ыло.

"Я не знаю, была ли настоящая Анна".

И не удивительно - ведь ты уже живешь там, где ее нет.

Когда я родилась, мама на вопрос: "Как ты ее назовешь?" ответила без
запинки: Анна. Имя подруги, принимавшей роды. Анна стояла у колыбели -
буквально. Папа и все, в кого я пошла, отстояли Елену - забылось, а потом
она возникала несколько раз - в виде подруги, близкой-далекой, недоступной
и очень любимой. Иногда предавала меня, а иногда нет. В сущности, я до сих
пор приезжаю к ней в Ригу. Она для меня - как свежий дождик, лекарство от
тоски, ниточка, связывающая с жизнью. Она научила меня пить коньяк,
одеваться с изящной небрежностью, укладывать волосы феном и даже немного
говорить по-английски. Рядом с ней я, конечно, всегда смотрелась слегка
медвежонком, хотя у нас одинаковый рост, одинаковый вес. Я искренне
привязана к Аннушке, и она меня любит, хотя иногда раздражается на
рассеянность.

Оставив тебя, она сообщила мне сразу. Что я могла сделать? Защищать тебя?
Защищать ее? Я привезла ей умную книжку американского психолога.

Кому, как не мне, знать, что стоит Аннушке этот вид победительницы? Ее
вечера со стиркой, английскими переводами и штопкой носков? Иногда она
говорит, что завидует мне - моей, как она выражается, внутренней свободе. И
никогда - удивительно - никогда никому не стыдится представлять меня своей
подругой. А могла бы! Я рядом с ней - слон в посудной лавке,
несообразность, погоняющая несообразностью.

Однажды, кажется, в конце августа, мы с ней на кухне пили вино.
"Монастырская изба". И она говорила:

- Я не знаю, что делать с мужчинами. Я сама - как мужчина.

- ???

Аннушка в моем представлении - воплощенная женственность. Я сама в нее
влюблена. Вернее, будь я вдруг мужчиной - я бы только в нее была влюблена.

- Я умею с ними только начало - затащить в постель. Причем желательно -
чтобы незнакомый и на время. Что делать с ними дальше - я не знаю. Жить с
ними я не хочу! И когда начинают претендовать - боюсь!

Я-то знаю, что делать дальше. Я целую жизнь знаю! Я знаю, что такое -
счастливый брак (Читала. Писатель и читательница. Пришвин и Ляля. Это
дневник). Я не знаю как раз вот этого - с чего и как начать. Начинаю обычно
со стихов. Кончаю тоже стихами. В промежутке...тоже стихи. Иногда - и то,
что Аннушка называет "началом"...Со всеми Фрейдами, Юнгами, Сартрами,
Кафкой... А я хотела - с Тарковским. Хотела, как Маргарита, взлететь. Нет,
ни разу не взлетела.

Не помню, как и почему, по какой ошибке - вышло с Котей. Я и тогда хотела
не начинать - лучше написать, он плел что-то невразумительное вроде: любви
много, а дружбы мало... Каждый день Котя говорит мне. что любит меня. Когда
бывает. Он ведь не живет, он - бывает. Его отъезды все дольше, приезды все
реже. Но каждый раз, приезжая, Котя говорит, что любит меня.

В тот вечер я и это Аннушке рассказала, но мы не смогли друг другу помочь.
Каждая в ужасе думала о другой: "Как она неправа!" Но мы друг друга не
осудили. Остались при своем.

Один раз, впрочем, она на меня накричала. Я о чем-то кому-то проболталась.
Но тут же простила. Когда я сказала, что понимаю естественность ее развода
с тобой - простила. Сказала: этим ты компенсировала. Улыбнулась - и мы
пошли пить мартини. Анна, Рига, мартини - как все это уже далеко.

Что я еще помню всегда - глухое раздражение ее мужа. "Человек, живущий по
каким-то диким, нежизненным законам" - это он сказал обо мне.

А я его так понимала! Потому что любила его скрипку. А он никогда не хотел
поиграть мне.

                      --------------------------------

Ты - мое самое большое приобретение и самая загадочная утрата. Звучит
банально, а что не банально. Скажи новое!

Попробуйте сказать что-то новое - тут же будет конец света.

Почему? Моя прекрасная умная учительница сказала:

- От тебя он может только бежать.

Тогда мне очередной раз хотелось - без преувеличения - разбить голову о
стену. Стать менее близкой, чтобы стать более близкой.

И на мой вопрос "Почему?"

- В тебе много острых углов. Человеку нужен отдых, ты - не отдых, ты -
трудная. Помнишь:

Ночью хочется звон свой
Спрятать в мягкое,

В женское.

Ты - не мягкое, не женское, ты сама...

- ...такая же, как он.

Она сказала, что простые желания прячутся за... в том числе стихами. Разве
я имела это - прячущееся за? Она, впрочем, знала, сколько раз я пробовала -
со стихами и без.

                      --------------------------------

Это было мучительно - встречаться и улыбаться в коридоре, потом находить на
столе гранки - заглядывать в себя. Зато здесь я не могла закрыться. Меня
все, не ты один, видели насквозь, хотя я не болтала лишнего - вообще не
болтала. "Бери, читай своего любимого! Наслаждайся!" Коллеги были правы и
неправы.

Мне больше не требовались цитаты, чтобы сказать о себе. И книг не стало
нужно - я стала сама себе книгой.

Параллельно были - выкладки, допуски, предположения. Ничего не работало.
Жизненный механизм нашей встречи намертво заглох. Я попросила еще рассказов
- отговорился, некогда. Пара вопросов - глухое раздражение было ответом. Я
ничего не понимала в жизни, а чтобы понять, мне снова нужен был текст.
Конечно, хватало и того, что было. Наверное, мне хватило бы и одного твоего
стихотворения - про "войну, уводящую за руки" или про "жарко шуршащее
платье" Анны - я никогда не носила платьев, тем более - шуршащих, никогда
не покупала приемников с Пятой симфонией Бетховена, никогда не видела
войны...

Если тривиальный мужской испуг - то почему нельзя тексты ? Если все можно -
то почему ничего нельзя? Если я не Анна, а, скажем прямо, полная ей
противоположность, обратная ей сущность - то чего тут бояться? Может быть,
я сама себя плохо знала...

"От тебя он может только бежать".

Ты и бежал. Бежал бы и дальше, если б - было куда. Если бы еще не было
войны. Я сама готова была бежать. Как еще вынести это тихое уклонение?

Наверное, тогда ты жестоко раскаялся в той публикации. И вообще в
публикациях - кто же мог знать, что я вычитаю тебя из любого текста? Что я
в любом твоем - тебя вижу? Боже, ты чувствовал себя раздетым - никогда твои
статьи не проходили еще такой корректуры! Они жгли мне руки, но мне их
отдавали - всегда, все!

Ведь никто не понимал. И меня не понимал тоже. В буквальном смысле - на
каждое слово переспрашивали, каждую шутку приходилось растолковывать по
полчаса. Всеобщее недоумение - может ли подобный человек исправлять чужие
ошибки - разрешилось бурным скандалом, захватившим всю редакцию. Чужие
ошибки приписали мне, а своих я так и не нашла. Никто не удостоил их
показать. Со мной все было ясно.

Я молчала. Не хотелось ничего объяснять. Не хотелось, в конце концов,
закладывать сотрудников. Наверное, тогда я уже поняла, что меня выгонят
отсюда, да не просто - с позором.

24 сентября. Если бы только евангельское: "Нас гонят, а мы всегда
радуемся". Я испытываю какую-то жестокую радость. Уйти с позором из-за
стихов - в этом что-то есть. Даже если никто не поймет. Тем более - если
никто не поймет.

Потому что вы - поймете.

А может быть, это он меня и подставил?

                      --------------------------------


    Ты проходишь по парку, милый,
    А за поясом - пистолет.
    Пусть он газовый - с той же силой
    Огнестрельный оставит след.

    "Не тревожьте мое пространство,
    Не зовите ко мне врачей".
    И пришьют тебе хулиганство -
    Преступление богачей.

    Слишком странно - да что там странно -
    Слишком страшно героем быть.
    Но уже небывшая Анна
    Пролила, что нужно пролить.

    На ветровке рвану застежку,
    А ответить не хватит сил.
    Только красный песок дорожки
    И вопрос: кто ее убил?

                      --------------------------------

Папа "Анну" изругал. Сказал: ничего не понятно и местами просто коряво.

- Но мне же - понятно!

- Пусть он и пишет тогда для тебя одной!

Кажется, папа меня и связывал (а возможно, и себя тоже) - этой негласной
установкой писать, "чтоб было понятно для людей". Но в литературе я не
бездарна. И я сказала:

- Удивительно то, что несмотря на твои резкие заявления, у тебя
действительно есть хорошие вещи!

Оставив папу (который все-таки не смог не улыбнуться) решать дилемму: как
можно одновременно ценить хорошего писателя Т. и плохого писателя А.

26 сентября. Днем, в редакции, вдруг стало сочиняться что-то. Сидела в
коридоре, додумывала и дослушивала стихи - ничего не было надо - и увидела
идущего А. Улыбка - ясная, как тогда, первый раз. Конечно, мне. Не
остановился ни тогда, ни теперь, но помешать успел. Стихи вышли так себе.

Из ошибки (вместо "песни" - "тексты") вышли тоже стихи. Все для этого?
Зачем для этого - видеться?

                      --------------------------------

Столько мучиться от недоверия, непонимания, непечатания - и так испугаться
понимания? Отчего же так неумело прячетесь? Хотите от меня спрятаться -
бросьте писать, ну - пишите в стол... Вы - настоящий, и я поняла это не
так, как те, кто "разбирается", я поставила на себе эксперимент, как на
павловской собаке.

Если это бегство от себя, то бегите от меня!

Впрочем, я рано отказываюсь, рано соглашаюсь. Не нужно - отказываться или
нет. Нужно слушать тишину в себе.

28 сентября.

    Сон на Воздвиженье - скоро уж год -
    Словно не все утонули,
    Словно уснули в безмолвии вод,

    Просто на время уснули...

Первые, кажется, стихи не о тебе. Но смешно думать, что тебя в них нет. У
нас - северное сияние и траурная церемония, а там, на дне - что там? Тайна.
Где тайна, там живое. Темная, может быть, преступная тайна.

В тот день был еще дождь. Я всегда любила высокие этажи, большие окна, эту
манящую безопасность подъема. А тут - стена. Сплошная стена серо-голубой
воды. Куда ей было падать? Земли, правда, не было видно. Ты вошел к нам в
корректуру, а я стояла лицом к двери и не могла не зажмуриться! - торопясь,
о чем-то беспокоясь, протянул папку старых стихов - сказал, уходишь, вышел
- и через минуту хлынул дождь.

И весь день то начинался, то переставал дождь. И я слышала музыку. Дождь
помог мне закончить стихи про тебя.

Музыка всегда одна и та же. Не одно и то же - что получается потом.

Может быть, гораздо меньше, чем кажется, зависит от усилий - то, что
получается потом.

А стихи были - сначала просто о тебе, потом - уже о тебе и о себе, потом -
о себе только, и совсем уже - не о тебе, не о себе. Я так глубоко тебя
присвоила!

Я думала о тебе - и чем больше думала о тебе, тем больше мой взгляд
опрокидывался внутрь себя - в собственную тетрадь для сна, где тебя уже не
было. Или, может быть - до такой степени был...

В тебе многое должно еще перегореть - для нежизни. Ты еще хочешь - захочешь
еще - "лечиться обыкновенным". "Я ничего не хочу больше делать, только
писать", - говоришь это, а сам, даже от меня - боишься?

Если и есть в этом что-то "женское" - это первое умирает! Догадка еще: если
параллельно, а может быть, кто знает - и благодаря всему - стало
налаживаться свое - кто вам мешает? Мне с ощущением себя не-женщиной все
равно жить. Я все равно это о себе отлично знаю - и не обманулась бы, если
бы вам показалась во мне женщина. Вот если бы вы были готовы... к другому
методу? К другому началу, середине, концу? Но я уже поняла - не готовы.
Этого ли боитесь?

                      --------------------------------

3 октября. Ночью писала колыбельную для А. Утром, не собираясь ее
показывать, нашла на столе в корректуре гранку: "Сны и только? Сны..." "Я
испытывал отвращение ко сну. Я был падшим". Теперь он стал другим.

                      --------------------------------


    Так ли много мне нужно на свете,
    Незнакомый мой человек?
    Поглядеть на закрытые веки
    Сквозь теченье закрытых рек.

    Спи, мое ежедневное чудо,
    Так немного осталось дней.
    Позабыв, я тебя не забуду,
    Не забыв, позабуду прочней.

    Цвет проходит, и золото с перцем,
    Перец с солью, и все - в серебре.
    Незнакомых октав и терций
    Тонкий звон на моей горе.

    За раскрытым во тьме роялем,
    Сквозь невидимо легкий дым,
    Два аккорда: вот здесь стояли,
    До сих пор иногда стоим.

    Проходи, не мешай, не трогай,
    То же самое повтори.
    Незнакомок снаружи много,
    Засыпай же, родной внутри.


                      --------------------------------


Теперь они охраняют, помогают. Весь день носила написанную от руки
"Колыбельную" в рукаве, и уже в темноте подбросила на его клавиатуру.

                      --------------------------------

Теперь я знаю, кто я. Это еще не легко, но уже нет порыва - умереть и
воскреснуть Анной. Это, если хотите, род смирения. Но поскольку Анна
говорила, какой вы - и я скажу.

                      --------------------------------

Можно без календаря вычислить, когда ушла Анна - наверное, именно в тот
день он завязал с парикмахерской. Седых волос, впрочем, еще нет - страшно
подумать, что еще должно пережить, чтобы соответствовать себе внутри. В тот
год, когда мы встретились в редакции, они были короткими. Анна еще была.
Ему еще хотелось - от ощущения, что была Анна - назначать свиданья всем
девушкам подряд. А все это время - когда Анны не было и было по правде
говоря все равно - они росли и превратились в львиную гриву. Черных львов
не бывает. Когда я пришла снова, у него не было бороды, а пока писалась
повесть, она появилась. У людей растет дольше. Прочих параметров я и вообще
никогда не вижу, но помню - чтобы заговорить, ему пришлось бы ко мне -
наклониться. Было время - завораживалась пламенем - песком, осенью,
свечкой, и даже был один рыжий человек. И сама стала рыжая - это, правда,
не все видят. И так загляделась на пламя, что оно превратилось в уголь. Об
его глазах мне обычно нечего сказать. Они - как море, от которого он уехал
- ночью. Мне кажется - огромные, может быть, только кажется. Завидую - я
всегда, кого люблю, тому завидую - что он не любит, что ему свободно, и еще
- что у него глаза не пестрые. Говорят, у кого пестрые - трудно жить.

                      --------------------------------

Взгляд в коридоре - сколько можно узнать за две секунды - досада, смущение,
раздражение, опаска, вызов. С обеих сторон - вызов. Это ты смущен, я
спокойна. Это я смущена, ты не спокоен. Ну, попробуй - избавься от меня!
Сожги стихи, не читая - и это будет моя победа. Назови их плохими - это
будет победа еще лучше. Скажи, что мое место на кухне, и я, пожалуй,
соглашусь. Я только и занимаюсь - рецептами - как делается все это.

Место женщины в поэзии - одно из...

                      --------------------------------

Папа, у телевизора, о герое мелодрамы шестидесятых годов:

- Над ним война стоит... Потому он от нее (героини) бегает.

Киваю, и через полчаса, очнувшись:

- Как ты это сказал?
Над ним война висит. Или стоит. Вот, посмотри.

(На экране героиня гладит его голову у себя на коленях: "Лишь бы не было
войны, Саша, лишь бы не было войны...")

- Пап, как же над ним - война, когда над ним - женщина?

А вот так - уводящая за руки. Может быть, это - соперница?

                      --------------------------------

Странно, но эту самую соперницу я все время около тебя чувствую. Хотя мне
было сказано яснее некуда: ушла. Ты кем-то от меня закрыт. Общаешься в
редакции все больше с секретаршами. Они умеют, что я не умею. Увы, и не
только говорить.

Обида нескончаема - ну я-то тут при чем? "Ну, любите себе магазинную или
литературную барышню.. ." Мне отказано во всем, включая тексты. Но я
почему-то упорно думаю: надо хлебнуть еще. Надо, как Мандельштам, овладеть
судьбой и расплатиться. Частью это уже произошло - и мне явно мало.

5 октября. Тамара, которую я заменяю в отпуске, повредила глаз, и мне
продлили срок еще на месяц. Не спрашиваю, зачем.

"Тетрадь для сна" - так я назову мои записи об А. Повесть в письмах. Я уже
слышу ее. Было бы только время - где взять? Раньше у меня времени было
слишком много... Но она помогает мне дождаться всего.

7 октября. Разговор с Анкой.

- Ты у нас надолго? Или ты у нас навсегда?

- Мне продлили срок...

- А почему ты ничего не пишешь?

- Потому что я пишу другое.

- За это ведь не заплатят!

- Заплатят! Даже не сомневаюсь.

Какая победа - получившийся разговор.

Вчера из окна седьмого этажа казалось - уже зима. Сегодня - опять лето.
Поймала себя на том, что хочу увидеть город.

                      --------------------------------

Ощущение беспричинной радости - для меня совершенно новое. Тоски - сколько
угодно, а этого - никогда. Раньше никогда, а теперь - я огорчаюсь, как
другие огорчаются - не вышло, ну и ладно. А радуюсь, как другие не радуются
- не с чего, а есть.

Заполнила тест на невроз, радуясь, что половина пунктов отпали. Ответ:
"Предпсихотическое состояние. Лечение только в стационаре и только с
психиатром".

11 октября. Сегодня наконец собралась переснять рассказы А. Я вынимала их
из ксерокса еще теплыми. Надо сказать, такими они мне и достались.

За всю неделю - ни одной статьи. Словно понял подсказку: хотите от меня
спрятаться - не пишите.

Как я понимаю - тебе страшно! Тебе неуютно и кажется - каждый видит
насквозь.

                      --------------------------------

В корректуре пьем чай. А. принес подшивку. Лиля как раз допытывалась, какие
книги я предпочитаю. На столе лежала - красным по синему -"Аmor" - Лиля

не видела, А. - не мог не видеть, получилось - спросила она, а ответила ему.

Он закрыл шкаф, выпрямился.

- Я уже боюсь попадаться вам на глаза!

В этот момент я испытала - так явственно - его облегчение. Как он в
рассказе когда-то - "чувство ее стыда" (если я обманулась, он тоже тогда
обманулся).

- Я верну все на следующей неделе. Хочу переснять стихи...

Взгляд сверху вниз - такой мягкий, полуулыбка и нечто вроде: да что вы, да
не стоит тревоги, да сколько угодно - до сих пор не поняла, от чего же мне
тоже стало легко. Настолько легко, что когда А. вышел, я, кивнув в сторону
двери, сказала:

- Он очень талантливый человек!

Коллеги горячо подтвердили, добавив, что частенько ни слова в этих
талантливых писаниях не понимают.

- Он иногда уносится куда-то...

И тут же, как только в редакции и бывает:

- Не знаешь, он женат?

- Насколько мне известно, нет ("Сам сказал! Почему сказал?").

- А я слышала, что жена у него эстонка, он даже гражданство имеет, хотя
бывает ли - гражданство через жену...

- А я - что она живет в Москве и время от времени приезжает.

- Может быть, их действительно две? - мне стало откровенно смешно. И для
себя добавила: не всякой женщине довольно таланта.

                      --------------------------------

Хотя в моем представлении он уже был защищен от других только скромными
гонорарами. Не от таких, как я: от меня не защитишься.

Подруга, в беседе с вином:

- Почему вы хотите любить только ушами? Почему это не может быть географией?

- То есть как географией?

- А вот так. Путешествовать. Изучать тело. Разве это не прекрасно? Тебе
хотелось когда-нибудь - заняться географией? Это же не просто - это любимый
человек!

- Не знаю... Никогда! У меня любимый - белое пятно на карте!

(Моя тезка Люка, называемая так в отличие от Елки, вовсе не такой уж
"географ", лукавит.)

Еще одно: если я люблю человека - месяцами пытаюсь понять - красивый ли,
умный ли.

На следующий день провожаю другую приятельницу в редакции у лифта. Из лифта
выходит А. и проходит мимо нас.

- Это и есть А., - говорю.

- Ничего, красивый мужчина, видный.

Естественно, я прихожу в ужас: приятельнице до этого "видного мужчины" дела
нет, значит, правда.

Зачем вы такой - я бы любила и не таким.

                      --------------------------------

Он и сам не хотел. Отпустил шевелюру и, как выяснилось, бороду. О приличных
костюмах писал книжки. Делал все, чтобы спрятаться; оди