слей...
     - Ну, поехал, - тоскливо перебил его Гримнир. - Он теперь
до ночи завелся.
     Травяной посмотрел на Гримнира снизу вверх своими
печальными и бесстрашными глазами подвижника.
     - На последнем семинаре ты вел себя ужасно, - сказал он.
- Если так будет продолжаться, Один, то в следующий раз мы
выставим тебя с треском.
     Гримнир насмешливо присвистнул.
     И кто-то свистнул ему в ответ. Я вспомнил, что именно этот
звук и разбудил меня.
     - Кто это там свистит? - спросил я, и вдруг меня осенила
догадка. - Уж не Густа ли?
     - Она самая! - ответил Гримнир, с любопытством ползая по
мне взглядом. - А ты уже и с Густой знаком?
     - Я видел ее на болоте, - сказал я. - Зачем вы ее поймали?
     - Это подарок герою, - сказал травяной своим унылым
голосом. - От благодарных Южных Окраин, избавленных им от
Чудовища.
     Густа засвистала марш шахбинских ветеранов. У нее это
здорово получалось. Она даже фальшивила на тех же нотах, что и
Исангард. Гримнир заржал от восторга и принялся тыкать в Густу
своим корявым пальцем. Послышался плеск, и рыба замолчала.
     - Уйди от невинной твари, Один, - сказал травяной. - Ты
сам по себе уже стихийное бедствие.
     Гримнир поднялся на ноги и шагнул прочь.
     - Тебя же не гонят, - крикнула ему в спину Имлах. -
Останься. Только рыбу не трогай.
     Гримнир обиженно сказал от порога:
     - А мне неинтересно, если не трогать.
     И ушел в дом.
     - А что, - спросил я травяного, - Исангард действительно
зарубил эту гадину?
     Травяной кивнул и для ясности добавил:
     - И весь об этом подвиге разнеслась далеко по лесу. Желтое
тело змея разлагается под деревом, и края ран, нанесенных мечом,
почернели от яда... Лесной народ хотел приветствовать героя
букетом цветов, но, к счастью, я успел остановить это варварство.
     - Но если чудовище, которое душило Южные Окраины, убито,
- сказал я, - то где же, в таком случае, процветание края?
     - Ты странный, Кода, - заговорила Имлах, - по-твоему, раз
Меч Виланда свободен, значит, здесь уже и пальмы должны расти и
эти... ананасы...
     Я посмотрел на нее и внезапно понял, что девчонка-то права.
Чтобы, скажем, сама Имлах стала чистенькой, как ее сестры в
крахмальных юбках, потребуется, наверное, не один год. Да и
вообще, вряд ли она станет когда-нибудь такой - наша Имлах, Мох
Кукушкин Лен. Славная она, подумал я, неожиданно для себя.
Никогда не думал, что можно привязаться к такой замарашке.
Имлах покраснела до слез, и я сообразил, что совершенно не
слежу за своими мыслями.
     - Земля не скоро оправится. И людей здесь осталось мало.
Те, что ушли, вряд ли вернутся, - добавила Имлах. - Ведь и вы с
Исангардом уйдете, как только он встанет на ноги...
     Я не ответил. Знал, что уйдем. Мне трудно представить себе,
что Исангард может обзавестись хозяйством, домом. Курями там,
коровой, кроликами... Я встретился с Имлах глазами, и она грустно
улыбнулась.
     - Вот видишь, - сказала она.
     Густа лихо плеснула хвостом в жестяном ведерке. Травяной
осторожно прикрыл ее плетеной крышкой, чтобы она не выскочила
на траву.
     - Как вы думаете, Кода, - спросил он, - герою понравится
дар Южных Окраин?
     - Понравится, - сказал я. - Только вот она не сдохнет,
Густа Свистящая Рыба? Имлах говорила, что Густы в неволе дохнут.
     Травяной покачал головой, размахивая свисающими на плечи
зелеными прядями.
     - Имлах славная девушка, - сказал он, - только немного
глупенькая. Ни одно существо не сдохнет, если за ним как следует
ухаживать и любить его.
     Я представил себе, как мы с Исангардом топаем по какому-
нибудь бурелому, держа в руках ведро с Густой. Потом мысленно
перенесся в пустыню и понял, что Густе не жить.
     - Знаешь что, - сказал я, пытаясь перейти с травяным на
"ты", - пожалуй, лучше всего будет выпустить ее обратно в
болото.
     Травяной посмотрел на меня еще более уныло, чем прежде.
     - А вы уверены, Кода, что ваш Исангард не потребует от нас
какого-нибудь иного дара взамен этого?
     - Уверен, - сказал я.
     - Тогда прощайте. - Травяной наклонился к ведерку и с
усилием поднял его за дужку. - Хотя... Еще пару слов?
     - Разумеется.
     - Вы гном?
     Я давно ждал этого вопроса.
     - Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава
жизни.
     - Идемте с нами, Кода, - с чувством произнес травяной. -
Вливайтесь в нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы
найдете себе дело по душе, вот увидите. Что без толку бродить по
свету? Рано или поздно нужно искать себе место в жизни.
     Я растерянно покосился на избушку.
     - Но я же не один...
     Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были
одного роста. Я почему-то начал оправдываться:
     - Как же я его брошу... Он же человек, он пропадет без
меня...
     Травяной сочувственно кивнул.
     - Люди - жуткая обуза, - сказал он. - И толку от них нет,
и бросить жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. -
Он положил мне на плечо свою влажную холодную лапку.- Все
равно вы - наш.
     И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело
насвистывала Густа.

     - Исангард! - крикнул я, врываясь в дом. - Ты знаешь, кто
такой Гримнир?
     Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки.
Исангард улыбнулся.
     - Ну, выкладывай, - сказал он, видя, что я приседаю от
нетерпения.
     - Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! - выпалил я.
     Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо
моего друга застыло, рот сжался, темные глаза перестали
улыбаться. Вряд ли он испугался, но моя новость его не
порадовала.
     Гримнир почему-то покраснел.
     - Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что
ли? Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном
обличьи, я еще хуже, честное слово.
     Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне
решительно не понравилось, и я раздраженно сказал:
     - Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел?
     Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся.
     - Прости, Один, - сказал он, наконец. - Кажется, я был с
тобой не очень-то вежлив.
     - Глупости, - пробубнил Один. - Зато ты превосходный
боец. Считай, что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя
своим воином.
     - Я и без тебя знаю, кто я такой, - сказал упрямец алан.
     - Дубина. Тебе помощь предлагают.
     - Поздно, - сказал Исангард. - Я не вступил в воинский
союз, когда было мое время. Я не принял ни одного устава. Не
имеет смысла что-то менять, Один.
     Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего
перед ним на нарах. Наконец, он сердито буркнул:
     - Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь
неприятную историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют.
     И снова скрылся за печкой.


     ЭПИЛОГ

     ...Травяной сказал: "Все равно, вы - наш". А я только
Исангарда, я больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел
вместе с ним. Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не
хотелось терять времени.
     Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая
слез, погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные.
Хорошая девчушка.
     Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще -
подарке Одина - поверх своей драной солдатской куртке, кое-как
залатанной нашими с Имлах совместными усилиями, с холщовой
сумкой через плечо, с мечом в потертых ножнах, и, улыбаясь,
жадно всматривался в сплошную стену леса, слегка тронутого
осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом он
обернулся к Имлах и подумал о ней: "Милая". Замарашка
переступила с ноги на ногу, стукнув о порог деревянными
башмаками.
     - Прощай, Имлах, - сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз
посмотрел на домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное
серое небо, распростертое над ней. Какая она маленькая, эта
лесная фея. Вот такая, с пыльными волосами, с исцарапанными
руками, с грустными светлыми глазами, которые так редко видят
солнце.
     Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел
на зимник, и мы пошли по относительно проходимой дороге,
которая через три часа вывела нас к мосту. За мостом находилась
вполне обитаемая деревня.
     - Уши прикрой, - сказал Исангард, - а то люди будут
шарахаться.
     Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось
втянуть голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и
время от времени на нас брызгало мелкими каплями дождя,
который словно никак не мог решить, начаться ему или пока
повременить.
     От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас
зачавкал навоз - мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу
нам попался независимый деревенский пес, трехцветная дворняга,
трусившая куда-то с ужасно деловым видом. На ходу пес окинул
нас взглядом и, не сочтя достойными внимания, двинулся дальше.
     Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может
быть, двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но
из окон на нас пристально смотрели недобрые глаза.
     Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице
к лавке купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили
собаку. Огромное черное животное, разрываясь от злобы,
обнажило клыки. Оно содрогалось от рычания. Зрачки у него
горели красноватым огнем.
     Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство:
     - Чья собака?
     За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из
ворот выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и,
невнятно ругаясь, повисла на загривке у пса. В конце концов, ей
все же удалось его утащить.
      Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово
путался у него под ногами, но он не стал меня прогонять.
     Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально
стихли, и лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в
пестных косынках, перевязанных на груди крест-накрест,
уставились на нас, по-детски приоткрыв рты. Исангард уже привык
к подобному приему и, ничуть не смущаясь, принялся изучать
содержимое прилавка, а именно: чулки домашней вязки,
неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках,
плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью
и бочонок с квашеной капустой.
     Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре
буханки хлеба. Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое
мгновение ожидала, что сейчас он испустит боевой клич и
набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с плеча сумку,
уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток,
которые, судя по их напряженным лицам, старались навек
запомнить каждое его движение. Полбуханки он отломил и сунул
мне в руки. Потом снова завязал тесемки и спросил лавочницу,
далеко ли до Ахена. Та ответила невнятно и помахала рукой в
нужном направлении. Исангард не стал уточнять.
     Мы снова оказались под ветром. Корявая проселочная дорога,
извиваясь, ползла по холмам, а по обе стороны ее лежали
убранные поля. Если нам повезет, мы найдем картофельное поле.
Здесь всегда после того, как уборка закончилась, можно набрать
еще целый мешок картошки.
     Лавочница вышла на крыльцо и проводила нас подозрительным
взглядом.
     - Дай хлеба-то, - сказал мне Исангард и, не дожидаясь,
отломил прямо из моих рук изрядный кусок. Некоторое время мы
жевали молча, растягивая удовольствие.
     - А хлеб здесь ничего, вкусный, - сказал я.
     Исангард что-то промычал в том смысле, что на Южных
Окраинах и вода лучше, и люди красивее, и небо более свято. Я
даже спорить с ним не стал. Я спросил:
     - Что такое Ахен?
     - Вольный город.
     - Что мы будем там делать, Исангард?
     - Скоро зима, - ответил он. - Устроимся где-нибудь так,
чтобы крыша над головой была.
     - А, - сказал я и замолчал.
     Мы грызли хлеб и шли вдвоем по бесконечной проселочной
дороге под огромным, низким северным небом, и ветер несся с
холма на холм над нашими головами, срывая с плеч плащи и
пробирая до костей. И никому на свете мы были не нужны. Только
друг другу.
     Да, друг другу мы были очень нужны, без этого гибель. И я
благодарен ему за то, что он подумал тогда то же самое.

     (11 сентября 1990)