Елена Хаецкая

     ИСАНГАРД И КОДА: ЧУДОВИЩЕ ЮЖНЫХ ОКРАИН


     Глава первая
     ДОЖДЬ

     Я сказал ему:
     - Исангард! (Это его так зовут). Люди - существа грубые и
толстокожие, им такая погода, может, и нипочем. Но я выносить ее
не в состоянии.
     Он отмолчался. Я зарылся в свой плащ и надвинул капюшон на
глаза. Если от дождя никак нельзя укрыться, то, по крайней мере,
можно на него не смотреть.
     А он шел и шел себе. И я за ним плелся, непонятно зачем.
Тропинка липла к ногам, а по краям ее качалась высокая крапива,
из которой высовывались всякие сучья и коряги. Над нами шумели
деревья и завывал ветер.
     Я сказал ему в спину, по возможности сдержанно:
     - Я Пустынный Кода. Я не люблю, когда сыро.
     Вообще-то он не урод. Не такой, во всяком случае, урод, как
другие люди. Ростом он повыше меня (я у него помещаюсь под
мышкой), глаза у него хоть и маленькие, но темные, спокойные.
Терпеть не могу эти бешеные светлые глаз - а здесь такие у
каждого второго. Тощий он, все ребра видны даже сквозь одежду,
но выносливый и упрямый. Это мне в нем очень нравится. Я-то
совсем не выносливый. А когда он улыбается, видно, что один зуб у
него косо обломан.
     Но в тот день он был страшно злой и поэтому казался мне
уродом, не лучше остальных людей. Он пробормотал что-то насчет
распустившейся нечисти, избалованной донельзя, и я сообразил,
что он имеет в виду меня. Я очень обиделся и даже решил
зареветь, но он ведь шел впереди слез моих все равно бы не
увидел.
     Я Пустынный Кода, это нечто вроде гнома, если кому-то
непонятно. Я обитаю в пустыне и терпеть не могу сырости. А эти
Южные Окраины, куда нас с ним занесло, - только и радости, что
называются "Южные", а на самом деле это обыкновенный север.
Гнусный, мокрый север, к тому же сплошь заросший крапивой в
человеческий рост. Людей здесь мало, потому что такие жуткие
условия жизни даже людям не по зубам. Они отсюда постепенно
уносят ноги. А остаются жить здесь только патриоты-
самоистязатели. (Можно себе представить, что это за публика).
     Я его спросил:
     - Почему это называется "юг", объясни.
     Он сказал, что все на свете относительно. Относительно
Северного Берега это самый настоящий юг.
     Словом, мы попали в отвратительную местность. Люди здесь
под стать климату. Самая скверная репутация у племени аланов, а
наиболее невыносимым характером из всех аланов природа-
матушка наделила моего Исангарда. От него даже его
соплеменники стонали. Отсюда легко понять, как мне везет в
жизни.
     Впрочем, стонали от него лет семь назад, когда он был еще
двадцатилетним поганцем. За эти годы он изрядно состарился. К
тому времени, как мы оказались у него на родине, я знал его уже
года четыре. Я многим был ему обязан, но дело даже не в этом.
Просто у меня, кроме него, никого не было.
     Я ковылял за ним, как за путеводной звездой, если только
бывают такие грязные и оборванные путеводные звезды. Я тихонько
ныл и подскуливал, но он плевать на это хотел, я понимал это по
его равнодушной спине. Холодный дождь поливал нас обоих с
неиссякаемым упорством, деревья раскачивались в вышине.
Поперек скользкой глинистой тропинки лежали палки. Они так и
норовили уцепить нас за ноги. Я несколько раз споткнулся и,
наконец, полетел носом в грязь. Это было не столько больно,
сколько обидно. Я даже не стал подниматься, так и остался лежать
в луже, безмолвно глотая слезы. А он, оказывается, слушал, как я
шлепаю сзади, хотя и не подавал виду, потому что как только я
упал, он сразу обернулся. Постоял, посмотрел со стороны, как я
реву, потом понял, видно, что вставать я не собираюсь, и подсел
рядом на корточки. Я уставился на него в надежде, что он все-таки
возьмет меня на руки, и нос у меня задрожал от сильных
переживаний.
     Он погладил меня по голове и сказал:
     - Бедняга. Даже уши посинели.
     Тут я зарыдал уже в голос, и он, подумав, взвалил меня себе на
шею. Я вцепился в него и сразу затих. Он потащил меня дальше. По
его мнению, дороги на то и существуют, чтобы выводить куда-
нибудь. А мне почему-то казалось, что здесь, в Южных Окраинах,
ни к чему хорошему эти дороги привести не могут.
     Через полчаса деревья расступились и показалась поляна.
Здесь дорога обрывалась внезапно и окончательно, словно желая
показать нам всем, что свое дело она сделала. Дальше начинался
лес - грозный, шумный, неприступный. Несколько пустых домов
безмолвно мокли под дождем. Мы увидели два сгнивших стога,
повалившийся плетень и заросли одичавшей малины. Ягод висело
очень много, и все они раскисли от воды. Малину я люблю, она
сладкая, а среди нечисти полно сладкоежек, и я не исключение.
Но эту малину даже мне есть почему-то не захотелось. Исангард
же вообще не обратил на нее внимания. Он озирался по сторонам.
     С первого взгляда было ясно, что деревня брошена. Черные
дома, стоявшие крыльцо к крыльцу в одну линию, уже начинали
уходить в землю, хотя в целом они были еще крепкими и могли
простоять здесь не один год. Только у одного провалилась крыша, и
из дыры торчали бревна. Я прислушивался, как мог, но не слышал
ни одного голоса: домовые либо ушли, либо вымерли. Потом мы
натолкнулись на колодец с журавлем. Нам это было без
надобности: в такую погоду пить неохота. И, наконец, в окне
последнего дома мелькнул тусклый свет.
     Исангард спустил меня на землю и поднялся по ступенькам на
крыльцо. А мне вдруг стало не по себе. С чего это здесь горит
свет, если деревня брошена? Я хоть и нечистаяс сила, но не до
такой же степени, чтобы тягаться с вампирами и прочей дрянью,
которая имеет привычку вить гнезда в подобных местах.
     - Уйдем отсюда, - сказал я жалобно. - Не нарывайся на
неприятности, Исангард.
     Он тут же постучал в дверь. Ему никто не ответил, и я
обрадовался.
     - Нет здесь никого, - сказал я. - Видишь сам. Пошли
отсюда.
     Но он тихонько приоткрыл дверь, и на крыльцо тут же
высунулся остроухий пес. Морда у него была веселая, и весь он
был такой молодой и дурашливый. С собаками мой Исангард всегда
очень вежлив. Я даже думаю, что когда-то он был собакой. Он
позволил псу обнюхать свои руки, после чего животное совершенно
растаяло и начало ластиться и подпрыгивать, норовя лизнуть его в
физиономию. Я вытаращил на пса свои круглые желтые глаза, и
пес завял. Он опустил хвост и уплелся в глубину дома. Исангард
пошел за ним.
     Притолока была настолько низкой, что даже ему пришлось
немного нагнуть голову, чтобы не посадить себе шишку на лоб. Я
шмыгнул следом, и мы оказались в просторных и совершенно
темных сенях. На бревенчатых стенах угадывались разнообразные
предметы, вроде вил и хомутов, санки, корыта и еще какая-то
дрянь, а также большое количество пауков. Я их шкурой чувствую.
     От сеней еще более низкая дверца, обитая драной клеенкой,
из-под которой вылезала грязная вата, вела в так называемые
жилые помещения. Давясь от отвращения, я пролез и туда.
     Исангард поздоровался. Как мне показалось - наугад, потому
что в первую минуту я никого не увидел.
     Комната была крошечная, наполовину перегороженная печкой.
На стене висел облезный ковер, а над ковром коптила тусклая
керосиновая лампа. Окошко, похожее больше на бойницу, было
затянуто грязной марлей - от комаров. Выцветшие и очень пыльные
бумажные цветы были заткнуты между бревен над окном.
     На провалившейся тахте под ковром сидели двое.
     Во-первых, там был бродяга, вроде нас. Шляются по всему
северу такие вот неприкаянные личности, обвешанные оружием с
головы до ног, в поисках с кем бы подраться, кого бы пограбить.
Сельский труд вызывает у них отвращение, и оно, в общем-то,
вполне закономерно, если вдуматься: работаешь, работаешь,
ковыряешься в земле, света белого не видишь, а потом явился такой
вот балбес - и ограбил. Я так это понимаю.
     Я попробовал прочитать его мысли, чтобы не тратить времени
на выяснения, кто он такой да что здесь делает, но натолкнулся на
преграду. Я успел услышать только обрывок, вроде "нелегкая
принесла", после чего все мгновенно стихло. Перестать думать он
не мог, такое никому не под силу. Значит, он почувствовал, как я
залез к нему под черепушку, насторожился и принял меры. Ай-ай-
ай. Стало быть, это не простой балбес. Я присмотрелся к нему
повнимательнее. Бог он, что ли... Больно гнусный вид у него для
бога. Скорее, какой-нибудь захудалый великан, потому что для
порядочного великана ростом он явно не вышел.
     Да, и во-вторых, там была девушка. Такой невинный стебелек,
сероглазенький, с жалобным ротиком.
     С ними-то Исангард и поздоровался, как выяснилось.
     Я вышел вперед и сказал:
     - Я Пустынный Кода. Здесь очень сыро, я не привык. А это
Исангард. Он тоже мокрый, как собака. Он устал еще сильнее,
потому что нес меня на руках. Хотя он привык. Он человек.
     Потом, кстати, оказалось, что из нас четверых в этой хибаре
только один Исангард и был человеком. То, что бродяга был не
просто бродягой, это я сразу уловил. Но и девица оказалась не
таким уж стебельком.
     Выслушав мою речь, она встала с тахты и ласково взяла меня
за подбородок.
     - Ух, какие глазищи, - сказала она, обращаясь к своему
приятелю. - Посмотри, Гримнир...
     Честно говоря, я оскорбился. На Восточном Берегу такая кроха
умчалась бы от меня куда глаза глядят и потом неделю ходила бы
обвешанная колокольчиками, дабы отогнать мое зловредное
влияние.
     - Я Пустынный Кода, - прохрипел я своим самым низким
голосом. - Я насылаю бедствия и ураганы, я источник зла и
коварства...
     Девица, улыбаясь, перевела взгляд на Исангарда, и я чуть не
помер от злости, увидев, что и он улыбается с самым дурацким
видом.
     - Вы, наверное, хотите чая, - сказала она. -
Располагайтесь, здесь вы дома.
     - Чей это дом? - спросил Исангард.
     - Мой.
     Девушка повернулась к окну и взяла с узенького подоконника
две треснувшие чашки в грязных коричневых разводах. На
подоконнике рядом с ними дремала ядовито-зеленая ящерица.
Девушка сняла корзинку, свисавшую на веревке с потолочной
балки, вытащила оттуда несколько кусков хлеба. Я слушал, как
крутой кипяток льется из чайника в чашки и как потрескивает
битый фарфор под горячей струей, и недоумевал: такая эта
девчушка хорошенькая, а живет в гнусной дыре, где пахнет
кислятиной и перепревшим сеном.
     Дождь, как будто надумав что-то новенькое, внезапно
переменил направление и косо забарабанил прямо в окна. Ящерица
недовольно шевельнулась и опять замерла.
     Чай мне не понравился. Он имел запах того же сена, к тому
же, на поверхности чашки плавала радужная пленка, совсем как в
болотной луже. Зато он был горячий, и я немного согрелся.
     От наших с Исангардом мокрых плащей начал
распространяться запах псины. Я и не обратил внимания на такую
мелочь, но Исангард чувствовал себя паршиво. Ему девчонка эта
понравилась. А мне она совсем не понравилась. Кикимора, что ли.
     - Я Имлах, - сказала она, и я насторожился. Мне
показалось, что она прочитала мои мысли. - А это Гримнир,
странствующий воин.
     Исангард сообщил им, что он уроженец Южных Окраин, что он
тоже странствующий воин и что странствовать ему ужас как
надоело.
     В темном углу невидимо зашуршала кошка. Лампа коптила
отчаянно. Гиблое здесь было место. Я не люблю нелюди, а эти двое
были нелюдь. И они вцепились в моего Исангарда, я это видел. Им
что-то нужно было от него.
     Мы пили чай молча и очень громко глотали в полной тишине.
Тишина эта была удручающей. К тому же, и  кошка действовала
мне на нервы. Наконец, я не выдержал и потребовал, чтобы меня
уложили спать. Исангард извинился и попросил разрешения
сопроводить меня на чердак, поскольку я могу упасть, когда буду
карабкаться по лестнице. Все-таки он славный парень. Знает, что я
боюсь высоты. Сам-то он ничего не боится, и когда-нибудь это
погубит нас обоих.
     Мы вышли в темные сени. Здесь дождь стучал намного громче,
чем в комнате, и было побольше воздуха.
     - Исангард, - сказал я шепотом, - уйдем отсюда. Здесь
плохое место.
     Он хмыкнул.
     - Ревнуешь? - спросил он.  - К этой девочке?
     Я помотал головой. Не такой я дурак. Одно дело - мужская
дружба, другое - разнообразные девчонки.
     Он потрогал мои уши, обнаружил, что они полыхают от жара,
и, кажется, испугался, что я заболел. А я не заболел, я просто
очень рассердился.
     - Нелюдь она, - сказал я. - И мужик этот тоже не человек,
Исангард. Надо удирать отсюда, пока не поздно. Они втравят тебя
в поганое дело. Послушай, что тебе говорит специалист.
     Конечно, спорить с ним бесполезно. Я даже думаю, что этот
Гримнир, или как его там, уже успел ему что-то внушить. Исангард
пощекотал меня за ухом и сопроводил на чердак, где велел спать и
ни о чем не думать. И ушел.
     Я долго лежал на прелом сене, стараясь поменьше его нюхать,
и слушал дождь, который к вечеру поутих и теперь деликатно
бродил по крыше. Беда была в том, что я ничего не мог здесь
натворить. Землетрясения, которые так эффективны на Восточном
Берегу, здесь невозможны. Район абсолютно не сейсмичен. Ни
чума, ни холера, ни оспа мне не помогут: нет ни большой
скученности населения, ни жаркого климата, ни чужеземных
кораблей - ну просто ничего. Я без всего этого как без рук. Что
еще бывает? Ураган? Исключено. Пыльная буря? Ой, мама,
мамочка, какая еще пыльная буря...
     Мерзкая мокрая капля, просочившись сквозь крышу, стукнула
меня по носу. Я даже подскочил. Наводнение! Я сосредоточился,
пытаясь найти ближайшую реку и разлить ее. Река ответила мне
из-под болота. Я напрягся и весь вспотел от усилий. Вода начала
подниматься. Мне нужен был бурный поток, смывающий все на
своем пути. Но я добился лишь того, что болото стало
непроходимым, а низины наполнились лужами. И все.
     И тогда я тихо, жалобно заплакал. Я всего лишь Пустынный
Кода, маленькая нечисть, и теперь, когда мой единственный друг
попал в лапы этих двух коварных личностей, я остаюсь на земле
совершенно один. Пожалуй, мне не стоит на ней оставаться. Я
начал перебирать в мыслях различные способы самоубийства и
незаметно для себя заснул.


     Глава вторая
     Я ССОРЮСЬ С ГРИМНИРОМ

     Он спал рядом. Я это почувствовал. Я не слышал, когда он
пришел, но теперь, в темноте, сквозь шелест притихшего дождя, я
отчетливо различал его дыхание. Я осторожно сел, чтобы не
разбудить его. Интересно, что такого наплели ему эти двое? Я
приложил ухо к полу и прислушался. Мне показалось, что внизу не
спят. Кто-то осторожно ходил, звякал металлом, посудой, негромко
переговаривался. Мне стало муторно: я понимал, что нужно
спуститься вниз и как следует поговорить с ними, но я до смерти
боюсь лестниц. Таких шатких деревянных лесенок, по которым
забираются на чердак. Особенно если несколько ступенек у них
ввиду их полной ненадежности обмотаны тряпками и кое-как
привязаны. За ушами у меня выступил пот, когда я решился на этот
подвиг.
     Оказавшись внизу, я перевел дыхание, чтобы успокоиться и
чтобы эти двое не подумали, что я могу чего-то испугаться.
     Они действительно еще не спали. Или уже не спали? За окном
сквозь морось сочился тусклый свет, который с большой натяжкой
можно было считать утренним. Гримнир стоял возле печки,
огромный и неуклюжий, а Имлах сидела с ногами на тахте и тянула
из носика чайника свой бесконечный чай. Пес-дурак развалился у
порога. Услышав мои шаги, он приоткрыл один глаз и лениво
стукнул по полу хвостом. Я с достоинством перешагнул через него.
Он даже не шевельнулся. Они прервали свою беседу и дружно
уставились на меня. Гримнир противно усмехнулся и произнес:
     - Надо же, какая настырная маленькая нечисть...
     А девчонка, наоборот, улыбнулась по-доброму и предложила
мне еще чаю. И сухарей. Или я хочу повидла?
     Во имя Сэта, я вдруг ужасно захотел повидла. Даже во рту
пересохло. Я подумал, что никто еще не запрещал брать с врагов
контрибуцию, и кивнул, по возможности сдержанно. Она сразу
засуетилась и начала готовить для меня чай и искать под тахтой
заросшую липким мхом и паутиной банку. Когда я увидел этот
замшелый сосуд, я чуть было не пожалел о своей уступчивости.
Имлах обретла банку подолом своей полосатой юбки и протянула
ее Гримниру. Тот извлек из ножен тесак таких размеров, что мне
остро захотелось очутиться где-нибудь в Певучих Песках или еще
дальше. Не переставая ухмыляться самым гнусным образом, он
вскрыл банку. Там оказалось превосходное повидло, только
немного засахаренное. Я принялся его уминать, засовывая в банку
пальцы и облизывая их. А они смотрели на меня и думали,
наверное, что я такой дурачок и продамся им за эту банку.
     Потом я прополоскал пальцы в чае и сообщил девице, что это
единственное применение, которое я вижу для подобного пойла.
Кикимора покраснела, а Гримнир заржал.
     Я сказал:
     - У нас на Восточном Берегу умеют заваривать настоящий
чай. А вы здесь все какие-то стукнутые. Ничего толком не умеете.
     Гримнир хрюкнул. Если бы можно было представить себе
огромного драчливого борова с пышными седыми усами, то я
сравнил бы с ним этого Гримнира. Очень похоже.
     Имлах поманила меня пальцем, и я присел рядом с ней на
тахту.
     - А я не кикимора, - шепнула она в мое огромное ухо,
которое тут же налилось багровой краской.
     Вот негодяйка, она прочла мои мысли. Но ведь и я не лыком
шит и кое-что из того, что мелькало в ее русенькой головке,
уловил. Ничего лестного для себя я там не обнаружил, но на такую
благодать я и не рассчитывал. Чтобы позлить ее, я подумал про нее
пару гадостей. Гримнир громыхал у печки, демонстрируя все свои
зубы. Я подумал кое-что и о нем. Я забыл сказать, что этот урод
был еще и одноглазым. Второй глаз скрывала черная повязка, что
никак не могло его украсить. Я ужасно разозлился при мысли о
том, что Исангард разговаривал с ним и, по своей обычной
наивности, наверняка принял все его разглагольствования за
чистую монету. Я пробурчал:
     - Что вы там натрепали моему Исангарду? Он же идиот, он
верит всем подряд.
     - Ладно, Кода, ты доказал свою преданность, - пробасил
Гримнир. - Теперь успокойся.
     - Я не собирался вам тут ничего доказывать, - буркнул я. -
Он человек. Он доверчивый и глупый. Что вы ему сказали?
     "Вот ведь привязался, чучело лупоглазое" - подумал Гримнир,
как я подозреваю, нарочно, чтобы я услышал. А Имлах пожала
плечами и отвернулась, глядя в подслеповатое окно. Что она там
увидела - ума не приложу. Сплошная серая муть.
     Я подошел к подоконнику и стал от скуки тыкать пальцем в
ящерицу. Она терпела до последнего, прикидываясь сучком или там
веточкой, а потом все-таки не выдержала и скользнула в
невидимую щель между бревнами. Тогда мне стало совсем скучно.
     Я подозревал, что девица и этот негодяй обменивались
взглядами за моей спиной, но ловить их на этом мне не хотелось.
Лень было. Противные они оба. Хорошо, что мы с Исангардом уйдем
сегодня отсюда навсегда.
     Мне вообще все здесь не нравилось. Южные Окраины
совершенно не похожи на мой родной Восточный Берег, и этим они
плохи в первую очередь. И во вторую, и в третью тоже. А
Исангард здесь родился. Ему еще повезло, что он родился
человеком, а не кленом, к примеру, которому при всем желании не
уйти с того места, где его угораздило вырасти.
     Мы прошли эту землю пешком вдоль и поперек, и всюду нас
встречало одно и то же: пустые деревни, разрушенные храмы,
осыпавшиеся колодцы. Что-то душит здесь людей, заставляет их
тосковать, метаться и, в конце концов, покидать свои дома. Вода
здесь безвкусная, дождь холодный и не приносящий радости,
болота гиблые, а клюква на них - водянистая. И все это, вроде бы,
не такие уж жуткие вещи, у нас на Востоке бывает и похуже,
особенно после набегов незамиренных кочевников Даян-аххе-
булита, но как задумаешься, так поневоле становится тоскливо.
     Правда, все это еще не значит, что я немедленно побегу
спасать неизвестно от чего погибающие Южные Окраины. У меня
своих дел по горло. И первоочер