и, мне стало не  до  смеха.  Я
снова влепил ей оплеуху, потом, отражая яростные удары, уложил ее на  бок,
перехватив обе руки за спиной. Все-таки хороший, пусть и не очень  крупный
мужик в таких делах получше хорошей, пусть и крупной бабы.
     - Ладно, - процедил я сквозь зубы. - Так все-таки что это с вами?
     Она не отвечала, только неистово извивалась,  хотя  и  понимала,  что
высвободиться не сможет, а затем, обессилев, застонала.
     - Это то же самое, что и со мною? - спросил я, ошеломленный внезапной
догадкой.
     Она прекратила борьбу и едва слышно ответила:
     - Да.
     Я отпустил ее руки. Она перевернулась на  спину,  но  подниматься  не
стала.
     - Вы хотите сказать, - произнес я медленно, все еще  не  в  состоянии
поверить в это, - что влюблены в меня?
     Она молча кивнула.
     И тогда я склонился к  прекрасному  лицу  распростертой  передо  мной
женщины, чтобы поцеловать ее с тем же долго не находившим выхода пылом,  с
каким всего несколько минут назад обрушился на нее в желании усмирить.
     - И все-таки, мне не верится, - признался я чуть позже. -  Для  меня,
разумеется, было вполне естественно влюбиться в вас, даже сознавая, что вы
меня ненавидите. Но вы... Почему? Почему вы меня полюбили?  Или,  если  не
можете ответить на этот вопрос, объясните хотя бы, почему  так  издевались
надо мной?
     - Вам не понравится то, что я скажу. Конечно, можно было бы  наплести
всякий вздор, на который способен любой завалящий психолог: о том, что оба
мы - выпускники университета, люди, влюбленные  в  свою  профессию  и  так
далее. Различия в мелочах, разумеется не в счет.
     На самом деле вся беда заключалась для меня в том, что это произошло.
Я не хотела этого. И противилась, как могла - прибегла к старому  принципу
Джеймса, только примененному, так сказать,  с  противоположным  знаком.  А
принцип этот таков: если что-то  по  душе,  если  страстно  желаешь  стать
чем-то, вот и будь им. Вот я и пыталась вести себя  так,  словно  ненавижу
вас.
     - Почему? - возмутился я.
     Алиса отвернулась, но я взял ее за подбородок и повернул к себе.
     - Ну, объясните же...
     - Я чувствую себя довольно гадко из-за колкостей, которые позволяла в
адрес вашей лысины. На самом деле это не так уж сильно  мне  не  нравится.
Скорее, даже наоборот - я буквально  влюбилась  в  то,  что  вам  казалось
физическими  недостатками.  Вот  в  чем  загвоздка.   Я   проанализировала
случившееся и пришла к выводу, что страдаю комплексом Электры.
     - Вы хотите сказать, - произнес я, все больше повышая  голос,  -  что
полюбили меня за то, что я такой же лысый, как ваш отец, и старше вас,  не
так ли?
     - Ну, не совсем так... Я уговаривала  себя  преодолеть  это  чувство,
делала вид, что терпеть вас не могу, надеясь, что возненавижу...
     Если бы я и так уже не лежал на земле, то непременно  свалился  бы  с
ног. Алиса Льюис оказалась  одним  из  тех  продуктов  современной  эпохи,
которые настолько привыкли копаться в собственной психике или, как  сейчас
стало модно говорить, была  настолько  закомплексована,  что  готова  была
расценивать сам факт взаимной привязанности между  ребенком  и  отцом  как
признак того, что им обоим пора, сломя голову, бежать к психиатру.
     - Я в ужасном положении, - призналась Алиса. - Все не пойму  никак  -
то ли я люблю вас как отца, то ли - как мужчину. А может, действительно...
     Она протянула руку, чтобы погладить мою лысину, я осознанно попытался
уклониться от ласки, но не успел.
     - Дэн, да у вас на голове пушок! - неожиданно воскликнула Алиса.
     - Что?
     Я провел ладонью по черепу. Она была права. Лысину мою покрывала едва
ощутимая растительность.
     - Значит, - сказал  я,  в  одно  и  то  же  время  и  восхищенный,  и
ошеломленный сделанным открытием, - вот, что имела в виду та нимфа, когда,
показывая на мою голову, сказала, что если бы не "это", она  бы  подумала,
что я еще не пробовал Отвар. Это сделал именно Отвар, который  тот  парень
вылил мне на голову! Ура!!! - высоко подпрыгнув, громко закричал я.
     Но не успело еще смолкнуть эхо, как мы  услышали  ответный  крик,  да
такой, что кровь застыла в моих жилах. Это был  оглушающий  ослиный  хохот
откуда-то издалека, громоподобное "И-а!"
     - Поливиносел! - догадался я.
     Схватившись за руки, мы помчались по дороге  и  остановились,  только
спустившись к Федеральному Шоссе номер 24. Там, тяжело  дыша  и  отдуваясь
после полумильной пробежки, страдая от жажды пуще прежнего, мы зашагали  к
Онабаку, до которого оставалась вторая половина мили.
     Время от времени я оглядывался, но погони не замечал. Тем не менее, у
нас не было никакой гарантии, что Поливиносел не вышел на наш след.
     Люди, которые встречались нам повсеместно,  несли  с  собою  корзины,
бутылки, факелы  и  были,  как  удалось  выяснить  из  разговора  с  одним
мужчиной, запоздалыми зрителями, спешащими увидеть отход баржи с останками
усопших от причала, находящегося в самом конце Главной Улицы.
     - Говорят, что Мэхруд, Бык его имя,  будет  воскрешать  покойников  у
подножия горы, на вершине которой бьет фонтан из Бутылки. Случится это или
нет - все равно,  здорово  повеселимся.  Хорошее  жаркое,  Отвар,  хорошая
куча-мала в траве - вот вокруг чего вертится мир.
     Я не стал оспаривать это утверждение. И без этих слов было ясно,  что
эти три вещи лежат в основе всех развлечений туземцев.
     Пока мы спускались по Адамс-Стрит, я разузнал об обстановке в  долине
почти все - мой собеседник оказался очень говорливым, как, впрочем, и  все
его собутыльники.
     Он поведал мне, что на самом первичном уровне теократия начинается  с
людей, ему подобных, самых что ни на есть середнячков. Затем идут сборщики
молитв. Они собирают у населения прошения, сортируют их и те, что достойны
внимания, пропускают дальше,  направляя  к  пророкам  типа  Шиида.  Те  же
осуществляют  дальнейшую  их  фильтрацию  и  передают   мелким   богам   -
Поливиноселу, Аллегории  и  еще  дюжине  других,  о  которых  нам  еще  не
доводилось слышать. Только они имеют прямой доступ к Мэхруду или Пегги.
     Выполнение назначенной самому себе  миссии  -  быть  богом  -  Мэхруд
осуществлял так, словно это был большой бизнес.  Многие  свои  функции  он
делегировал заместителям вроде Осла, который стал заведовать  плодородием,
или Шиида, ставшего теперь, наверное, самым довольным своей  деятельностью
прорицателем из когда-либо живших на свете. Некогда преподаватель физики в
Трайбеллском  университете  и  городской   метеоролог,   теперь   он   был
единственным предсказателем погоды, чьи прогнозы оказывались верными в ста
случаях из ста. Зиждилось это на очень прочном фундаменте - Шиид сам делал
погоду.
     Все это, разумеется, было очень и  очень  интересно,  но  сведения  я
поглощал как-то вяло. И непрерывно  оглядывался,  чтобы  удостовериться  в
отсутствии Поливиносела. С другой стороны, меня очень  беспокоили  чувства
моей спутницы. Теперь, когда я начал обрастать волосами, не перестанет  ли
Алиса любить меня? Не является ли  ее  любовь  просто  определенного  рода
влечением?
     Не будь мое положение столь неопределенным, я, пожалуй, первым громко
бы посмеялся над собой. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день  я
не стану прыгать от радости, вызванной возможностью обзавестись  роскошной
шевелюрой и влюбленной в меня красавицей впридачу?
     Но уже в  следующее  мгновение  мне  все-таки  пришлось  подпрыгнуть.
Правда, не от радости.
     Где-то сзади раздался мерзкий, ненавистный хохот Осла. Обернувшись, я
узрел золотящуюся в отблеске факелов фигуру мчащегося к нам  Поливиносела.
Люди с воплями освобождали  ему  дорогу.  Звон  копыт  по  мостовой  почти
заглушал их крики.
     Поравнявшись с нами, он проревел:
     - Ну, что теперь, смертный? Что теперь?
     Внезапно я споткнулся  и  упал,  а  Поливиносел  не  сумел  сразу  же
остановиться, к тому же Алиса подтолкнула его в спину, и  он,  взметнув  в
воздухе копытами, полетел вверх  тормашками,  увлекая  за  собой  бутылки,
корзины с фруктами  и  маленькие  клетки  с  цыплятами.  Визжали  женщины,
звенело битое стекло, цыплята с писком выскакивали из сломанных  клеток...
Образовавшаяся куча-мала погребла нашего преследователя, и мы,  пробившись
сквозь толпу, пустились бежать по Вашингтон-Стрит, которая шла параллельно
Адамс-Стрит. Шествие паломников было здесь не столь многолюдным, но вполне
достаточным, чтобы затеряться в толпе.  В  квартале  от  нас  безразмерная
глотка Осла  продолжала  надрываться,  взывая  к  нам:  "Ну,  что  теперь,
смертные, что теперь?" Вскоре голос стал как  бы  тише,  а  быстрый  топот
копыт и вовсе перестал доноситься до нас. Отдуваясь, мы перешли на быстрый
шаг. Впереди стали видны три разрушенных моста  через  Иллинойс.  Один  из
туземцев сказал нам, что Мэхруд уничтожил их молнией во время одной ночной
грозы.
     - Нельзя сказать, чтобы у него была особая нужда беспокоиться о  том,
чтобы никто не пересекал реку, - объяснил он нам. - И без  того  все,  что
раньше было восточной частью Онабака, стало священной обителью  обладателя
Бутылки.
     Это подтвердило сделанные мною раньше наблюдения.
     Какими бы разнузданными, лишенными сдерживающих  начал  ни  были  эти
люди,  в  них  сохранялось  достаточно  священного  ужаса  перед   высшими
божествами,  чтобы  не  мешать  их  полному  уединению.  Они  были  вполне
счастливы и тем, что передавали им об этих богах многочисленные жрецы.
     Выйдя к берегу, мы стали подыскивать  себе  место  для  отдыха  -  от
дьявольской усталости буквально подкашивались  ноги.  Вот-вот  должен  был
наступить рассвет.  Нужно  было  хоть  немного  поспать,  чтобы  чуть-чуть
восстановить силы для предстоящей великой миссии.
     Хорошо видный Фонтан представлял собой широкую дугу  Отвара,  имеющую
своим началом горлышко огромной бутылки, установленной на вершине одной из
горок по другую сторону реки прямо  напротив  Онабака,  и  заканчивающуюся
прямо посреди реки. Лучи заходящей луны играли  в  ней  всем  многоцветьем
радуги.  Не  знаю  уж,  как  удался  профессору  этот  фокус,   но   более
великолепного зрелища мне за всю жизнь не доводилось еще видеть.
     Внимательно  присмотревшись,  я  пришел  к  выводу,  что  эту   струю
удерживает какая-то неведомая сила, не позволяя  ветру  раздробить  ее  на
мелкие брызги. Да, отыскать Бутылку не составит особого  труда.  Уничтожив
ее, мы лишим Все-Быка его могущества и затаимся в укромном  месте,  ожидая
атаки морских пехотинцев.
     Все было так просто!
     Наконец нам удалось найти место в парке у реки.
     - Дэн, я ужасно хочу пить, - уютно  пристроившись  в  моих  объятиях,
шепнула Алиса.
     - Я тоже хочу, но придется потерпеть, - строго сказал я. - А  что  ты
собираешься делать после того,  как  возьмешь  пробы?  Вернешься  сразу  в
штаб-квартиру?
     - Нет, - ответила она, щекоча губами мою грудь. - Ни за  что.  Хочешь
ты того или нет, я остаюсь с тобой - уж очень мне хочется поглядеть, какие
у тебя волосы - курчавые или прямые. Так что и не проси!
     - Ладно не буду. Только тебя совсем замучает жажда.
     Признаюсь, мне было  очень  приятно.  Раз  уж  она  решила  остаться,
значит, мои возвращающиеся волосы не станут  преградой  на  пути  истинной
любви. Наверное, это все-таки настоящее чувство. Может быть...
     ...и вот я снова в маленьком  городишке  Кронкруашин,  в  таверне.  Я
только что выполнил предсмертную волю своей матери  (навестить  ее  мать),
которая еще была жива, когда я ступил на борт самолета, отправляющегося  в
Ирландию, и скончалась в день, когда нога  моя  коснулась  зеленого  дерна
родины предков.
     После похорон я завернул к Биллу О'басеану, чтобы перекусить, и Билл,
волосы на голове которого торчали, как рога у  Техасского  бычка,  снял  с
полки, где у него хранились всякие диковинки, какую-то бутылку и промычал:
     - Дэнни, взгляни-ка на этикетку. Знаешь, что означает  этот  бык?  Да
то, что это бутылка самого Гобни - кузнеца небожителей. Из нее вечно будет
изливаться волшебный напиток для того, кто не  отторг  еще  спрятанного  в
глубине своей души бога, для того, кто знает верное слово.
     - А что случилось с владельцем этой бутылки? - спросил я.
     - А вот что. Прежние боги  -  ирландские,  греческие,  скандинавские,
русские, китайские и индийские - поняли, что им стало тесно на этой Земле,
заключили перемирие и покинули ее, отправившись  неизвестно  куда.  Только
бог Пан остался здесь еще на несколько столетий, но и ему пришлось улететь
на крыльях зари, когда явились Новые Боги. Он вовсе не  умер,  как  о  том
толкуют попы.
     А затем, в восемнадцатом столетии, Новые Боги, которые к тому времени
стали Старыми, сочли, что и им лучше уйти. А бутылка Гобни так и  осталась
валяться здесь, собирая пыль и легенды. Бери ее, мой  мальчик,  за  десять
американских долларов, только скажи, что станешь с нею делать.
     - Я упакую ее и отошлю одному своему старому профессору, - ответил я.
- В качестве шутки. И поведаю, что это  -  подлинно  неисчерпаемая,  вечно
изливающаяся бутылка Гобни.
     Билл подмигнул мне.
     - А если он трезвенник? Что же скажет на это его старая карга?
     - А разве не будет забавно, если старый профессор подумает,  что  это
действительно бутылка Гобни?
     И Билл, ставший теперь Человеком  Рациональным,  строго  взглянул  на
меня и произнес, обращаясь к белке на своем плече:
     - О, Орехоплодная Тварь, смотри, этот дурачок так ничего и не  понял!
У него даже не хватило ума догадаться, что бутылка эта с самого момента ее
появления на  свет  была  предназначена  именно  Босуэллу  Дурхэму!  "Бос"
по-латыни  -  "имеющий  отношение  к  быкам",   а   "Уэлл"   -   сочетание
англосаксонского "виелла", что означает "фонтан" или "источник", "уэллен",
означающего  "изливаться",  англосаксонского  "уэл",   имеющего   значение
"достойно"  или  "обильно",  и  прилагательного,  означающего  "здоровый".
"Босуэлл" - бьющий ключом, могучий, здоровый бык. И, конечно же, Дурхэм  -
наилучшей из всех породы. Всякому ясно, что это - знак и символ Быка.
     - К тому же родился профессор под знаком Тельца, - добавил я.
     И тогда бармен, ставший теперь облысевшей Алисой - как это,  увы,  ни
печально - передал мне бутылку.
     - Пей!
     А я, очнувшись, обнаружил, что соскальзываю по крутому скату крыши.
     - Пей! Пей! - кричала Алиса. - Пей, не то погибнешь, погибнешь!
     Я не послушался ее. И со стоном  проснулся.  В  глаза  светило  яркое
солнце, обеспокоенная Алиса трясла меня за плечо.
     - Дэн! Дэн, что с тобой?
     Я  рассказал  ей  про  свой  сон,  в  котором   невероятным   образом
перемешались подлинные события моей жизни и расшалившееся воображение.  Но
она не очень-то внимательно слушала меня - все клетки  ее  организма,  все
помутившееся  сознание  испытывали  одно  всеохватывающее,  всепроникающее
чувство - жажду. Жажда была той самой живой ящерицей  с  огненной  жесткой
шкурой, которая  драла  наши  глотки,  корчилась  в  наших  внутренностях,
поглощая с каждым вдохом последние остатки влаги.
     Алиса провела языком по растрескавшимся губам и с завистью посмотрела
на реку, в которой с радостными криками плескались купальщики.
     - Дэн, наверное, хуже не будет, если я немного посижу в воде, а?
     - Только будь осторожна, - предупредил я, чувствуя, как дребезжат  во
рту слова, словно камешки в высохшей тыкве.
     Меня так и подмывало присоединиться к ней, но я и  думать  не  мог  о
воде, о ее запахе, который повергал меня в ужасную панику.
     Алиса, зайдя в воду по пояс, осторожно плескала ее себе на  грудь.  Я
обозревал окрестности.
     Слева  находились  какой-то  склад  и   причал,   к   которому   была
пришвартована старая баржа для перевозки угля, выкрашенная в  ярко-зеленый
цвет. Несколько мужчин и женщин, не обращая  внимания  на  царящую  вокруг
праздничную атмосферу, переносили со склада на баржу мешки и продолговатые
тюки - это были недавно выкопанные останки покойников. Если верить  нашему
информатору, после церемонии их переправят на другой берег.
     Это меня вполне устраивало. Я намеревался проделать этот путь с  ними
вместе. Как только Алиса выберется из реки, я изложу ей свой план и,  если
она согласится оставаться со мной до конца, мы...
     Позади  Алисы  из  воды  вынырнула  ухмыляющаяся  голова.  Она   явно
принадлежала одному из  тех  шутников,  являющихся  непременным  атрибутом
любого пляжа, которые любят затаскивать купальщиков под воду. Я  не  успел
даже рта раскрыть.
     Отплевавшись,    она    на    какое-то    мгновение     застыла     с
отрешенно-восторженным выражением лица, затем наклонилась и начала жадными
глотками пить воду прямо из реки.
     Я все понял. И обмер, ибо  моя  возлюбленная  автоматически  с  этого
момента должна быть зачислена в противники.
     - Иди сюда, Дэн! - замахала она руками. - Такое шикарное пиво!
     Я  попятился  и  начал  лихорадочно  проталкиваться   сквозь   толпу,
проклиная себя за то, что не уберег ее, пока не очутился  в  прохладе  под
полой крышей склада, и некоторое время стоял как бы в оцепенении, пока  на
глаза мне не попалась корзина с завтраком, брошенная возле  груды  тряпья.
Развязав один из мешков, я положил в него корзину, перебросил мешок  через
плечо и без каких-либо помех пристроился к шеренге  грузчиков.  На  барже,
спрятавшись за гору мешков, чтобы быть вне поля зрения грузчиков,  корзину
из мешка я вынул, а кости  вытряхнул  через  перила  в  воду  и  осторожно
выглянул из своего убежища - Алисы видно не было.
     Радуясь, что не успел раскрыть ей свой план, я взял корзину и  заполз
задом внутрь мешка. Оказавшись там, я уже всецело мог отдаться трем мукам,
разрывавшим меня на части - печали, голоду и жажде.
     При мысли об Алисе слезы хлынули из моих глаз. Но в то же самое время
я с жадностью проглотил апельсин, цыплячью ножку  и  грудинку,  полбуханки
свежего хлеба и две здоровенные сливы.
     Фрукты в какой-то мере утолили мою жажду, но полностью избавить  меня
от мучительной боли в глотке могло только одно - вода.
     В мешке было тесно и очень жарко.  Нещадно  палящее  солнце  накалило
его, как сковородку. Я держал голову как можно ближе к открытому концу  и,
невыносимо страдая, усиленно потел. Уверенности в том,  что  я  сумею  все
вытерпеть, у меня было хоть отбавляй. К тому же глупо  было  отступать  от
задуманного, если уже зашел так далеко.
     Внутри плотного кожаного  мешка  я  скрючился  -  мысль  эта  все  не
оставляла меня - как эмбрион в зародышевой  сумке.  Обильный  пот  вызывал
ощущение, будто я плаваю в  родовой  жидкости.  Снаружи  доносился  весьма
неразборчивый шум, то и дело слышались громкие выкрики.
     Через некоторое время крики стихли -  носильщики  покинули  баржу.  Я
высунул голову наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха  и  посмотреть,  где
солнце. Скорее всего, было часов одиннадцать, хотя  солнце,  как  и  луна,
настолько изменило свою форму, что полной уверенности в  этом  у  меня  не
было. Наши ученые объяснили необычно теплый  климат  долины  и  искаженное
солнце  воздействием  какого-то  "фокусирующего  волны   силового   поля",
повисшего над долиной чуть пониже  стратосферы.  Здравого  смысла  в  этом
объяснении  я  как-то  не  улавливал,  впрочем,   как   и   широкие   слои
общественности, включая военных.
     Церемония началась около полудня. К этому времени  я  съел  последние
две сливы, но бутылку откупорить не решился,  хотя  внешне  ее  содержимое
напоминало вино. Я не отвергал возможности, что к вину мог  быть  подмешан
Отвар.
     С берега доносились обрывки гимнов в сопровождении духового оркестра.
Затем оркестр неожиданно умолк, и раздался очень громкий возглас:
     - Мэхруд есть Бык, Бык из Быков, а Шиид - пророк его!
     Оркестр грянул увертюру к "Семирамиде". Под конец ее