на фоне ядовитых цветов его
тощую фигуру, загорелое лицо с торчащими скулами, его темные
волосы, перевязанные на лбу лоскутом.
     Змей что-то почуял. Он поднял слепую голову и беспокойно
начал водить ею, то вправо, то влево. От ужаса я сел прямо в
лужу.
     - Ах ты, симпатяга, - сказал земю Исангард. И, протянув
рукув, погладил его по раздувающимся ноздрям.

     Белесые глазки медленно раскрылись, и я понял, что теперь
оно видит. Безмозглая мокрая тварь. По жирному телу пробежала
дрожь. Исангард встал, держа в руке Атвейг. Змей ударил по
болоту,. разбрызгивая воду. Над лесом поплыло зловоние. Огромное
тело с удивительной быстротой заскользило вперед, сползая с Меча
Виланда. Исангард помчался прочь, уводя его подальше. Он петлял
между деревьев, а змей проворно следовал за ним. Там, где он
проползал, оставалась выжженная полоса. Скоро я потерял их из
виду.
     В голове у меня стучало. Проклятье, почему я так люблю
сладкое? Коварный Гримнир накормил меня медом, и теперь я
ничем не смогу помочь своему другу, погибающему в ядовитых
кольцах змеиного тела. Светлая Алат, что я наделал!
     Лес молчал. Я вцепился в ствол сосны - почерневший, как
будто его долго лизали драконы, и с трудом поднялся на ноги.
Нужно найти вырубку, вернуться в дом и позвать на помощь. Пусть
этот Гримнир не имеет права вмешиваться в судьбу Южных Окраин,
которые вымирают у него на глазах, но помочь хорошему человеку
никакая религия еще не запрещала.
     Ковыляя от ствола к стволу, я двинулся в сторону дома. В лесу
я совершенно не умею ориентироваться, поэтому я шел на голос
Имлах, которая где-то неподалеку думала о какой-то ерунде.
     Сделав еще несколько шагов, я совершенно неожиданно
очутился в объятиях Гримнира.
     - Ты что, ранен, Кода? - пробасил он, хватая меня своими
ручищами. - Чего это тебя так мотает?
     - Это все твой мед, - ответил я. - У меня жар... Гримнир,
если ты не можешь сам убить змея - обойдемся... Трусость -
черта любой нечистой силы, мы с этим рождаемся, я понимаю... Но
если Исангард уже умер... Ты говорил что-то про детей Одина -
ну, что он их не оставляет и после смерти? Наври ты этому Одину.
Он, наверное, дурак и взяточник.
     Гримнир вдруг содрогнулся и как-то странно хрюкнул.
     - С чего ты взял, Кода? - спросил он не своим голосом. -
Разве ты знаешь Одина?
     - Все боги взяточники, - ответил я, чувствуя, что угасаю. -
Спаси моего Исангарда, и милости Сэта пребудут с тобою...
     - Очень нужны мне милости твоего вонючего Сэта, -
фыркнул Гримнир. - Куда он побежал?
     Я уже слабо понимал, о чем он говорит.
     - Кто?
     - Твой Исангард, вот кто! - зарычал Гримнир, шевеля усами.
     - Там след... выжженный такой. Легко найти.
     Гримнир оттолкнул меня и бросился бежать. Я сел на землю и
посмотрел ему в спину. Но он уже исчез, я даже не успел понять,
как. Сколько я ни вертел головой, вокруг не было ничего, кроме
черных голых стволов и клочьев тумана, шевелившихся на сырой
земле. Поганое здесь было место, и оно так не похоже на мою
родную пустыню. Если бы не болезнь, я не впал бы в отчаяние. Как
истинное дитя песков, я фаталист. Я никогда не позволял себе
бунтовать против судьбы, даже когда люди черных шатров гнали
меня, как дикого зверя, когда они вязали и морили меня голодом, я
все равно встречал свою участь с высоко поднятой головой. Но тут
проклятая хвороба просто подкосила меня под корень, и я, уже не
скрывая страха, закричал противным визгливым голосом,
расплываясь от слез и призывая на помощь.
     - Ты чего надрываешься? - спросила Имлах.
     Интересно, откуда она взялась, подумал я смутно. Такая она
была знакомая, ясная, домашняя в своей полосатой юбке и
холщовой рубашке с закатанными рукавами. Прямо-таки родная,
несмотря на все ее недостатки. Я всхлипнул и с постыдным воем
бросился к ней.
     - Имлах, - прорыдал я, - все кончено, все погибли.
     Она присела передо мной на корточки.
     - Не может этого быть, Кода, - сказала она ласково, словно
перед ней было несмышленое дитя, а не грозный дух разрушения и
зла. - Туда же пошел Гримнир...
     Бедный Гримнир, подумал я в глубокой тоске, понадеялся на
свой  осликглупый великанишка... И все потому, что он не видел
змея. Тут и десяти Гримниров не хватит.
     - И Гримнир погиб тоже, - уныло сказал я.
     - Гримнир жив-здоров, - заявила она с уверенностью,
которая меня удивила.
     Ну да, чему тут удивляться, она просто не знает, с каким
монстром мы тут связались.
     Она встала и помогла подняться мне, заметив попутно, что я,
оказывается, заболел и весь горю. Спасибо, Имлах, а то я не знал.
Мы побрели назад. Имлах шла впереди и тащила меня за собой. Я
уже ничего не соображал. Я даже не мог сказать, долго мы шли
или не очень. По мне так, прошла целая вечность.
     В доме на вырубке что-то неуловимо изменилось. Глядя на него
от края леса, я пытался сообразить, что же меня так насторожило.
Ведь не выросли же у него за время нашего отсутствия куриные
ноги. Внешне он остался, вроде бы, таким же. Все так же чернели
стены и производила все такое же прискорбное впечатление
крыша.
     И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых стен непрерывным
потоком сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог
понять, кто именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно
для перевязки. Горячая вода. Противоядия. Чистое белье. Что для
холода - болотный мох или свежие листья?  Если бы они не
наплывали одна на другую, можно было бы подумать, что там
только одно существо. Я посмотрел на Имлах и с удивлением
заметил, что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку
размышлений. Там были женщины. Ведь только женщины, даже
если это и ведьмы, живут в таком простом, добротном и вечном
мире вещей. Ни мне, ни Исангарду даже в голову бы не пришло
делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было чем-то
таким же естественным, как дыхание.
     В доме действительно за время нашего отсутствия произошло
много перемен. Гнилая солома, клочья ваты, грязные лоскуты и та
необъяснимая дрянь, которая сверхъестественным образом
появляется в заброшенных домах, - все это исчезло. Выскобленные
до белизны нары были накрыты чистым полотном. Дом был
протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно сновали по
единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их
было - пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть
не мешая друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и
красиво. Их белые руки летали над полотном, над ведрами с водой,
над какими-то чистыми вещами из глины и бересты. От них пахло
свежестью. Они были разного возраста - и совсем старые, и
средних лет, и даже одна девочка была моложе Имлах - но все
они были одного роста, в похожих полосатых юбках и полотняных
блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы,
заплеменными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них
были похожие, светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса
звучали так, словно это был один и тот же голос.
     Я забился в угол, поближе к печке. Наша Имлах, несомненно,
была им сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с
пятнами сажи на коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым
недоразумением. Она была как подменыш в этой красивой семье. И
теперь Имлах стояла посреди комнаты, опустив в растерянности
свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и ни разу не
задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня,
присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом. Я не
стал ее ни о чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам
казался себе грязным недотепой.
     - Они пришли, - неожиданно сказала Имлах, всхлипнув.
     Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за
женщинами, вздрагивая от волнения.
     - Кто они такие, Имлах?
     - Моя семья. - Она повернулась ко мне и зашептала: - Я
так счастлива, Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли... - Она
густо покраснела и с трудом вымолвила: - Я неряха. И всегда
была такой, с рождения. Сперва я вытираю полотенцем чашку,
потом протираю им же стол, потом - лужу на полу, а под конец в
него же сморкаюсь... Забываю, что ли... - Она слабо улыбнулась.
Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос
покраснел. - Они велели мне уходить и жить среди людей, не
позорить семью... И я стала такой, как люди.
     - А люди, - подхватил я, - такие же, как эта земля.
     Имлах подозрительно прищурилась.
     - Ты сам дошел до таких мыслей, Кода?
     - Нет, - признался я. - Это Гримнир так говорит.
     Гримнир, Гримнир... Никогда ни с кем нельзя ссориться.
Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником,
и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и
по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и
ничего не может тебе ответить...
     У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание.
Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно
оказалась рядом, готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел
Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его
встопорщились. Я увидел, что он держит на руках человека,
завернутого в плащ, и вскочил.
     - Сядь, - бесцветным голосом приказала Имлах, - они
сделают все, что нужно.
     - Это же Исангард, - сказал я. - Слушай, Имлах, он ведь
умер.
     - Может быть, и умер, - сказала она. - Разве это так уж
важно?
     Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от
нее - на всякий случай.
     - Для кикиморы это, может быть, и неважно, - сказал я
наконец. - Но люди, Имлах, умирают навсегда.
     Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое
полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его
куртка, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тощее тело. На
левом плече кожа была содрана, а через всю грудь тянулись
четыре глубоких пореза, посиневших и распухших - от яда, надо
полагать. Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не
изменились только темные волосы, попрежнему перевязанные
лоскутом.
     Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то
передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко
рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в
чистой глиняной плошке вода.
      Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не
существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни
фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я
дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя.
Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя
ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари
забаррикадировался в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел
мимо на крыльях песчаной бури... Но теперь я уткнулся носом в
угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча,
безутешно рыдал.


     Глава десятая
     ГНОМ И ВЕЛИКАН

     Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один
глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой
таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что
меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в
подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно
проснулся. Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером,
обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле
печки, не заметив, что под бок мне закатилось полено. И теперь
было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко
поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно
слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое
выздоровление.

     Свист повторился. Я сел. было уже утро, о чем я судил по лучу
света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо
просматривались летние Пыльники - крошечные зловредные
человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три
дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал
заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу
обратно в окошко.
     Я поднялся и заковылял к нарам. Исангард лежал, завернутый в
чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон.
Понимают в этом толк, ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были
готовы к подобной неприятности (я имею в виду скоропостижную
гибель) и на всякий случай заранее обсудили, кого и как надлежит
хоронить. Так, еще четыре года назад мне было поручено закопать
безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с
его верной подругой Атвейг. Теперь я вспомнил тот давний разговор
и мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не
наложил свою волосатую лапу на чудесный меч.
     Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание,
поскольку был погружен в горестные думы. Однако тело
недовольно задергалось, и с этим я был вынужден считаться.
Исангард приоткрыл мутные глаза.
     - Кода... - сказал он еле слышно.
     Слезы немедленно потекли у меня из глаз.
     - Все в порядке, - сказал я. - Я здесь. Враги уничтожены.
     У него дернулся рот, словно он хотел улыбнуться.
     - Лежи тихо, - сказал я. - Только вот что. Как ты
считаешь, кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно
унесу тебя в лес?
     Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от
радости как-то забыл об этом.
     Исангард шепнул:
     - Мне трудно разговаривать.
     Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал
вполголоса:
     - Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи,
прикидывайся мертвым. У тебя классно получается.
     Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так
заскрипела, что все мои предосторожности тут же полетели к
черту. Я выругался, помянув кости пророка Фари, и уже не таясь
вышел из дома.
     У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был
Гримнир, так что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на
корточках спиной ко мне и что-то разглядывал. От него во все
стороны плыли волны восторга, но что именно привело его в такое
расположение духа, я не мог понять. На шатком чурбачке,
прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Имлах и
жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и
она время от времени обтирала его пальцем, после чего
облизывалась. Над Имлах летала оса. При виде меда мне стало
дурно. А перед Гримниром и лесной девчонкой стояло печальное
существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками
коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие,
спутанные зеленые волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял,
что это нечто вроде гнома, и начал прикидывать, кто из нас двоих
могущественнее.
     Гримнир обернулся и в знак приветствия оскалил все свои
зубы. Я предположил, что это улыбка, и криво ухмыльнулся в
ответ.
     - Привет, Кода, - сказала Имлах, догладывая свой хлеб.
     Я настороженно переводил взгляд с одной сияющей
физиономии на другую. Не нравились мне их рожи. Особенно та,
гномья. Я пожал плечами и плотнее завернулся в свой плащ, хотя
уже становилось довольно жарко.
     - Ну, как там Исангард? - спросил Гримнир. - Спит еще?
     Я отмолчался. Имлах слезла с чурбачка, потерла затекшую
ногу и устроилась в траве. Все трое, включая зеленого гнома, опять
склонились над чем-то, что их так восхищало. Я не выдержал и
заглянул в их тесный кружок, подсунув голову под локоть
Гримнира. Но ничего толком разглядеть не успел, потому что
Гримнир немедленно ущемил меня своими ручищами и загоготал,
помирая от удовольствия.
     - Идиот! - придушенно заверещал я. - Пусти! Клянусь
ладонью Алат, Гримнир, тебе не поздоровится!
     Великан хрюкнул и сдавил меня еще сильнее. В глазах у меня
потемнело.
     - Отпусти его, Один, - произнес тихий, печальный голос. -
Не сходи с ума. Ты же не тролль.
     Меня выпустили. Я сел, плохо соображая, и потер помятое ухо.
Зеленое существо смотрело прямо на меня, причем смотрело
участливо.
     - Он вас не поранил? - спросило оно.
     Я покачал головой.
     - Вы должны его извинить, - произнесло существо и с
оттенком легкого превосходства покосилось на Гримнира. - Когда
Один переодевается великаном, он становится невыносим.
     - Какой еще Один? - не понял я.
     - Я Один, - заявил одноглазый. - Я верховный бог этого
края.
     Вот заврался, подумал я, разглядывая его разбойничью рожу.
     - Ничего я не заврался, - обиделся Гримнир. - Нечего
всякие гадости про меня думать. Ну, переоделся я великаном. Я
верховный бог, что хочу, то и делаю. Надоедает же одну и ту же
морду в зеркале по утрам видеть.
     - Один так Один, - сказал я. - Я же не спорю.
     - А это наш травяной, - сказал Гримнир, указывая на
зеленое создание. - Великий борец за права травушки-муравушки.
У него это нечто вроде навязчивой фобии.
     - Я преданно служу идее, - возразил травяной, и я удивился
тому, что он не обиделся. Привык, должно быть, к насмешкам. -
Бессердечный ты все-таки тип, Один.
     - Я бог, сколько можно говорить, - буркнул Гримнир. - Где
ты видел, чтобы боги были сердечными, скажи?
     - Доннар не в пример добрее, - вставила Имлах.
     Гримнир скривил рот.
     - Вот только о рыжем не надо, - сказал он с тихой яростью
в голосе. - Вам что, грозы тут не хватает? По мне так, без него
тоже неплохо.
     Вдали громыхнул гром.
     - Накликали, - тяжко произнес Гримнир и покосился на
избушку. - Крыша-то течет...
     - Ты бы починил ее, что ли, - сказал травяной.
     Гримнир посмотрел на него сверху вниз.
     - Расскажи лучше нашему другу о своем семинаре.
     Я так понял, что "другом" он называл меня. Травяной перевел
на меня свои коричневые глаза, и я увидел в них тихое,
несгибаемое упорство.
     - Дело в том, - начал травяной спокойно, словно продолжая
старый разговор,  - что по траве все время ходят ногами. Вы все
думаете, что это так, ерунда. На самом деле это грозит нам
катастрофой. Я создал семинар, который условно называется
"Трава - локоны земли". Мы ведем большую работу по
предотвращению хождения по траве ногами.
     Я только глазами хлопал. В первый раз встречаю такого
интересного гнома.
     - Вы знаете, - вежливо произнес я, - я понимаю еще, как
можно не ходить ногами, скажем, по какбатулу. Один кустик на
много миль в Певучих Песках. Его и обойти нетрудно. А как вы
здесь...
     - О, есть множество способов, - оживился травяной. -
Множество направлений борьбы. Так, к Ночи Цветения Папоротника
мы распространили призыв ко всем жителям леса - беречь это
замечательное растение. Кстати, мне жаль, что так мало народу
собралось на наш диспут. Мы провели его под девизом
"Папоротник - сын тысячелетий".
     Поскольку я не мог сейчас припомнить, что такого особенного в
папоротнике и вообще смутно представлял себе, как он выглядит,
то сказал из вежливости только:
     - Очень интересно.
     Травяной кивнул.
     - Было безумно интересно, уверяю вас. Мы дискутировали на
тему: считать ли папоротник травой или же, признавая его заслуги
в минувшие эпохи, сохранить за ним статус дерева.
     - Ну и как? - спросил я. Никогда не задумывался над
подобными вещами.
     - Все не так просто, - заявил травяной, приметно
разволновавшись. - Конечно, мне было бы лестно взять под свое
покровительство такое замечательное растение. Но когда речь идет
о спасении травы, нельзя выдвигать на первый план свои личные
амбиции. Я считаю, что такова должна быть позиция ученого.
     Я снова подумал о пророке Фари. Вот бы их познакомить с
травяным.
     - Но какое значение имеет, чем считать этот ваш...
     - Папоротник? - подсказал травяной и с некоторым вызовом
ответил: - Вы напрасно улыбаетесь! Совершенно напрасно. Потому
что растение, получившее статус дерева, автоматически выводится
из-под угрозы быть вытоптанным! Вы видели хотя бы одно дерево,
по которому ходят ногами?
     - Нет, - честно сказал я.
     - Вот! - торжествующе воскликнул травяной. - И никто не
видел. Поэтому декларация нашего диспута - это выдающийся шаг
на пути предотвращения хождения по траве ногами. - Он
помолчал немного и добавил: - У нас на очереди -
предотвращение вытаптывания водоро