наково на работе и
дома. Он старался, но все равно остался заметным. Он не заботился о красоте
и стал таким, как Бог создал, но Бог создал его таким, что можно было не
украшаться. Во внешности появилось что-то библейское. Иногда мне хотелось
представить его в...что там носили в Иудее? В тоге. Чтобы уже окончательно
не сметь подойти. И в то же время было ясно, как таких любили иудейские
женщины - с горячей, неразбавленной кровью, не такие, как я. Да, можно -
всю жизнь, сетуя на бесчадие или старость, на то, что он все больше
заглядывается на молодых.

Интересует ли его "география"?

Весь мир твердил мне, что мужчина ищет попроще. Даже талант. Даже - поэт. И
позагадочнее - даже простой, даже сантехник.

Что если, например, будет концерт - например, Трексона - и он пригласит
меня на танец? Хочу ли я?

Во-первых, это смешно - я еле достаю ему до плеча. Во-вторых, страшно - в
музыке у меня нет чувства ритма. В-третьих, взгляды. В-четвертых, о чем
говорить. Наконец, от невинных прикосновений я теряю сознание, и безнадежно
просыпаюсь - от откровенных.

Даже и мечтать глупо.

15 октября. А. на концерт не пошел, хотя Трексон, по словам Люки, ужасно им
интересуется и приглашение сделал. Люка приходила за мной в редакцию. При
виде А. просто тихо обмерла. Может быть, ее он может полюбить, она
блондинка? Но она ушла на концерт, я осталась работать и появилась к концу.
Отдала А. все рассказы - у меня остались все копии.

Мурашки по спине от этой прозы.

- Стряхните на меня! - ищите в этом позу

Удобную для жизни без потерь.

Ищите здесь себя. - Найдете ли теперь?

(Это я написала ему на изнанке зеленой папки. Конец будет потом.)

Трексон к моему приходу уже все отыграл. Люка есть Люка - теперь
пропагандирует его, как я - А. Впрочем, в его песнях что-то есть. Люкин
брат упорно выволакивал меня танцевать, но мне некогда было - нужно было
дописать стихи, и он пригласил рыжую Маринку.

                      --------------------------------

    Вот если бы я была
    Такой высокой и рыжей,
    То, верно, постичь могла
    Ту силу, что звезды движет.
    Тогда бы пришла на бал
    И даже пошла на конкурс,
    А ты бы мне объяснял,
    Как жить по другим законам.
    И ты бы не провожал
    Глазами за "мисской" "мисску",
    Не то чтобы уважал,
    А так - называл бы киской.
    И в этот счастливый миг
    Какая-нибудь другая
    Тетрадкой зажала крик,
    Невинность оберегая.

                      --------------------------------


Вот так - начала как бы в шутку, кончила как бы за упокой.

18 октября. День рождения Машкиной мамы. Тоже - Елена, и тоже пишет стихи.
Молюсь обо всем хорошем для нее и чувствую, что увидимся не скоро. Маша в
Москве, и все, что нельзя сказать ей, попадает сюда.

Стихи по поводу прозы были продолжены, и довольно странно.

                      --------------------------------


    Мне жарко от тоски. Уже не корректуру -
    На плоскости стола читаю партитуру
    Без нот, с одним листом, с полосками до дрожи.
    Ищите здесь себя! - Меня найдете тоже.

    Не просто крови жар! - А если надоело,
    Оставьте для меня бессмысленное дело,
    Опять пустите вспять беспомощное время.
    Ищите здесь меня! - В успехе, как в гареме,

    Где только я одна... - Такая фантазерка! -
    Себя вообразить... А книга-то без корки,
    На титульном листе - немыслимые знаки.
    И кто здесь что поймет? - Оговорилась, значит.

                      --------------------------------

То есть хотела сказать, что вот я не поэт, а пишу (как бы за него), но
почему-то выходит, что он (а не я) написал бессмыслицу. Или все это
приснилось...

                      --------------------------------

Вся эта неделя в редакции была под знаком... конкурса красоты. "Мисски"
толпились в коридоре. При виде меня, выходящей отнести что-нибудь на
правку, откровенно хохотали... Авторитетное жюри в лице купчихи 1 гильдии
людоедки Аллочки, фотографа Толи и папаши Гаврилова заседало целыми днями.
У секретарши Дины появился конский хвост - конского же цвета и почти до
колен. Еще вчера его не было...

Я честно старалась не попадаться на глаза А. Чем, кажется, даже его
удивила. Впрочем, его молчание продолжалось, как будто он и в самом деле
боялся писать. Отделывался обработкой чужих статеек о музыке и туманной
информацией о концертах, проходящих неизвестно где. Томно любовался на
"миссок" в коридоре. Сам при этом имея вид "не тронь меня" - все та же
первозданная шевелюра и заслуженные джинсы.

                      --------------------------------

Осень была похожа на весну: почти все желтое облетело, осталось мокрое
зеленое. Мне хватало и одного неба - переливавшегося всеми оттенками от
серого до розового и, как всегда осенью, похожего на агат. На наш фамильный
агат. Я начала носить шляпки, которых накопилось, оказывается, много.
Каждая из них представляла собою уникальный бутафорский изыск.

Котя очередной раз перевернул дом вверх дном, потеряв еще партию моих вещей
и книг. Телевизор ничего не показывал, гнусавя голосом российского
президента. Похожим на голос генсека времен нашего детства.

Хотелось мне одного - если не сада, то дома. если не дома, то стола,

если не стола, то... Просто угла, где потише. Ничего хорошего от жизни я
уже не ждала: случайная встреча с ясновидящей все объяснила. Можно было
спокойно жить до тридцати восьми. Я больше не суетилась, а в обмен на свой
спущенный флаг хотела - покой.

Мне не требовалось в эти дни - вообще никого! Никого и не было: Маша
уехала, Люка пропадала в своем пригороде уже месяц, Котя... Котя то уезжал,
то приезжал. С ним я была как сама с собой - к сожалению, во всех смыслах.

Я искала того, что всю жизнь упорно стремилась потерять - своего и только
своего одиночества.

Мне не нужен был А. - хотя, возможно, только потому, что я объелась
горечью. Она уже не была тонким привкусом, она была - воздухом и хлебом. И
во всем этом одиночество было водой. Разделить? Да, это лучше, но кто лучше
разделит, чем - сама? И мои книги, конечно. А. входил в их число, а живой -
живой он стал одним из многих - и даже сильнейших - источников искр от
моего столкновения с жизнью. Он, со своей невозмутимой походкой, слишком
напоминал, что меня никогда не пустят на порог конкурса красоты. А оттого,
что я никогда туда и не хотела, было еще обиднее. Он не захотел разговора,
но то, что я успела присвоить, уже не мог отнять. Кажется, он это понимал.

                      --------------------------------

Я обманула вас. Нет, я никакой не редактор, и в жизни могу вам только
напортить, потому что - совершенно такая же.

Лучше мне в жизни о вас молчать. Не надо никакого совместного альманаха.
Чтобы не попасть в резонанс и не раздражать окружающих еще больше (не
сердитесь на них! За одного битого, если угодно - меня, в этом случае можно
отдать всю редакцию). Да не в альманахе дело, мне просто хотелось сказать:
давайте мы с вами сделаем что-нибудь жизненное, что можно взять и
потрогать. Чтобы не улететь совсем.

Это опять всегда и только в объяснение нелепостей устной речи (сознаю, что
стоит мне открыть рот...).

"Не хочу расставаться" - было сказано по поводу текстов.

                      --------------------------------

    Кот так не прост, как мы с тобой просты.
    Незримая в ночи открылась дверь,
    И дождь пролился на твои листы.
    Превратно все. Превратностям не верь.

    Они не вечны. Верь моей любви,
    Когда она как зеркало с тобой.
    Пусть в зеркало вмещается любой,
    Но не любой напротив - визави.

    И не любой, кто в паре - тет-а-тет.
    И тот роман, в котором мы вдвоем,
    Давно в столе. Неназванного нет.
    Живем с другими. Семечки грызем.


                      --------------------------------


Работа в "Эмке" закончилась, но конца я не ощутила. Почти каждый день были
стихи.

2 ноября. Котик по-прежнему в театре, где готовят выставку. Очередной раз
занят вопросом династии. Как будто они и впрямь решили устроить
монархический переворот!

А я одна слушаю БГ. Слушаю и не слушаю, удаляюсь от него - записать свое.
Никого не дослушиваю, не дочитываю до конца.

Наконец я поняла, на что похож голос А. На кого, как ни странно, похож он
сам...

В последние недели он стал завязывать волосы в хвостик. Сразу сделавшись на
кого-то похож. Лицо стало тонким, худым, неправдоподобно удлиненным. Он
давно не улыбался мне (другим - иногда) и даже не здоровался, и когда стоял
в коридоре наискосок от меня, мне почему-то казалось, что теперь его глаза
- светлые. Совсем светлые, серо-зеленые. Это было красиво, и это я уже
где-то видела. Где? Или - как сказала бы Машка - еще увижу.

За эти дни сама не заметила, что молчание А. кончилось. Статья о том же БГ,
называлась она захватывающе - Самый Быстрый Самолет. Интервью с очередным
учителем жизни, которого А. явно пытался так и этак поддеть. Что-то о
каком-то скандальном балете.

5 ноября. Первый сон с участием А. Квартира моих родителей. Ко мне пришли
двое: А., он сидит в моей комнате у зеркала, что-то (чуть ли не мои стихи)
читает. А в коридоре - явно ухажер, явно посторонний. Он что-то пытается
говорить мне о любви. Я спешно прощаюсь с криком: "О какой любви может идти
речь?!" Заранее предвижу неприятный разговор с мамой (он нравится маме).
Чуть ли не бегом возвращаюсь в комнату. А. сидит там, как ни в чем не
бывало, читает. Не помню, говорим с ним или нет. Зрительно наконец помню.

Котя сделал из моих стихов самиздатовский сборник.

Вечером пришла однокурсница Коти - та самая Ася. Тоже дочь поэтессы.
Худенькая, как травестийка. Разумеется, явилась и Маша, так что у меня,
можно сказать, была презентация. И еще - совсем поздно, всего-то на
полчаса, зашел Женька. Я в него почему-то вцепилась и не отпустила сразу.
На самом деле было просто приятно его видеть. Он другой - похудевший и
довольно бодрый. Какой-то освеженный и распрямившийся. Вот такому уже можно
писать "Ответ Онегину", который я написала ему три месяца назад, когда он
был полноватым и заикался. Я смотрела на него с нежностью, двойной, нет,
тройной - за него, за Котю и за А. И как-то очень легко все сказала -
благодарность за то, что он - первый повод к стихам. После такого долгого -
не перерыва даже - провала. И он легко принял. Насчет А. пробурчал что-то о
"сложных отношениях", да еще, уходя, обозвал его эпигонщиком. Вот забавно!

                               Жизнь отдельно

                                               А что, в самом деле, увлечься
                                             Одной из тех благородных девиц,
                                            Что воткнут тебе под ребра перо,
                                       Чтобы нагляднее было думать про птиц?
                                                                          БГ

То, что мы "сочиняем" о человеке - скорее всего его возможность. Литература
- не явление, даже не средство к большему. а просто - место, где мне
хорошо. Если продолжается - счастлива. Если нет - я нигде не нахожу себе
места.

Может быть, немного - в литературоведении. Хождение под окном любимого
существа.

С вами мне было хорошо не под окном - вместе. Да, несмотря на ваше - будем
говорить так - несогласие. Обычная моя жизнь - затянувшаяся остановка,
раздумье над кучей грязной посуды: мыть или не мыть?

Говорят, писатель с рождения хочет только писать. Я не хотела, поверьте. Но
жить просто - не находить себе места - даже в церкви... С вами я нашла себе
место.

Вы - любовь, но не та любовь, от которой умываются дождем, кусают губы...
Почему вспомнилось? Была и у меня своя гора, свое море - и своя горечь на
губах. Было абсолютно полное, совсем круглое счастье. Дни были яблочные,
такой же прозрачной осени, и море, то, из вашего первого рассказа (почему -
то? Это было в Крыму, у вас Кавказ), и дом поэта - музей, и только что
обретенная церковь. А человек не был поэтом. Но одной песенки хватило. Все,
что я любила, соединилось на том берегу.

Простите. Не за то, что хожу как тень за вашим дневником. Но когда
попыталась однажды, ради психологического опыта, представить себе на этом
берегу вас - ничего не вышло. Что было бы больше самого берега. Мы пошли бы
на гору, на могилу поэта, спустились к морю, искупались бы - нет, только я,
вам, южанину, будет холодно. Это уже было. Я ушла в темную воду, а он курил
на берегу и смотрел на меня. И мне было так хорошо, как никогда в жизни (и
в жизни - больше никогда, разве что - в литературе с вами).

Но я всегда помнила - "Белые ночи", хотя там - черные. Насчет одного мига
мечты. Насчет десяти лет мечты, которые не стоят одного мига. А тогда не
думала - о том, мечта это или нет, о соседних комнатах, о том, выразить ли
любовь и как - сказать, промолчать или, может быть, просто обнять.

Я вышла, меня никак не волновало, как он смотрит на меня, мокрую (купальник
тот был лучше всех и после тех дней бесследно потерялся).

Мы пили пиво с какой-то рыбой, а могли бы - воду с хлебом, мне было все
равно. И он говорил, а я слушала, я говорила, а он отвечал - все было
обыкновенное, в теперешней жизни равносильное чуду. И никто потом так не
говорил, никто так не слушал. Никто вообще не говорил и не слушал. Кроме
вас - вы говорили со мной, как он - сколько хотели и сколько я хотела. Вы
не утаили ничего. Только с вами все это произошло в литературе - вот
разница.

Потом, бессознательно, я приводила вас в ту же комнату, чуть не втянула в
тот же разговор. Дальше не помню. Еще на берегу возникли сплошные "не" - вы
меня не обнимали, не говорили сверх приличий, не разглядывали через
купальник. Это было важно. Это было условием. По Пришвину - обнимались
только души. Шесть лет назад я не думала мучительно: "Обними!"" или "Не
обними!", "Молчи" или "Говори". Ничего нельзя было ни добавить, ни отнять у
моего счастья.

Может быть, пытаясь "экспериментально" мечтать о вас, я слишком хорошо
помнила, чем кончилось для меня тогда вот это - "сказал", "обнял". Я
крестилась в собственных слезах.

С вами я уже была близко - достаточно было открыть ваш дневник.

Простите меня. Вы - любовь, но другая. Слава Богу, что вы ничего у меня не
просите (все-таки я вас люблю немножко больше литературы).

Вот так я попала в плен собственных возможностей. Я просто сутками - то
хожу вокруг этого дома, то вхожу в него - все без сна. Физически сил уже
нет - сидеть, смотреть в экран и нажимать на клавиши, держать ручку - а все
думается и придумывается - больше. Чем можно записать. Что-то меня
отвлекает, и две трети времени уходят на хождение около.

Мечтаю о приборе, который мог бы записывать мысли.

Никогда мне не приходило в голову - так выносить сор из избы.

                      --------------------------------

Вы с Котей недаром казались мне одним (нельзя изменить Коте с А. и
обратно). Вы оба - отзвуки того. Что мы наделали?!

Будь моя воля... Недаром я ее не знаю!

10 ноября. Пришла в редакцию "Эмки" с какой-то ерундой - и с изумлением
увидела Г., стоящую, а потом сидящую возле А. и болтающую с ним запросто.
Мы с ней полгода работали вместе, в "Дне". Она мне нравится - простотой,
непритязательностью, непогруженностью в шашни-сплетни. Ее муж - из молодых
да ранних, работает на радио.

Она может так, а мне нельзя. Я действительно не умею...

Вспомнилось, как на монархической выставке Г. говорила:

- Для меня стихи - это непостижимо, у кого они получаются - загадка. И как
это возможно?

Не было в этом никакой позы, чистое удивление. Пора удивиться и мне.

Ушла я из редакции, как всякий призрак от всяких живых. К сожалению, я была
- замеченный призрак.

                      --------------------------------

А. пишет: кто-то выдумал середину. А вот мне никак ее не найти. Это нужно
сделать, чтобы отгородиться от интерпретаций: вымыслов, домыслов, мнений -
что у меня к нему.

Что с того, что сегодня я его увидела? Окруженного людьми, с каждым из
которых отдельно - кроме разве что рыжей Анки - я могу спокойно здороваться
и говорить? И они поняли, и я знала: пришла, потому что пришлось. Не
остановилась поболтать, потому что - не хочу давать повод. Но повод и так
виден.

Точно так же ведет себя наша знакомая Н., которая неравнодушна к Коте. Она
справедливо считает, что я Коте не пара, и подчеркивает дистанцию. И об
этом, увы, весь свет знает. Теперь я уже не решусь гадать, чего она хочет
от Коти. Очень может быть - ничего.

И я ничего не хочу? Вранье. Хотела - сначала текстов, потом - улыбок,
дружбы в конце концов. Дружить с тем, кого любишь, трудно ли это? Трудно -
не так, как обычно трудно.

Одного А. мне было мало, понадобились тексты. Он, собственно, пытался
произвести впечатление, произвел даже, но тогда я легко справилась -
отвлеклась.

Одних текстов... Если бы он был известным! Настолько известным, чтобы не
нужно было - его видеть, у него просить...

Я хочу от А. всего. Тоже и правда, и неправда. Полной искренности - это
есть. Разговора - говорю и так! Остального, чего обычно хотят в таких
случаях, я действительно не хочу.

Или еще - мне нужен А. в качестве источника вдохновения. Когда он близко -
сам или его вещи - мне есть о чем писать. Ибо я ничего не люблю, кроме как
- писать.

Эстетство. Худшее из возможных, ничего ни от жизни, ни от искусства не
оставляющее. Я бы сказала, циничное эстетство.

А в стихах, с чего ни начинала, получался - сплошной отказ.

16 ноября. Открытое обращение к А. кончилось. Сама не заметила, как. С
приездом Коти дом снова распался на куски. Где книги, где чашки, где ведро
с мусором - конвейер, в котором делаешь все по привычке. Шестой круг ада. И
ни метра пространства для тетради. Скорей, скорей!

Если бы не молебен накануне, я бы просто сломалась. Но все время помнила.
что мне уже некуда уйти. Все это мое, повторяла себе, до тех пор, пока Котя
не рассказал о нашедшейся вдруг в Петербурге родственнице. О том. что это
уральская ветвь, и она так же удивлена и огорчена браком внучки, как его
двоюродная тетя (петербургская ветвь) - браком сына.

Я посмотрела на себя со стороны. "Плохи твои дела, Муравьев!" (довлатовская
шуточка про психа). Я увидела еще раз, как неловко держу вилку и совсем не
умею - нож, как сутулюсь и беру чашку без блюдца, как все на свете платья
на мне "подброшены вверх саксофоном". Как по всему моему облику видно, что
я - не та. Что самозванка. Я понимала: эти люди никого не хотят оскорбить,
это мое вторжение в дом их оскорбляет.

Совсем и ни к чему, чтобы Котя вдруг на мне женился. Я не знала - началось
с этого или этим все кончилось - меня просто, как всегда при этих
разговорах, захлестнуло волной. Я ушла на дно и до Котиного отъезда
отсиживалась в водорослях Тарковского.

Накануне нацарапала "дуракам" какие-то ехидные абстракции. То, что вышло
поутру в рубрике, было почти кровной местью: вместо моих опусов в середине
полосы красовался обнаженный торс - с надписью... Объектив схватил случайно
кончики черных волос на плечах. Они решили так подшутить над конкурсом
красоты.

Это было издевательством: узнать А. не по текстам, не по глазам. К тому же
по сложению он определенно напоминал Котю... С какого борта вода слаще, как
сказала мудрая Феврония? Мне ни с какого не было сладко, я просто укрылась
от всех - в самой себе. Ничего хорошего, конечно, не происходило. Тоскливое
обреченное углубление в знакомые каждому первокласснику слова. Немного -
совсем немного - это напоминало дневник А. (По этому поводу папа прочел мне
целую лекцию о плагиаторах). Мама продолжала сокрушаться моей ленью,
неэлегантностью и моей жизнью с Котей. Вернее, уже самим Котей. А я платила
за все по своим и Котиным счетам и имела за это крышу, ничего, кроме крыши.
Мы не ссорились, просто так - тихо расходились.

К стихам я тоже потеряла интерес - должно быть, после того, как увидела
сборник. Себя - в глазах Аси - "поэтессой". Может быт