Дмитрий Биленкин.
   Десант на Меркурий.

   OCR Красно


Полынов знал, что к психологам в космосе относятся с иронией. Прежде всего
потому, что редко кто замечал их работу. И не случайно: плох тот психолог,
чья деятельность заметна для окружающих.

В этом были, конечно, свои минусы. Когда человека брали в полет на
должность "врача-биолога-психолога", капитана несравненно больше
интересовало, какой он врач и какой биолог. А зря! На последней конференции
космопсихологов кем-то из выступавших был рассказан случай из практики.
Ситуация была точно такой: чужая планета, посадка, нервная лихорадка
пальцев... Психолог на том корабле был шляпой из шляп: хорошо зная капитана
корабля Тугаринова, он тем не менее не удосужился провести профилактику. И
в самый ответственный миг Тугаринов взял управление кораблем на себя!

Тугаринова вовремя оттащили. Но секунда, когда капитан руководил спуском на
Венеру, кое-кому стоила седины в волосах. Даже стажеру известно, что
человек с его медлительной реакцией, неспешной сообразительностью просто не
в силах сам, без участия автоматов посадить корабль на незнакомую планету,
что взяться в такой ситуации за рули - значит прямехонько улечься в гроб да
еще захлопнуть крышку.

Конечно, поступок Тугаринова объясним. Трудно, очень трудно покорно лежать
в кресле, когда решается: чет или нечет, победа или гибель. Решается-
автоматикой. Взвоешь! Не один Тугаринов, многие ворчали. А сорвался именно
Тугаринов. Недоверие к автоматам? Ха... Не к автоматам, а к людям. Тем для
космолетчиков безвестным, безымянным людям, которые делали всю эту
аппаратуру. Тугаринова испортила былая слава - вот что. Высокомерие и
самоуверенность таились в нем как болезнь; в опасную минуту наступил кризис.

И межпланетчик "погиб". Ему запретили летать, поместили в санаторий "чинить
нервы".

Эти воспоминания всегда будили в Полынове злость. Нервы! Сколько можно
доказывать всем и каждому, что они требуют неизмеримо большей заботы, чем
механизмы? И на Земле и в космосе. Особенно в космосе. Ладно, пусть тот же
Бааде считает психолога кустарем, пусть! Шумерин, конечно, не чета
Тугаринову, но на всякий случай он, Полынов, обязан позаботиться, чтобы
сейчас капитаном не овладели ненужные мысли.

- Интересно, - сказал Полынов, - каким окажется Меркурий?

- Обыкновенным, - ответил Шумерин, не задумываясь. Его руки отдыхали на
подлокотниках кресла. - Мы знаем о Меркурии почти все. АМС-51, АМС-63, я
уже сбился со счета, сколько их там побывало.

Бааде, севший было за расчеты, поднял голову.

- Ты, Михаил, не романтик. Сухарь ты. На встречу с новой планеты, - он
важно поднял палец, - надлежит идти как на свидание с Прекрасной
Незнакомкой.

Иногда трудно было понять: иронизирует Бааде или говорит серьезно.

- Правильно, - подзадорил Полынов, - пока не поздно - почитай Блока.
Способствует настрою. А то какой в тебе будет азарт, когда ты впервые
вступишь на Меркурий?

- К чему мне все это, я не мальчишка...

- А солидный капитан-межпланетник, - подхватил Полынов. - Между прочим, Я
однажды слышал хорошие слова:

"Мы стареем потому, что стыдимся молодости".

Шумерин что-то пробурчал и протянул руку к киберштурману, давая понять, что
ему некогда.

- О, это колоссальная мысль! - проронил Бааде, качая головой.

- А вы вспомните, - не выдержал Шумерин, - каким нам представлялся Марс!
Необыкновенным, таинственным. Прилетели. И ничего особенного.

- Вот это да! - Бааде снова оторвался от расчетов. - А епихордизация,
например?

- Я не о том, поймите. Для ума там много интересного. И на Венере тоже. Я
же говорю о чувственном восприятии... Небо, песок, горы... Похоже, все
похоже!

- .И ты разочаровался? - Психолога заинтересовал разговор. Он открывал в
капитане что-то новое.

- Разочаровался - не летал бы. Просто я не жду встречи с Прекрасной
Незнакомкой, как вы только что выразились.

- Правильно, - сказал Бааде. - Правильно! Дважды два - четыре, и никаких
гвоздей. Все остальное эмоции, я тоже так считаю.

Полынов ничего не сказал. Он вслушивался. Рубку всегда наполнял легкий
стрекот - лишнее напоминание о титанической работе, которую ведут
спрятанные за панелями и кожухами приборы: тысячи, миллионы всяких там
реле, схем и прочих. деталей электронной кабалистики. Теперь стрекот чуть
усилился. Значит, жди сигнала посадки.

- Знаешь, Михаил, кто ты? Думаешь, скептик? Межпланетный Печорин? Ничего
подобного. Ты примитивный мистик, как тот школьник, который твердит перед
экзаменом: "Провалюсь, провалюсь", в надежде, что судьба любит поступать
наперекор.

Молчание. Шумерин смотрит в обзор.

- Яша, у нас, по-моему, еще масса дел, - наконец проговорил он. Вежливый
подтекст: "Я занят, ты мне мешаешь".

"Все в порядке, - решил психолог. - Теперь он будет переживать. Переживай,
переживай, это заставит тебя забыть о своем положении Ионы во чреве кита.

Меркурий уже напоминал о себе. Органы чувств корабля ощущали его близость.
Поверхность планеты ощупывали импульсы радаров; разглядывали глаза
телескопов - пристально, километр за километром; пальцы дистанционных
анализаторов, управляя бомбозондами, шарили в атмосфере. Ничего этого люди
не видели и не слышали: все представало перед ними в препарированном,
дистиллированном образе цифр, знаков, электронных символов. Впрочем, люди
могли любоваться серебристым, слегка затуманенным, быстро растущим серпиком
планеты. Или следить за ускоренным бегом цифр и знаков, чтобы поправить
корабль, если нужно. Но этого, как правило, не требовалось.

Когда до поверхности осталось совсем немного, включилось еще одно реле, ибо
пришло время напомнить людям, чтобы они сделали то-то и то-то. Зажглось
табло, прозвучал сигнал, кресла пришли в движение, занимая
противоперегрузоч-ное положение. Все захлопотали.

Послышалось гудение, оно охватило весь корабль - заработала тормозная
установка. Огромный корабль первого класса "Александр Невский" падал вниз:
туда, где был невидимый Меркурий. Но люди могли видеть небывалое - первую
посадку на эту планету - опять лишь в зеркале осциллографов, в электронных
рисунках кривых.

Перегрузка росла. Вопреки этому, вопреки растущей тяжести они ощущали
падение, от которого холодело в груди. Они падали из космоса, из пустоты, и
она уходила из-под ног, разваливалась, крошилась; сжавшееся тело невольно
ждало удара.

Он не замедлил последовать.

* * *

Конечно, смешно было назвать его ударом: просто толчок. Как при внезапной
остановке лифта. Но его слишком долго ждали.

Спинки кресел приподнялись и посадили их. Шумерин вытер пот.

"Пожалуй, мы так избалуемся, - подумал Полынов. - Летели, летели -
томились; сели в кресла, поволновались чуть-чуть; толчок - здрасьте! -
Меркурий! Пассажиры могут выйти..."

Но выйти они пока не могли. Нельзя было открыть люк, покуда автоматы не
проведут разведку по "форме ‘ 7". Замеры радиации, напряженности полей,
пробы на присутствие вирусов, невесть что еще, пулеметные очереди цифр и
символов в окошке анализатора, прежде чем загорится зеленый огонек и
электронный мозг голосом хорошенькой стюардессы объявит:

"Выход разрешен. Необходим скафандр ‘..."

Они стояли друг против друга, смущенно улыбаясь и решительно не зная, как
держать себя в такую минуту. Хорошо, Бааде умудрился обезвредить
киноаппарат, который автоматически срабатывает при посадке и запечатлевает
для истории их лица.

- Включите-ка звукопеленгатор, - нашелся Полынов.

Шумерин пожал плечами (какой может быть звук в столь разреженной
атмосфере?), но просьбу выполнил. Звук, однако, был. Космонавты
переглянулись. Первый услышанный ими на Меркурии звук донельзя напоминал
что-то.

- Похоже на шуршание сухих листьев, - определил Полынов.

- Вот-вот, - не удержался Шумерин. - Летели на край света послушать шелест
осенних листьев.

- Согласитесь, однако, что мы не ожидали этого. Неужели ветер?

- Скоро узнаем.

Когда ждешь, время обретает тяжесть, от которой болят плечи. Шумерин уже
начал переминаться с ноги на ногу.

Наконец кибернетическая "стюардесса" .смилостивилась. Она подтвердила, что
человека за бортом не поджидает никакая опасность.

- Вы - первым, - почему-то переходя на "вы", сказал капитану Полынов.

Он стоял у люка и смотрел, как Шумерин медленно и неуклюже спускается вниз.

Психолог впервые высаживался на планету, где никто еще не бывал. Сбывались
детские мечты, но тогда все представлялось, разумеется, не так. Как именно,
помнилось плохо. Кажется, все выглядело лазоревым, сердце сжималось и
ликовало от счастья. Вероятно, так. Был ли он счастлив теперь? Полынов
остерегался ответить: все слишком спокойно и буднично. Немного тревожно,
как при взгляде с большой высоты. Но разочарования ни малейшего; может
быть, так оно и выглядит - счастье большого свершения?

Почва была необычной. Прежде всего нерезкой по цвету, словно на нее
смотришь, сквозь запотевшие стекла шлема. Над гладким и серым, похожим на
асфальт покровом возвышались иссиня-черные камни. Их удлиняли тени. И так
всюду. Черные камни в оправе асфальта:

Естественно, Шумерин прицелился ступить на ровную площадку. Немного
поколебался, видимо, и его смущала странная нерезкость окружающего. Высоко
занес ногу, откинул голову и шагнул, как на церемониальном марше.

И едва не упал, потому что нога ушла в "асфальт" по щиколотку. Взвился
дымок.

Бааде и Польшов, не выдержав, расхохотались чуть более нервно, чем того
требовали обстоятельства.

- Вот так штука! - присвистнул Шумерин, нагибаясь. - Это же пылевое облако!

Космонавты сбежали вниз. Да, капитан не ошибся: "асфальт" был плотным
облаком пыли, сухим туманом, закрывающим выемки почвы.

- Ну, это понятно, - Бааде поднялся с колен и машинально обмахнул их
перчаткой. - Почва нагрета до двухсот градусов, сила тяжести невелика. Вот
пылинки и исполняют танец броуновского движения.

Разглядывать дорожные пейзажи всегда было для Полынова наслаждением. Тем
более он мечтал о мгновении первой встречи с Меркурием. Но сейчас, чем
далее он вглядывался в пейзаж чужой планеты, тем сильней в нем росли
безотчетное раздражение и неприязнь.

Огромное солнце опиралось на горизонт Меркурия стеной белого пламени. Такой
яркой, что он плавился и прогибался, как под тяжестью. Равнина вдали мутно
пылала, подожженная нестерпимым светом.

Вверху застыло черно-фиолетовое небо. В космическом холоде медленно
шевелились багровые языки протуберанцев. Оттого еще более усиливалось
впечатление разверзнутой печи, готовой обрушить на Меркурий жар и пламя.

Но от Солнца отлетали жемчужные крылья короны; в их взмахе таилась прохлада
сумерек. Неистощимый полдень, непроглядная ночь, мягкий вечер - все
соседствовало в противоестественном контрасте. Меркурианский воздух мерцал
и светился, пропитывая собой и свет и тень. Как мгла, хоть это и не было
мглой. Неосязаемый трепет пространства, дрожание эфира - этому не было
точного имени. Все смотрелось нечетко и зыбко, как сквозь струящуюся
пелену, которую так и хотелось сбросить.

- Черт! - выругался Польшов, отчаянно мигая. Глаз невольно учащал движение
век, чтобы устранить помеху - стереть несуществующую слезу.

Остальные чувствовали то же самое - досаду и раздражение. Разум почему-то
не хотел принимать того, что видел глаз; это было незнакомым и неприятным
ощущением.

- Никак не могу понять, что же это такое, - вздохнул, наконец, Шумерин.

- Просто мы внутри газосветовой трубки, - щурясь, сказал Бааде. - Или
внутри полярного сияния, если так больше нравится. Разреженная атмосфера,
близость Солнца и, как следствие, высокая ионизация газов. Вот и все. И
между прочим...

Он обвел взглядом друзей.

- ...Между прочим, мы превратились в святых. Он протянул руку, и тогда все
заметили, что над шлемами горят еле заметные лучистые нимбы. Огоньки бежали
и по корпусу корабля.

- Электризация! - догадался Польшов.

- Точно. И знаете, что мы приняли за шорох листьев? Потрескивание этих
самых искр.

- Могли бы сразу догадаться.

- Конечно.

- Но какой вид у Меркурия...

- Неуютный.

- Верно...

Они долго переговаривались так, потому что дольше разглядывать Меркурий
почему-то не хотелось, а признаться в этом было неловко. Здесь ничего не
значили обычные оценки. "Прекрасный", "жуткий" - эти и подобные им слова не
годились. То был воистину чужой мир, требующий новых определений.

Но они прилетели исследовать, а не любоваться пейзажами. и потому не
придали первому впечатлению особого значения. У них были программа, задачи
и цель. Эмоции не имели к этому ни малейшего отношения, так им казалось.

* * *

Шумерин хозяйским взглядом окинул площадку. Порядок. Блестит сейсмограф,
похожий на гигантскую канцелярскую кнопку, вколотую в почву; если местности
будет грозить землетрясение, то благодаря сейсмографу они узнают о нем
заранее. В тени скалы притаились счетчики Черенкова. Ливень космических
частиц их тоже не застигнет врасплох. Правда, такие же приборы дежурят и на
корабле, но инструкция есть инструкция.

Иначе нельзя, никак нельзя. Они не беззаботные туристы.

Им, как альпинистам, нужны страховка, невидимые помочи в руках у тех, кто
послал их вперед.

Вся площадка поблескивает усиками, проводами, чашами антенн, оскаленными
пастями газозаборников. Стадо умных механизмов. Нет, скорей плантация
диковинных растений, взращенных усилиями тысяч умов. На ней зреет урожай
информации. Садовник, наконец, может уйти: урожай вырастет без него.

Но сколько времени потеряно! Зря или не зря? Если не считать двух-трех
приборов, остальные либо дублировали работу корабельных установок (для
сопоставления результатов!), либо вновь и вновь уточняли, дополняли,
перепроверяли сведения, полученные от автоматических станций, сброшенных
ранее. Все это было нужно, необходимо, но они лишились по крайней мере двух
экскурсий в глубь планеты. Обидно, по-человечески обидно. Хочется идти,
смотреть, ощущать, переживать. А цифры везде одинаковы. Что здесь, что на
Земле, что в другой галактике.

И к чему вообще, если вдуматься, сводится их роль первооткрывателей?
Надзиратели за умными машинами? Экскурсанты, которые осматривают планету,
по ходу дела подтверждая данные, полученные от автоматов?

Нет, конечно, он не прав. Цифры безгласны и мертвы. Что такое сама по себе
"температура плюс сорок градусов по Цельсию", скажем? Пустой звук. Лишь
ощущения человека оживляют ее. Сухость губ, рубашка, прилипшая к телу,
горячая кровь, стучащая в сердце, и многое, многое другое связывается тогда
с ней.

Меркурий еще не коснулся души человека, так-то вот. Автоматы открыли его
для разума. Но только люди откроют его для чувств. Нельзя любить,
ненавидеть абстракцию. Нельзя жить в мире графиков и физических величин,
если он не обжит сердцем. Нельзя расселить ум и чувство по разным квартирам
- человеку станет плохо, сквозь душу пройде? трещина. Что-то останется в
прошлом среди идиллии лесов и пашен, а что-то уйдет в будущее, поселится на
голой пустыне фактов.

Им обживать Меркурий. Им открывать его для человека. То, как они это
сделают, - от этого зависит, станет ли человечество богаче. Богаче
красками, волнением, пониманием природы и себя в природе. Мир должен стать
щедрее, гармоничней, яснее после их полета.

- Капитан, вездеход подготовлен.

Бааде и Полынов приближались к нему, и странно было видеть, как их ноги,
погружаясь в тень, исчезают там, словно обрубленные, и люди в блестящих
скафандрах повисают над пустотой. Бааде и Полынов уже миновали тень. Теперь
солнце оказалось за их спиной, и они мгновенно превратились в бесплотные
силуэты.

- Зайдите сбоку, - попросил Шумерин, - неприятно разговаривать с дырками в
небе.

Они засмеялись. Они никак не могли привыкнуть к дикой светотени, уродующей
любой предмет. Правда, если вглядываться, скраденные очертания затем вновь
проступали из мрака зеленоватыми пятнами. Но это если вглядываться.

- Так в путь, капитан? - спросил Бааде, поворачиваясь боком. - Двигаться,
наблюдать, хорошо-то как!

- Сначала отдых и сон, - остановил его Полынов. Бааде посмотрел на
психолога осуждающе.

- Слово врача - закон, - развел руками Шумерин.

Бааде заворчал, Шумерин повернулся к ракете, давая понять, что спор излишен.

Тут-то Шумерин и увидел это.

Оно надвигалось из темного полушария Меркурия бесшумно и быстро. Серая
полоска чего-то.

Условный рефлекс опасности сработал тотчас.

- Берегитесь! - предостерегающе закричал Шумерин. В полоске не было ничего
угрожающего, .кроме того, что она приближалась и была неизвестно чем.

- К кораблю! - Шумерин зачем-то топнул ногой.

И они побежали, но нехотя, то и дело оборачиваясь, ибо все еще не могли
принять опасность всерьез.

Переход от невозмутимого спокойствия к тревоге и к бегству был так
стремителен, а перемена настолько неправдоподобна, что разум упорно
отказывался в нее поверить.

Близкий горизонт Меркурия мешал определить расстояние до полоски. Впрочем,
это уже не было полоской. То был вал, который рос, ширился и мчался,
вставая стеной и смахивая звезды.

- Приборы... - вспомнил Бааде, когда они достигли люка. Приборы оставались
беззащитными.

- На гребне - пена... - сказал Полынов.

И тут они поняли, на что это похоже. На воду. И это было самым невероятным.
По раскаленной равнине катился вал воды, серой осенней воды с хлопьями пены
на гребне... Солнечный свет тонул в ее вогнутой поверхности, местами
отражаясь хмурыми бликами. Впрочем, многое дорисовывало воображение.
Проклятое мерцание, как назло, было необычайно сильным.

- Люк! - закричал Шумерин.

"Правильно, - успел подумать Полынов. - Приборы - дело десятое".

Массивный люк щелчком захлопнулся за ними. Насосы с шумом послали внутрь
камеры струи воздуха. Тени, отбрасываемые лампами потолка, быстро теряли
космическую черноту, становясь прозрачными, земными. И с той же быстротой к
людям возвращалось спокойствие.

- В рубку, - сказал Шумерин, когда шум насосов смолк. Они ждали толчка.
Ждали и верили, что он окажется несильным, - корабль был слишком могучим
препятствием для вала. Но толчка не было. Никакого. Ни слабого, ни сильного.

- Ну, знаете... - сказал Шумерин, когда шторки иллюминаторов раздвинулись.

Кругом было пусто. Гладкая равнина в грифельных пятнах теней. Ни малейшего
признака промчавшегося вала.

Бааде тупо посмотрел на Полынова, тот на капитана. Шумерин пожал плечами.

- Чушь какая-то...

- Надо разобраться в феномене, - сказал механик.

- В двух, - уточнил Полынов. - В том, откуда взялась... гм... жидкость, и в
том, куда она делась.

Разбираться им было не привыкать. Разбираться им приходилось часто в самых
неожиданных и сложных ситуациях.

- Итак? - настаивал Шумерин.

- По-моему, все просто, - начал Бааде, постепенно обретая уверенность. - С
неосвещенной стороны Меркурия на нас ринулся поток жидкости неизвестного
состава. Это первый факт. Нам известно, что в темном полушарии есть ледники
замерзших газов различного состава и озера у подножья гор. Это факт номер
два. Отсюда следует, что в силу каких-то причин там прорвало запруду.
Меркурианское наводнение - вот как это называется.

- Генрих, да ты поэт простоты! - воскликнул Полынов. - Есть только одна
неясность: почему эта жидкость не кипела, выйдя на освещенную равнину? И
почему она вдруг исчезла?

- Выходит, две неясности, - невозмутимо уточнил Бааде. - Итак, почему эта
проклятая жидкость не кипела в условиях повышенной температуры и низкого
давления...

Со стороны их разговор производил, вероятно, странное впечатление. Люди,
только что пережившие сильное потрясение, спокойно сидят друг против друга
и спорят так, будто решают абстрактную, академическую задачу. Без лишних
эмоций и лишних слов, совсем как логические машины. Но в космосе это был
единственно возможный стиль поведения. Всякая отсебятина влекла за собой
потерю времени, иногда невозвратимую.

- Отвечу на вопрос, почему она могла не кипеть, - продолжал Бааде. -
Во-первых, она