заколыхались, а в центре, под  приветственным
лозунгом, образовалась огромная беспросветно  черная  дыра  с
рваными краями. Дыра быстро расползалась, поедая все: и  стол
с председателем и двумя тиграми, и деревянный ящик с  удочкой
и сачком, и трибуну с наблюдателем, и разнообразных внеземных
существ в зале. Наступила полная темень.
     Несколько   позже    откуда-то    издалека    послышался
нарастающий  пульсирующий  гул.  Когда  гул   превратился   в
грохот,  темень  покрылась  светлыми  пятнами,   из   которых
постепенно возникло очертание вагона метро.
     Все-таки сон, с облегчением подумал я  и  осторожно,  не
поворачивая головы, осмотрелся вокруг. Все было без  подвоха,
настоящее.  И  неяркие  фонари,  и  блестящие  никелированные
поручни, и мягкие коричневые сиденья, и на них  -  совершенно
нормальные пассажиры, из которых особенно нормальным выглядел
бородатый мужик  в  длинных  резиновых  сапогах,  с  удочкой,
сачком и деревянным ящиком.
     Приснится  же  такое.  Нарочно  будешь   думать   -   не
придумаешь. А я-то хорош, начал  я  себя  костить.  "Ушыпныте
меня". Гадал еще - сон не сон.  А  того  не  мог  сообразить,
дурья башка, что чепуха откровенная получается.  По  приметам
не мог догадаться. Верное  есть  правило:  если  вокруг  тебя
фантастические несоответствия происходят, так и делай  вывод,
а не "шыпайся". Сон - романтическое состояние души.  Кто  это
сказал?
     Сон  понемногу  отходил,  детали  быстро  стирались   из
памяти. Но я все не унимался. Еще эти странные  фамилии.  Как
они - Стругацкий, что ли,  Иванов.  Откуда  они  взялись,  не
пойму. Уже по одному этому признаку можно было просыпаться.
     По репродуктору объявили:
     -Следующая станция - Земная Прим.
     Надо бы очки импортные темные  заказать.  Скоро  голубое
солнце взойдет - полгода жары. Я расправил подмявшееся  крыло
и пошел к выходу.



1985 г.



Рассказ печатался: 1987, "Земля и Вселенная", No1 и в 1990 г.
в сб. "Дорога Миров", Молодая Гвардия, Москва




                              Владимир ХЛУМОВ

                             САМОЛЕТНАЯ СУДЬБА



                                                 Посвящается А.В.Силецкому



     У меня при взлете всегда закладывает уши. Говорят, носоглотка плохая.
Может быть, и так. Только летать все равно приходится, потому  что  страна
большая. Да и нравится мне летать.  Я  всегда  поближе  к  окошку  сажусь,
леденец за щеку и смотрю-поглядываю, как проваливается  вниз  затвердевшая
поверхность, взрыхленная человеческим гением. Не то  и  запоешь  вдруг  от
радости шепотом, про себя, что-нибудь тревожное и чувствительное.  "Эй,  -
кричишь потихоньку облакам. -  Облака!"  Молчат  странники  вечные,  и  не
знаешь, чего еще дальше добавить.
     В  то  прохладное  сентябрьское  утро,  снаряженный   командировочным
удостоверением, небольшим багажом и ворохом  поручений,  я  отправлялся  в
южные края. Просвеченный и  намагниченный,  первым  ступил  на  самоходный
трап.
     - Ваше место во втором салоне, - строго  предупредила  стюардесса  и,
встретив мой добрейший взгляд, с улыбкой добавила: - слева у окна.
     "Слева у окна", - повторял я, проходя по пустому салону Туполева  сто
пятьдесят  четвертого,  нагибаясь  и  заглядывая  в  иллюминаторы.  Оттуда
струился  хмурый  сентябрьский  свет,  растворялся  в  таком  же   неживом
внутреннем освещении, и от этого салон, пока еще  совсем  пустой,  казался
больничной палатой, а не транспортным средством. Впечатление подкреплялось
каким-то странным аптечным запахом, источник которого вскоре выяснился.
     Упитанный крупный мужчина с черной бородой, в абсолютно того же цвета
костюме, уже расположился в моем кресле  и,  пристегнувшись  моим  ремнем,
неподвижно смотрел в мой иллюминатор. Перед ним на откидном столике лежала
горка  таблеточных  упаковок,  возглавляемая   пивного   цвета   флаконом,
источавшим, как было ясно, тот самый резкий запах.  Я  слегка  кашлянул  и
многозначительно зашелестел билетом. Никакой реакции. Я еще  раз  повторил
действие с тем  же  результатом.  Тем  временем  я  начал  превращаться  в
бутылочную пробку, вот-вот готовую вылететь через узкое горло прохода  под
напором  шипящей  массы  авиапассажиров.  Не  смея  далее   препятствовать
движению, я уселся рядом с черным человеком.
     Немного погодя мой попутчик  оторвался  от  окна,  скользнул  по  мне
тревожным взглядом и произнес в пустоту:
     - Здесь как в больнице, всегда вспоминаешь о смерти.
     Веселенькое начало, подумал я и промолчал.
     - Простите, я, кажется, занял ваше место, - искренне  сожалел  черный
гражданин. - Но я  должен  сидеть  у  иллюминатора...  -  он  приумолк  на
мгновение  и,  преодолев  какие-то  сомнения,  добавил:  -  Иначе  я  могу
пропустить.
     Нет, меня так просто не проймешь.  Я  развернул  вчерашнюю  газету  и
уперся в однажды прочитанное место. Пропустить он не может. Ладно,  бог  с
ним, в крайнем случае буду спать.
     - Хорошо, что вы - это вы,  -  не  унимался  мой  сосед.  -  Я  люблю
спокойных людей, с ними легче преодолевать трудности.
     Я даже попытался улыбнуться, но получилось не очень искренне,  оттого
стало мне еще неуютнее, и я с завистью посмотрел на  переднее  место,  где
крутой коротко стриженый затылок  случайно  знакомился  с  обладательницей
точеного  профиля.  Он  уже  попросил  у  соседки  ладошку  и  что-то  там
выискивал. Наверное, линию судьбы. Я неслышно вздохнул. Удивительно, сколь
полезны несуществующие вещи.  Судьба,  провидение,  -  какая  чушь,  какое
высокомерие предполагать, будто природа  или  сам  господь  Бог  только  и
заняты  тем,  как  бы  поизвилистее  предначертать  несколько   миллиардов
маршрутов с известным концом. Стоп, поехали обратно.
     Загудели турбореактивным горлом движки. Защелкали ремнями  пассажиры.
Прошла проводница. Заставила убрать соседа склянки.  Тот  нехотя  выполнил
указание и прошептал в самое ухо:
     - Маршрут у нас опасный, южный, угнать могут, а самолет того.
     - Того чего? - я не выдержал, каюсь.
     - Старенький самолетишко, -  он  с  силой  надавил  на  пластмассовую
обшивку и та сухо хрустнула. - Полный износ. Даже не взлетим, наверное.
     - Взлетим, - с наигранным энтузиазмом решил я перехватить инициативу,
но гражданин в черном не сдавался.
     - А вы заметили, какие глаза у стюардессы?
     - Нормальные глаза, - втягивался я понемножку. -  Даже  очень  ничего
глазки.
     Какие там глазки, я, честно говоря, не запомнил.
     - Ну да, меня не проведешь. Тревожные глаза.  Я  ей  прямо  в  зрачок
заглядываю, а она даже не моргнет. Не иначе как что-то случилось. Вот  уже
сколько стоим, а ни с места. Куда она исчезла? Наверное, переговоры ведут.
     В дверях появилась проводница, и я криво ухмыльнулся. Но радость  моя
была недолгой. Стюардесса нагнулась и откуда-то снизу вынула  спасательный
жилет.
     - Уважаемые пассажиры! Часть нашего  маршрута  пролегает  над  водной
поверхностью... - справа что-то заскрипело и навалилось  тяжелым  прессом.
Бородач, упершись рукой в  мой  локоть,  приподнялся,  насколько  позволял
ремень, и голодным зверем следил за неуклюжими пассами  бортпроводницы.  Я
видел только улыбающееся девичье лицо с  холодными  равнодушными  глазами.
Когда она перешла к подаче звукового сигнала, что-то там у нее под  мышкой
заело. Да бог с ним, с сигналом, подумал я, если  что,  то  и  свисток  не
поможет. Я вздохнул и попытался выдернуть руку из-под соседа. Но где там -
тот держал меня мертвой хваткой каменного гостя.
     - Вот оно, ружье, - трагически произнес гражданин в черном.
     Последние  слова,  произнесенные  чуть  громче,  привлекли   внимание
соседки с переднего ряда. Она повернулась, впрочем не вынимая  ладошки  из
лап ухажера, и спросила, глядя на меня в упор:
     - Какое ружье?
     - Ружье из первого акта, - пояснил я голосом соседа. Точнее,  пояснил
сосед, а я лишь открывал рот, пытаясь оправдаться не за  свои  слова.  Она
удовлетворенно хмыкнула и отвернулась.
     - Теперь обязательно выстрелит,  -  продолжал  разжевывать  сосед.  -
Только, я думаю, до моря-то мы не дотянем. Если даже и взлетим,  в  чем  я
глубоко сомневаюсь...
     Наконец  стюардесса  вытащила  свисток  и   пронзительным   судейским
сигналом  продемонстрировала  спасательное  средство  в  действии.  Кто-то
громко и весело засмеялся, кто-то зааплодировал, я,  честно  говоря,  тоже
хохотнул, а мой сосед замолк и насупился. Погодя самолет тронулся и, мягко
подпрыгивая на бетонных стыках, попятился назад. Черный  человек  намертво
врос в иллюминатор, так что смятая курчавая бородища расплющилась и теперь
поблескивала серебристыми нитями из-за обоих лопоухих ушей. Эх,  охота  же
вот так вот человеку маяться, -  подумал  я,  достал  леденец  и,  откинув
голову  на  спинку,  уставился  в  потолок.  В  пожелтевшем   от   времени
пластмассовом  небе  ярко  светилось  "Пристегнуть  ремни.   Не   курить".
Захотелось курить. Я закрыл глаза и увидел огромное  сигарообразное  тело,
эдакую алюминиевую трубу, плотно населенную живыми существами. От  каждого
существа в хвостовую часть тянулся провод,  а  может  быть,  трос,  и  там
позади все это сплеталось  в  один  стожильный  кабель,  выходивший  через
специальное отверстие в окружающее пространство и в неведомых  глубинах  к
чему-то  прикрепленный.  Труба  взвыла,  задрожала  и  вдруг  со   свистом
рванулась вдоль своей оси. Казавшийся  абсолютно  нерастяжимым  гигантский
кабель не препятствовал движению, а без всякого трения вытягивался наружу,
подобно тому, как выползает фарш из мясорубки. Упругое разноцветное месиво
поблескивало лакированными  боками  и  его  хотелось  потрогать  или  даже
лизнуть. Странная мысль, не правда ли, пришла мне в  голову?  Впрочем,  не
такая уж и странная, если учесть мое особое состояние. Ведь  одна  из  жил
заканчивалась на мне и она тем  самым  была  моей  частью  и  одновременно
частью всеобщего кабеля, так  остроумно  вложенного  в  трубу.  Труба  тем
временем  набирала  скорость,  кряхтела,  стонала,  пытаясь  обрести  свое
тяжелое тело. Я тоже начал пыхтеть,  сопереживая  дерзкой  мечте  трубы  о
свободном полете. Меня терзали сомнения. Если стожильное чудище  вырастает
из трубы, вещественные запасы которой ограничены, то не сойдет ли она  вся
на нет, прежде чем наступит новая фаза? Да и применим ли в моем  положении
хоть какой-нибудь закон сохранения массы? Я даже потрогал  свой  серенький
проводок, пытаясь установить, не  уменьшается  ли  он  в  диаметре.  Здесь
напряжение достигло предела. Что-то  подо  мной  затряслось,  потом  гулко
хлопнуло,  последняя  волна,  как  судорога,  пронеслась   по   трубе,   и
разноцветный сноп изогнулся к небу. Мы мчались  вверх  по  второй  стороне
тупого угла. Я покрепче схватился за свой отросток и открыл глаза.  Черный
человек уже оторвался от окна. Я посмотрел вослед и обнаружил, что с силой
сжимаю запястье соседа.
     -  Простите,  я,  кажется,  уснул,  -  соврал  я  и  громко  сглотнул
накопившуюся во рту сладость.
     - Уснул, - не без зависти, как  мне  показалось,  повторил  сосед.  -
Уснуть, когда жизнь, можно сказать, на волоске. Да у вас железные нервы!
     - Отчего же на волоске, - как можно спокойнее возразил я.
     Мой сосед с победным видом, не говоря ни слова, ткнул в обшивку  чуть
повыше иллюминатора.  Я  присмотрелся.  По  бугристой  поверхности,  вверх
наискосок, тянулась извилистая линия длиной сантиметров тридцать. Впрочем,
вверху она  исчезала  под  стыком  багажника,  и  неизвестно,  на  сколько
продолжалась там. Была ли это трещина или  просто  глубокая  царапина?  Не
ясно. Чтобы выяснить это, необходимо было проверить ее каким-нибудь острым
предметом, например, сковырнуть ногтем. Но это было  бы  уже  слишком.  Уж
очень мне не хотелось показывать соседу, будто все его страшные подозрения
возымели на меня хоть малое действие. Да и просто  было  бы  смешно  перед
остальными пассажирами. Я напряг до  предела  зрительную  память,  пытаясь
установить, была ли трещина до  взлета,  но  с  достоверностью  ничего  не
вспомнил. Наверняка была, просто не нужно было, вот и не обратил внимания.
Так если ко всему приглядываться да прислушиваться!.. Я прислушался и  тут
же обнаружил странное  подвывание  на  фоне  монотонного  турбореактивного
гула. Стоп, назад.
     - Царапина древняя, - равнодушным  голосом  пояснил  я,  -  наверняка
кто-нибудь до нас зонтиком случайно задел...
     - Зонтиком, - возмутился черный человек. -  Да  я  тут  все  обнюхал,
целехонька была.
     - Значит, не заметили, - отрезал я, а сам подумал: это же  надо  было
заранее прийти специально обследовать самолет. А действительно, как это он
успел меня опередить? Ведь его точно не было ни  на  регистрации,  ни  тем
более на контроле. Откуда он вообще свалился на мою голову? А может  быть,
он специально здесь? Да, да,  специально  меня  пугает.  И  костюм  черный
нарочно надел, и место мое занял, и бороду черную приклеил... Я  бодренько
самоиронизировал, но действовало плохо. С другой стороны, если  он  просто
пуглив и настолько мнителен, что сводит случайные факты, и даже не  факты,
а так, подозрения, в основание главной гипотезы о  ненадежности  самолета,
то вряд ли можно о всех подозрениях делиться с окружающими. Это ж  сколько
надо иметь мужества, чтобы  лететь  на  обреченном  самолете!  Правда,  не
кричит он на весь самолет, разве что разок сказал погромче, а так все  для
меня одного, все для спокойного человека,  с  которым  легче  преодолевать
трудности.
     Тем  временем  самолет,  трепыхаясь  и  болтаясь,  пробивал   толстый
облачный слой. Леденец мой истаял, и уже  начало  пронзительно  давить  на
уши. Я судорожно достал следующий и заодно предложил соседу.
     - Спасибо, не люблю сладкое, - отказался черный человек.
     - Я тоже не очень, но для ушей полезно, - оправдывался я.
     - У меня прекрасная носоглотка, - он достал носовой платок и  громко,
со свистом высморкался. Кое-кто оглянулся, даже соседка спереди посмотрела
на меня с отвращением. Я улыбнулся и пожал плечами.  Она  же  отвернулась,
шепнула что-то на ухо соседу,  и  они  весело  рассмеялись.  Тут  тряхнуло
по-настоящему. Казалось, могучий  гигант  снаружи  схватился  ручищами  за
крылья и принялся вытряхивать душу из самолетного объема. Ударил  колокол,
с малиновым звоном посыпались осколки, справа по диагонали хлопнула крышка
багажника и вниз полетели незакрепленные предметы.
     - Щас как хряснет пополам, - нудел над ухом сосед.
     - Значит, судьба, - процедил я сквозь зубы и, не закрывая глаз, опять
увидел летящую трубу. Все ясно. Труба - чепуха, образ, но  почему  же  она
так сложно устроена? Для чего к ней приделаны эти липкие провода? Да и  не
провода, а такие прозрачные трубки, по которым струится  жидкое  вещество.
Зачем, кто свел их воедино, как ему удалось так  плотно  упаковать  нас  в
цилиндрическое пространство? Я потрогал розовый отросток соседки,  он  был
теплый и слегка пульсировал.
     - Судьба, говорите, - черный человек тоже потрогал розовый  отросток.
- Да, похоже. Наши судьбы протянуты из прошлого и сведены воедино здесь  в
салоне. И когда самолет хряснет пополам, в одно мгновение оборвется связь.
     Вот как - прошлое и будущее связаны, напрямик, механически. Появилась
бортпроводница, опутанная с ног до  головы  сиреневым  удавом.  Когда  она
подняла выпавшие вещи  и  попыталась  закинуть  их  на  верхнюю  полку,  я
заметил, что удав впился ей под грудь, в то самое  место,  откуда  она  не
могла достать звуковой сигнал.
     - А не кажется ли вам, что фатум и авиакатастрофа несовместимы?  -  я
решил отвлечь соседа умным разговором.
     - Как  это  несовместимы?  -  он  взглянул  на  меня  с  нескрываемым
любопытством, но тут же перевел взгляд на бортпроводницу.
     Останавливаться было нельзя, и я перешел в наступление:
     - Посудите сами. Допустим, наш авиалайнер, - я специально перешел  на
высокий стиль, - потерпит крушение. - Черный человек  хмыкнул  со  знанием
дела. -  Нет,  обратите  внимание,  я  лишь  теоретически  допускаю  такую
возможность. Итак, огромный серебристый лайнер разламывается  как  хлебный
батон пополам и гибнут все пассажиры. - Господи, что я несу, пронеслось  в
голове. - Итак, что же означает гибель ста пятидесяти пассажиров  с  точки
зрения фатума?
     - Что? - не выдержал сосед.
     - С точки зрения полной предопределенности судьбы это  означает,  что
каждому из сидящих вокруг нас пассажиров на роду было написано погибнуть в
авиакатастрофе.
     - Правильно, - обрадовался черный человек.
     - То есть у вас, у меня,  и  у  той  хорошенькой  девушки  с  точеным
профилем, - да  бросьте  вы  этот  шланг,  -  я  шлепнул  его  по  руке  и
неторопливо продолжал, - и у ее соседа, крутого затылка, и у стюардессы, и
у всех наших попутчиков на руке нарисовано одно и то же:  неудачный  полет
хмурым осенним утром. А теперь представьте, какова  вероятность  случайной
встречи ста пятидесяти человек с одинаковой судьбой.
     - Какова?
     - Вероятность практически равна нулю.
     - Значит, судьба. - Негодяй оказался сообразительным. Я  отмерил  его
ненавидящим взглядом, с каким-то даже злорадством отметил  толстый  черный
шланг, высунувшийся из-под черного пиджака соседа, и уточнил:
     - Судьба судеб!
     В тот же миг все пропало. Я моргал, тер глаза, но  ничего  не  видел.
Исчезло все, исчез сосед, исчез самолет, исчезла даже труба, нашпигованная
траекториями человеческих  судеб.  Я  испугался  настолько,  что  перестал
скрывать это. Да и от кого скрывать, все пропало, сошло на  нет.  Господи,
за что? Я просто летел в командировку, по делу, по обязанности. Откуда все
это наваждение, эта проклятая труба, эти приторные связи между  прошлым  и
черт его знает чем... А теперь  сплошная  темень.  А  вдруг  этот  негодяй
оказался  прав,  и  мы-таки  разбились,  и  теперь  уже  все  кончено?   Я
присмотрелся. Кажется, стало светлеть. Во всяком  случае,  я  почувствовал
вокруг себя покатые круглые стены и понял, что нахожусь в длинном туннеле.
Подозрение вскоре подтвердилось слабым мерцающим светом  прямо  по  курсу.
Да, я продолжал лететь, наверное, по инерции. Хотя, если я всего лишь  моя
душа, то при чем здесь инерция? На всякий случай  пошарил  вокруг  себя  в
поисках связующих с прошлым  приспособлений  и  обнаружил  лишь  аккуратно
срезанный отросток. Все ясно: в плотном облаке мы столкнулись с  встречным
самолетом, мгновенная безболезненная смерть, и теперь наши души летят сами
по себе в светлое благоустроенное место. Бледное мерцающее пятно по  курсу
быстро росло  и  вскоре  превратилось  в  сверкающий  до  боли  в  глазах,
освещенный прямыми солнечными лучами иллюминатор.
     Мы прорвались,  мы  взлетели.  Сияло  утреннее  солнце,  тихо  сопели
движки, мы улетали подальше от слякоти и страха. Погасло,  растворилось  в
летнем свете желтоватое напоминание. Мой черный человек, удивленно  крутил
головой, как будто не веря своим глазам.  Я  же  благородно  отмалчивался,
наивно полагая, что теперь, здесь, по эту сторону облачного слоя, в  почти
безвоздушном пространстве он успокоится, а быть может, уснет. Но где  там.
Едва я попытался зажечь сигарету, как началось сызнова:
     - Все-таки четыре двигателя надежнее, чем три. Если один откажет,  не
дотянем.
     В ответ я звонко щелкнул  замком  ремня  безопасности  и  невозмутимо
откинул спинку кресла. Сигарету, скрепя сердце, спрятал обратно. Сосед  же
мой ремня не отстегнул, а наоборот, когда по микрофону объявили,  что  наш
полет проходит на соответствующей высоте с соответствующей скоростью, а за
бортом минус шестьдесят пять  градусов  Цельсия,  затянул  ремень  потуже.
Уснуть бы и проснуться на земле, размечтался я  и  вспомнил,  как  однажды
проспал начало снижения и был навсегда раздавлен  страхом  перед  болью  в
ушах. Да, не спится