторил
опыт, на этот раз очень -тщательно про-:веряя вводимые данные. Тот же
результат! ; Тупик. Если что-то существенное было опущено, то оно могло
скрываться лишь в особенностях меркурианской обстановки. Значит, найти его
мог только человек.

Полынов выключил установку.

* * *

Ему приснился странный сон.

Он очутился посреди равнины, поросшей белой травой.

И один.

Над горизонтом висело солнце, такое же огромное, как на Меркурии, но
негреющее. Воздух тоже светился - белесым фосфорическим блеском; и Полынов
как будто знал, что трава потому и бела, что ее обесцветил воздух. Все же
он ни на секунду не сомневался, что он на Земле, а не на Меркурии. Он знал
также, что его ждет встреча с кем-то или с чем-то, и встреча неприятная. Он
не знал, где она произойдет и когда, и хотел уйти, чтобы ее избежать. Ему
почему-то казалось, что для этого надо избегать теней, непроницаемых черных
теней, которые ширились, хотя предметов, которые могли бы их отбрасывать,
не было. Впрочем, и это его не удивляло, так оно и должно было быть -
крадущиеся тени на голой земле.

Он ускорил шаг (бежать не позволяла гордость), но как ни быстро он шел,
ноги несли его не прочь от теней, а, наоборот, к теням, которые вырастали
на глазах и вставали по бокам гладкими стенами. И это напоминало бег по
коридору, по суживающемуся коридору, готовому сомкнуться, если бы не
солнце, которое не давало теням сойтись и с отчетливой резкостью
высвечивало каждую травинку впереди него. Он шел вперед, шел с мрачной
решимостью, и светящийся воздух вокруг понемногу собирался в складки над
головой, прозрачные вуалевые складки, которые опадали все ниже и ниже,
словно кто-то набрасывал сети. За пологом складок исчезло солнце, и только
тени стояли по бокам; их изгиб указывал, что сейчас будет поворот.

Он покорно свернул, и воздух над ним стал материей, парусиновым тентом
шатровой палатки. Тени исчезли. Сквозь парусину пробивались лучи солнца,
образуя на покатости радужный круг. Посреди палатки - она стояла в ущелье,
он этого не видел, но ощущал - стоял складной походный столик, заваленный
рулонами кальки и ватмана. За столом сидел человек в выгоревшей старомодной
ковбойке с темным, круглым, морщинистым лицом, держал в руке пиалу,
дымящуюся чаем, и пощипывал редкую бородку.

- Вот вы и пришли, Полынов, - сказал человек. И Полынов узнал в нем своего
старого учителя биологии, но радости не испытал, скорее наоборот, потому
что в немигающих глазах старика не было зрачков. Он послушно повиновался
движению, которым тот показал ему на складной стул, сел напротив учителя и
стал ждать.

- Вы долго избегали экзамена, - сказал старик.

- Я был очень занят...

- Знаю. Люди все больше и больше становятся занятыми, и у них совсем не
остается времени думать. Тем более нужен экзамен. Ну ничего, Меркурий
привел вас. Итак, первый вопрос: что есть небо?

- Небо? Это, это... масса воздуха, которая окружает...

- Думайте, Полынов, думайте. Самые сложные вещи - самые простые вещи.
Меркурий тоже окружает воздух, но есть ли там небо?

Полынов вдруг почувствовал себя студентом, который забыл глянуть в
шпаргалку.

- Другой бы билетик, - попросил он.

Учитель нахмурился и с состраданием взглянул на Полынова. Рулон
миллиметровки зашуршал, из него выползла змея, черная, как уголь,
изогнулась вопросительным знаком. Ее агатовые, вбирающие свет глаза
смотрели мимо Полынова. Учитель погладил змею. И только тут Полынов заметил
на змеиной коже рисунок - непонятные математические символы образовывали
формулы, странно знакомые, однако он не мог вспомнить, что они обозначают.

- Вот другой билет.

Старик протянул листок бумаги. Полынов взял его. Листок был пуст.

- Здесь ничего не написано...

В ответ он услышал клекочущий старческий смех.

- Ха-ха-ха... Это будущее, Полынов, будущее! Его надо уметь прочесть, надо
уметь... Ладно, я вам помогу.

Он ткнул пальцем в листок. "Чем отличается земля от неземли?" - с ужасом
увидел Полынов.

- Земля от неземли... Отличается тем, что... Но это же вопрос не по
специальности! Из высшей математики бы что-нибудь.

- Специалистов нет, - строго поправил экзаменатор. - Есть люди, и есть
машины, понятно? - Змея согласно покачала головой. - К какому классу разума
вы принадлежите?

- Не знаю...

- Плохо, очень плохо. А все гипноз математики. Хорошо, пусть будет вопрос
по специальности: где возник человек?

- Согласно последним теориям, - радостно воскликнул Полынов, - центров
возникновения человека несколько! В Африке...

Змея тихо зашипела. Строй математических символов на ее коже изменился.

- Ах, Полынов, Полынов, лучший мой ученик! - горестно всплеснул руками
экзаменатор, покачивая головой, как маятник. - Вы совсем не думаете,
совсем. И вы забыли дома шпаргалку! ("Откуда он знает?" - спросил себя
Полынов.) Человек возник на Земле, понимаете? На Земле! Теперь еще вопрос:
зачем утро? Что такое ностальгия? О чем свидетельствует мираж? Почему
обезьяны не видят инфракрасных лучей?

Он сыпал и сыпал вопросами, рот его ширился зияющим провалом, вот уже
провал занял пол-лица...

- Знаю, знаю! - закричал Полынов только затем, чтобы остановить ужасное
превращение. С этим криком он и проснулся.

* * *

Теперь Бааде ни на минуту не упускал из виду шкалы приборов, следящих за
внешними условиями. Это не мешало ему умело лавировать между тенями,
которые множились и ширились по мере приближения к сумеречной зоне планеты.
Полынов думал, что поступать так инженера заставляет предательская
неразличимость предметов в тенях. Но вскоре он убедился, что не только это.

Местность все более походила на горное плато. Почву испещряли борозды,
словно кто-то поработал исполинскими граблями. Это явно была работа пыли.
Камни, уже не гладкие, не лакированные "пустынным загаром", а
растрескавшиеся, угловатые, потряхивали вездеход, и путешественники покорно
подпрыгивали в своей металлической скорлупке. Даже скафандр переставал быть
удобной одеждой, ибо при сильных толчках в нем обнаруживались какие-то
острые углы, о существовании которых они раньше не подозревали. Молочные
жилы кварца, похожие на брызги белил, еще более увеличивали сходство
окружающего с каким-то вполне земным нагорьем. Если бы не близкий, круто
падающий горизонт, если бы не фосфоресцирующая мгла вокруг, деформирующая
скалы, если бы не мохнатое солнце - за спиной, иллюзия была бы полной.

Вездеход приблизился к границе темного пространства, в. которое причудливо
вдавались языки света. Последние лучи солнца били из-за горизонта, как
прожекторы. Они упирались на ночь, самую странную ночь, которую когда-либо
видели Полынов и Бааде: она высилась стеной черного стекла, за которой,
однако, не было тьмы. Там что-то тлело, что-то пульсировало клубами
зеленоватого дыма.

- Сейчас я покажу тебе фокус, - подмигнул Бааде, притормаживая машину.

Он откинул дверцу ящичка, покопался, вынул провод с лампочкой, приладил
концы провода к клеммам. Полынов заметил, что в миниатюрной лампочке
пряталась толстая, рассчитанная на большое напряжение спираль.

- Гляди, - предупредил Бааде.

Мотор взревел, машина дернулась, и в тот миг, когда она проскакивала рубеж
света и тени, лампочка ярко вспыхнула в наступившей вдруг темноте. И тотчас
погасла.

- Это что еще такое? - Полынов старался не выдать удивления.

- О, инженерное предвидение, не более! - смехом добродушного медведя
пророкотал Бааде. - Свет есть, темнота есть - где? На границе огромного
перепада температур. Термопара, у не так ли? И вблизи электромагнитный
генератор

- Солнце.

- Верно? Четыре действия арифметики в уме, и я подбираю лампочку, подключаю
ее к корпусу и машиной замыкаю контакт, чтобы позабавить тебя видом
короткого замыкания. Меркурианского замыкания!

Полынов с уважением оглядел стенки тесной кабины. Вроде бы мягкая обшивка,
только и всего, но сколько же в нее вложено труда и ухищрений, чтобы она
выдерживала и жару, и холод, и радиацию, и электризацию, оставаясь при этом
удобной, незаметной.

- Так-то, - с удовлетворением отметил Бааде, перехватывая взгляд. - Мы-то
все предусмотрели заранее. Непробиваемая броня! - он стукнул кулаком по
обшивке.

- Дважды два - четыре, и никаких гвоздей...

- Что?

- Так, к слову. Следи лучше за дорогой, а то еще врежешься во что-нибудь...
нерасчетное.

Вездеход плыл в темноте, фарами высверливая в ней тоннель. И все же темноты
как таковой не было. Скорей она походила на мрак, пронизанный излучением
мощных ультрафиолетовых ламп, свет которых не столько виден глазу, сколько
чувствуется им.

Польшов глянул через плечо Бааде на экран теледокатора. Облизал внезапно
пересохшие губы. Мир на экране, в котором не было ни глухой темноты, ни
ослепительного света фар, тоже выглядел чуть-чуть зыбким и нереальным!

- Не очень-то хорошее изображение, - заметил он.

- Есть грех, - кивнул Бааде. - Локатор настраивали на Луне, учитывая данные
о Меркурии, сообщенные АМС, но немножко тумана осталось. Тут ведь проблема
не только в том, чтобы устранить помехи, а в том, чтобы изображение
оставалось привычным для глаза.

- Тут есть какое-нибудь противоречие?

- Еще какое! Наш глаз, к сожалению, несовершенный инструмент. Помню, я
участвовал в разработке новой системы цветного телевидения. Нам пришлось,
чтобы цвет выглядел совершенно натуральным, применить "мигающую передачу".
В то время мы уже отказались от электронного луча, да... Цвет получился
бесподобным, но многие стали жаловаться: нерезко. Хотя никакой нерезкости и
в помине не было! Что же ты думаешь? Пришлось переделывать, идти на
компромисс. Цвет стал хуже, зато на нерезкость уже никто те жаловался.

- Значит, найти точное соответствие действительности...

- Что значит "точное"? Для кого точное? Пожалуйста, мы могли создать
телевизор, передающий все так же, как видит пчела. И пчелы не смогли бы
отличить цветок на экране от цветка на лугу. Но человек вряд ли был бы
доволен такой передачей... Если хочешь знать, это очень серьезная проблема:
как пропустить все ширящийся поток информации через каналы человеческого
восприятия.

- Как-то не замечал здесь больших трудностей...

- Хм! Представь себе, что все "органы чувств" корабля подключены к органам
чувств человека. Все эти радиотелескопы, просто телескопы,
нейтриноаппаратьг, счетчики электронов, счетчики мезонов, датчики магнитных
полей, датчики гравитационных полей и так далее и тому подобное, все эти
сотни, тысячи приборов. Что бы тут было с человеком, а?

- Он бы и секунды не выдержал.

- Не сомневаюсь. Вот почему от приборов мы получаем не все сведения об
окружающем мире, а только главные.

- А кто определяет, какие сведения в тех или иных условиях главные, а какие
нет? Люди?

- Конечно.

- Так.

Впереди в сверлящем свете фар появилось белое пятно. Затем оно превратилось
в дорожку, усыпанную снегом дорожку, которую ограждал мрак и которую
поворот руля вслед за лучами фар бросал то влево, то вправо.

- Замерзшие газы, - сказал Бааде. В воздухе заклубились снежинки, взбитые
гусеницами. Дорога шла под уклон.

- Кстати, Генрих... Перед тем как увидеть там, в пустыне, концертный рояль,
ты не думал о нем?

- Конечно, нет! Может быть, Шумерин?

- Нет, я его спрашивал.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Пока ничего.

"Снежная дорога" оборвалась. Ее обрезала каменная гряда. За ней что-то
блестело, будто зеркало.

- Осторожней... - предупредил Полынов.

Но Бааде и без того сбавил ход.

Поворот, еще поворот - им открылась смоляно-черная гладь озера.
Противоположный берег нависал козырьками скал, ближний полого подходил к
неподвижной жидкости, слабо курившейся туманом.

- Это как понимать? - спросил Полынов.

- Так, как показывает термолокатор. А он показывает, что температура почвы
повысилась. Видимо, местный разогрев, растопивший газы. Но я хочу
предупредить, - Бааде повысил голос, - я хочу предупредить, что сейчас,
возможно, начнутся кое-какие пиротехнические эффекты.

- Какие же?

- Не знаю. Но видишь, стрелка индикатора метнулась. Очевидно, на Солнце
произошла мощная вспышка, и теперь нас ждет электромагнитная буря.

- Она чем-нибудь грозит нам?

- Чем она может нам грозить, интересно? Эта возможность, мой друг,
просчитана. Боюсь только, что зрелище не будет слишком эффектным: там, в
пустыне, оно выглядело жидковато. Замечаешь? Вокруг что-то затевается. Я
думаю, имеет смысл здесь сделать остановку, благо озеро все равно , требует
исследования.

Бааде был прав: что-то менялось. Серия неуловимых переходов, которые
воспринимаются скорее чувством, чем разумом, подобно тем предвестникам,
которые на Земле предупреждают о первом порыве грозы тогда, когда воздух
еще тих и спокоен. Темнота словно линяла; в ней обнаружился подслой,
который просвечивал сквозь нее. Иногда из глубин темн