Даниил СМУШКОВИЧ
			Рассказы

ЗЕМЛЯ. НЕБО.
ИСЦЕЛЕНИЕ ОГНЕМ
ГЕРОЙ




                     Даниил СМУШКОВИЧ

                         ЗЕМЛЯ. НЕБО.

                                       Земля. Небо.
                                Между землей и небом - война.
                                       И где бы ты не был
                                       Что б ты не делал
                                Между землей и небом - война.
                                                    В.Цой

     Здесь нет горизонта. Здесь нет неба. Здесь нет даже земли.
Только стены камня, откосы, ущелья, скалы, утесы. Горы.
     Здесь нет света и нет радости. Горы хранят нас в своей тени.
Они отсекают нас от мира, заслоняют солнца и луны.
     Здесь нет ничего. Холодный камень, и ветер, м сухой треск
дальней перестрелки. Это война.
     Это не моя война, напоминаю я себе. Это даже не война Кварка
Но'оне и его вертолетчиков. Я не знаю, чья это война. Уж, во
всяком случае, не тех несчастных, что непрерывным потоком... ну
кому вру, себе?.. тонкой струйкой устремляются в наш госпиталь.
Они не верят нам. И, наверное, правы.
     Я уже пятый месяц здесь, в городке с непроизносимым
названием. Когда я записывался добровольцем, все казалось
прекрасным. Так, каникулы в чужой стране, непыльная работа да
хорошая зарплата. И еще - гордость: я представляю свою страну,
свою Аргиту. А потом был транспортный самолет, откуда "волнорезы"
детей моря вылетают иногда в сторону проклятого острова. Теперь я
здесь.
     Я единственный квалифицированный врач в городе. Остальные
- фельдшера, санитары  - местные или из детей моря. Меня они
вынужденно терпят и неохотно уважают. Не за умение - за ненависть
которую я питаю равно к помощникам и пациентам, к фрехи и абскар.
Их психика проста, они понимают только силу - а что может быть
сильнее ненависти?
     Ненавижу. Какое короткое слово, но сколько же чувств оно
вмещает. Отчаяние, тоска по дому, бессилие злобы, и многое
другое, для чего слов нет вовсе. Слова обманчивы.
     Теперь я с усмешкой вспоминаю те амбиции, что толкнули меня
на этот безумный шаг. В тот день, я помню это ясно, у меня умер
больной. Несчастный угасал долго, легочной фиброз сожрал его
грудь, но смерть его все равно стала для меня ударом. Сестра
сказала: "Он лег, посинел и умер". Так просто. Я испугался тогда,
не скрою, испугался неизбежных объяснений: почему он умер? что вы
забыли/не захотели/не смогли сделать? А я не бог, я не умею
лечить легочной фиброз - никто не умеет. И все равно накатило
чувство собственного бессилия, непередаваемо стыдное, мерзостное.
Когда на врачебной конференции просили назваться добровольцев, я
встал первым. Чтобы доказать себе, родственникам покойника,
коллегам, всем - что гожусь я для большего, чем прозябание
(слово-то какое!..) в провинциальной клинике для малоимущих. А
через неделю пришла повестка.
     Вот стучат в дверь. Это мой переводчик, Т'чаха. Я ненавижу и
его, как он - меня. Он из людей моря, но знает язык горцев.
Удивительно, что обе стороны в той войне говорят на одном языке.
     - Заходите, - говорю я.
     Он осторожно переступает порог. Я усилим воли делаю вежливое
лицо. Как бы мы друг к другу не относились, он, как и я
- цивилизованный человек. Один из немногих в этом аду.
     - Принесли раненых, верг-амен доктор, - говорит он.
Почему-то он постоянно награждает меня дворянским титулом. Я не
возражаю.
     - Пойдемте, - отвечаю я.
     Мы спускаемся по скособоченной лестнице. Госпиталь
расположен в здании бывшей гостиницы; мы первые постояльцы с
начала войны. Хозяева то ли бежали не побережье, то ли сгинули в
мясорубке боев, а здание ветшало потихоньку, пока судорога
беспокойной земли не переломила его пополам. Лестницу перекосило,
да такой она и осталась.
     Приемная -  бывший холл. Трое горцев бестолково суетятся
вокруг носилок. Я раздвигаю их, наклоняюсь к раненому.
     Он, к сожалению, не безнадежен. Кому-то из сопровождающих
достало ума перетянуть бедро куском веревки. Ниже колена -
кровавые ошметки, еще ниже - ничего. Противопехотная мина.
     - В зал,- командую я и, не дожидаясь отклика, направляюсь к
следующему. Тому повезло больше - он мертв, разорван почти
пополам.
     - Я не воскрешаю усопших, - говорю я стоящему близ носилок
мужчине с безумным лицом, повторяю то же на языке детей моря.
Какое-то мгновение мне кажется, что без Т'чахи не обойтись, но
мужчине все же понимает - оседает на пол, громко, без стеснения
всхлипывая. Я отворачиваюсь от него. Мне нет дела до ваших
мертвых, я пришел спасать тех, кого можно спасти. безмозглые
идиоты.
     Бегом - в операционный зал. Там суета, готовят стол, готовят
инструменты. Я тоже готовлюсь - натягиваю на голое тело
желтоватый балахон, стягиваю волосы алой повязкой, чтобы не
падали на лоб, погружаю руки по локоть в жгучий, резко пахнущий
дезраствор. Операция начинается.
     Проклятый город. Здесь даже электричества нет, мы вынуждены
довольствоваться тем, что получаем от вертолетчиков с их
генераторами. Все, что можно, делается вручную. Я берусь за
ножовку и начинаю пилить неподатливую кость. Парень стонет даже
под наркозом. Совсем мальчишка, ему и полутора циклов нет. В
лучшем случае он умрет. В худшем - останется инвалидом. Убогих
здесь и в прежние времена не жаловали. иногда мне кажется, что я
спасаю людей из ненависти к ним. Позволит им умереть было бы
слишком просто.
     Пила - в сторону, теперь напильник. Я стачиваю острые
краешки кости. Скорей бы кончилась эта тягомотина. Тогда можно
будет спокойно зайти к Кварку Но'оне, поговорить, выпить... чаю.
Леранийцы спиртного не пьют. Зато пьют местные, но их самогон я в
себя влить не способен. Они пьют даже дезраствор. Кварк божится,
что они и бензин пьют, но в это я уже не верю. Я аккуратно
зашиваю культю по слоям - мышцы, фасции, еще фасции, кожа.
Отличная будет культя, на ладонь ниже колена.
     Я стягиваю перчатки, швыряю их в таз, к жуткому месиву из
мяса, кости и салфеток. Метарку бы - но если после каждой
операции пить, мой запас истощится за неделю. А в этой дыре не
то, что метарку - шлюх нет. Я даю последние указания сестрам и
выхожу.
     Городок стоит в узкой долине. На запад скала, и скала на
восток, а на юге - гора, потухший вулкан, чье название состоит из
трех пулеметных очередей и одиночного выстрела. Где-то на южных
ее склонах прячутся пушки, точно блохи в шкуре огромного зверя.
Большей частью позиции фрехи находятся западнее от нас, а абскар
- восточнее, но кое-где они пересекаются, перемешиваются и
заходят друг другу в тыл. Я гляжу в небо - непередаваемо синее,
ослепительное, очень холодное; где-то в невообразимой выси
скользит серебряная тень самолета, летящего на юг, в Лерани, в
Хэйан, в Аргиту... Аргита. Только здесь, на Горгаале я понял, что
такое - родина.
     Вертолеты стоят на выровненной взрывами площадке на окраине
полуразваленного города. Тридцать уродливых ящеров скорчились на
утоптанной железными лапами щебенке. Их черные глянцевые бока
украшают леранийские опознавательные знаки, ярко-голубые с алым.
Я рефлекторно опускаю глаза: на рукав моей куртки нашит маленький
аргитянский флаг, три цветные полоски - лиловая, белая, золотая.
Я оглядываюсь: серые камни вокруг, серые дома, редкие черные
пятна угля и сажи, зеленые - травы, синие с радугой - луж. Я
сплевываю в лужу и захожу в барак.
     Кварка я застаю в его комнате. Он сидит на раскладном
походном стуле, жжет травы на блюдце - откуда ему достать
курильницу в опустевшем городе? Ароматный, чуть горький дым
наполняет комнатушку, улетучиваясь потихоньку через
вентиляционное отверстие. Лицо Кварка в дыму походит на
древнехэйанскую маску воина: узкое, цвета темной бронзы, с
длинным прямым носом и острыми скулами.
     Странно, но Кварк мне нравится. Почти. Я жгуче завидую ему,
до спазмов в желудке, завидую его ироническому спокойствию, его
потрясающему обаянию, ненавижу его - и все же меня тянет к нему,
нему, так унижающему меня одним тем, что он есть. Мазохизм
какой-то.
     - Добрый вечер, Рред, - произносит лераниец. - Спокойный
сегодня выдался денек.
     - Вечер? - переспрашиваю я. Да, и вправду: темнеет. Сколько
же я простоял за операционным столом? Опять болят колени - это
профессиональное у нас, хирургов. Я сажусь рядом с Кварком и
медленно вытягиваю ноги.
     - Какие новости? - спрашиваю я.
     - Обычные, - отвечает он. - Стреляют, хоть и перемирие.
     - Я не об этом...
     Кварк понимает недоговоренное. Ему тяжелей, чем мне - все
порты Горгаала принадлежат детям моря, с которыми у леранийцев
старые счеты.
     - Дома? Все как обычно...
     Он неторопливо пересказывает мне сводку мировых новостей.
"Дома" для нас означает - где угодно, только не здесь.
     - Чаю? - спрашивает он, закончив. Я киваю. За окном
сгущается синева ясного вечера.
     Мы пьем пахучий травяной чай, что вяжет рот и чуть дурманит
мысли. Не знаю, что за корешки Кварк кидает в чайник, но им
удается немного разжать ледяную хватку ненависти на моем сердце.
Лераниец болтает о своей жизни на родине, о том, как он вернется,
и заведет вторую жену в дополнение к той, которая ждет его дома,
и получит повышение по службе. Он даже пустопорожний треп
ухитряется превратить в серьезный рассказ. Шумы дня стихают, едва
слышится рокочущая вдалеке канонада. Вот уже второй месяц фрехи
штурмуют долину Спящей Собаки, где засели абскар. Иногда мне
хочется сесть в вертолет, пролететь над островом и расстрелять из
ракетомета все, что движется. Хоть тогда эта война кончится. Если
только камни не встанут и не начнут стрелять.
     Мы вежливо и церемонно прощаемся. Я выхожу из душного барака
под темно-синее небо, в холодный ветер. На востоке уже
разгорается красный рассвет; три луны плывут в небе, каждая будто
слеплена из двух половинок, белой и розовой. Сегодня ночь
троелуния, значит, завтра стихнет огонь. Местные горцы измеряют
время по сочетаниям лун, устраивают праздники в такие ночи.
Где-то в городе горят костры - уже кто-то празднует, палит от
радости из автомата в пустое небо.
     Как холодно...  У нас в Аргите сейчас лето, здесь - зима. Я
поплотнее запахиваю куртку и бреду, спотыкаясь в темноте, к
госпиталю. Там меня ждет комната, одеяло и милосердный сон.
     Утро встречает меня оранжевым светом - Аэн, малое светило,
еще не скрылся за невидимым горизонтом, золотой Эон смешивает
свое сияние с его кровавыми лучами. Небо отливает бронзой,
нависая тяжелым храмовым куполом над долиной Сорока Сторожей. Еще
один день.
     Рычит вертолет. Я выглядываю из окна - черная туша,
покачиваясь, опускается на площадку. Значит, что-то случилось.
     Я поспешно встаю, одеваюсь, вздрагивая от прикосновения
сыроватой, холодной ткани к пригревшемуся за ночь телу.
Развлечения - потом, вначале дела. Утренний обход.
     Печальное зрелище. "Нет радости большей, чем умереть за
отечество". Хотел бы я встретиться с тем, кто это сказал. Я бы
взял этого напыщенного идиота на свой утренний обход. Пусть
посмотрит, каково это - умирать за отечество. Я делаю все, что
могу - с ограниченным запасом антибиотиков, с бинтами, которые
приходится стирать - стирать и засовывать в автоклав, чтобы
перевязать следующего несчастного. Но я могу слишком мало. Эти
безумцы надпиливают стандартные пули - пуля раскрывается в теле
уродливым свинцовым цветком. Пули со сдвигом превращают
человеческое тело в лабиринт ходов, подобно короедам в старом
бревне. Прыгающие мины разрывают человека пополам, но это уже не
по моей части. "...И ввергнет их Господь в ад, где стон, и плач,
и скрежет зубовный..." Я спускаюсь в этот ад сам, каждое утро, по
перекошенной лестнице. Гнойная вонь преследует меня даже во снах.
     Вчерашний парень еще не отошел после наркоза, и не совсем
понимает, что с ним случилось. Оно и к лучшему.
     Выстрелы раздаются где-то совсем недалеко. Короткая очередь,
еще одна. Странно. Мы в "тихой земле", этот район подконтролен
миротворческим силам Совета Наций. Всего одна провокация, один
снаряд - и поднимутся в воздух черные ящеры, плюясь огнем.
     Обход закончен. Я поспешно скидываю медицинский балахон,
натягиваю куртку и тороплюсь к Кварку Но'оне. Всякое новшество
желанно. Даже если мне придется, не разгибаясь, зашивать его
результаты.
     Что-то не в порядке. Это я ощущаю сразу. Слишком
сосредоточный лица леранийцев, их глаза горят мрачным огнем,
точно заходящий Аэн оставил в них капли себя. Вот выходит Кварк.
Он поворачивается ко мне, лицо его сияет веселой яростью.
     - Вот оно, - говорит он с торжеством, протягивая мне
стреляную гильзу. Я осторожно беру латунный цилиндрик. На нем
- клеймо: три волнистых черты, одна чуть ниже двух других.
     - Это знак детей моря, - произносит Кварк. - Они поставляют
оружие абскар. Этот человек, - кивок в сторону подпирающего
вертолет горца, - сообщил нам об этом.
     Мы много говорили раньше об этой войне. Она может длиться
вечно, пока дети моря держат нейтралитет. Но стоит им поддержать
одну из сторон, и вторая обречена. Тогда Горгаал станет вотчиной
торгового народа, вместе со своими россыпями драгоценностей,
рудными жилами, несметными богатствами, что скрыты под полями
сражений.
     - Однажды мой народ уже склонился перед хлебателями соленой
воды, - гневно говорит лераниец. - Второго раза не будет. Мы
выжжем их поганые гнезда.
     Я лишаюсь дара речи. Миротворческие силы недаром получили
свое имя. Они нейтральны, всегда и везде. И теперь этот безумец с
тремя десятками вертолетов готов из-за нескольких гильз
превратить в пепелище половину Горгаала! Я и сам мечтаю о том же
- но в этой войне нет правых и виноватых, убивают все. А я опять
буду работать сутками, не отходя от стола, на который все
подкладывают под нож новых умирающих. Так уже было однажды, после
особенно тяжелых боев.
     - Вас сотрут в пыль, - говорю я. - На побережье...
     - Когда сотрут, будет уже поздно. Смерть врага - вот что
имеет значение. - Да, я забыл. Они не боятся смерти.
     - Ты думаешь, люди пойдут за тобой? - Слабая надежда...
     - Пойдут, - мрачно скалится Кварк. - А четыре вертолета не
взлетят.
     Я понимаю его.  Две коротких очереди. Нет человека - нет
проблемы. Так просто.
     Меня охватывает холодное бешенство. Не буду работать, не
заставите! Гнойная вонь. Перекошенная лестница. Культя на ладонь
выше колена.
     - А меня - туда же? - осведомляюсь я. Чай чаем, а
государственные интересы важнее.
     Он улыбается - лучше бы ударил.
     - Нет, зачем, - отвечает он. - Если ты промолвишь хоть
слово, я тебя пристрелю. Или мои люди. Так что ты никому не
скажешь. Побоишься.
     Мое сердце останавливается, дергается судорожно, переходит
на неровный галоп. Трус. Кто, я? Я приглашал его как-то пройтись
по госпиталю - он отказался с поспешностью почти непристойной. Но
я и вправду боюсь умереть. До судорог боюсь. Я знаю, каково это.
Я почувствую, как пуля пройдет сквозь меня, переламывая ребра,
рассекая легкое, перебивая сосуд за сосудом. Выплеснется кровь, я
сделаю последний, горестный вздох, и опустится тьма. Я не верю,
что есть что-то после смерти; только небытие. Я очень боюсь
смерти. Но ненависть сильнее. Теперь я знаю, кто достоин ее.
     - Ты прав, - произносят мои губы. И, словно в ответ, небо
взрывается зеленью. Такое бывает нечасто, только при
противостоянии солнц, в те секунды, кода Аэн пересекает линию
горизонта. Нас окутывает изумрудное сияние - лица как маски, руки
как ветви... Через несколько секунд зелень сходит, оставляя
синеватую тень. Дремлющий вулкан заслоняет от нас золотое светило.
     - По машинам! - командует Кварк. Грохочут моторы, крутятся
лопасти. Ветер хлещет меня по лицу, подкрадывается, бьет в темя.
Медленно отрываются от земли черные ящеры. В их реве мен слышится
дьявольский хохот; они насмехаются надо мной: "Неудачник...
трус... слабак...".
     Если бы ненависть мою выпустить наружу, распоров тощую
грудь, то померкли бы от стыда все взрывы мира.
     Ненависть как оружие массового уничтожения.
     Я становлюсь машиной своей ненависти. Казарму леранийцев
будут охранять двое дневальных. Я никогда раньше не убивал. Буду
учиться по ходу дела. Я безоружен. Но я - врач. Я каждый день
сражаюсь со смертью, и был ей достойным противником - не врагом.
Она поможет мне. Черные ящеры боевым строем уходят на север,
скользя между землей и небом, там, где идет эта война.
     Бегом возвращаюсь в госпиталь. Собираю нужные вещи - быстро,
быстро, пока не улеглась ярость. Лицо Кварка Но'оне стоит перед
моими глазами, маска воина.
     Я возвращаюсь. Один баллон висит на плече, второй я держу
под мышкой.
     Дневальные - оба - в дежурке. Тем лучше. Я открываю баллон с
наркогеном, кидаю в дежурку, прижимаю кислородную маску к лицу.
Два тяжелых удара - тела об пол. Я спокойно захожу, связываю
спящих, закрываю баллон - наркоген дорог. Иду дальше.
     Вот и рация.  Я настраиваю ее, беру микрофон. Начинаю
говорить. И каждое мое слово - это пуля. Я знаю, что будет
дальше. С крейсера "Лианис-хор" поднимутся хищные
птицы-истребители, накинутся на черных ящеров, и полетят
разбрызганные ошметки плоти и стали... расцветут причудливые
орхидеи взрывов... и я опять буду РАБОТАТЬ! Проклятье на твою
голову, Кварк Но'оне!
     Ты опять обманул меня.
     Я выбегаю из барака. Да, вот они: четыре вертолета. Я
последний раз смотрю в непередаваемо высокое небо. Над долиной
кружит баклан, жемчужные перепонки его крыльев играют в солнечных
лучах. Что он делает здесь, так далеко от моря? А что делаю я?
     Я залезаю в вертолет. Одному его вести неудобно, но я
попробую. У меня нет сил оставаться тут. Я врач, я знаю признаки.
Это безумие. Но лучше быть безумным, чем здесь.
     Я поднимаю вертолет в воздух. Тяжелые рукояти управления
рвутся из рук, машина опасно кренится, но я усмиряю ящера. Мы
висим между небом и землей. Земля скользит внизу - все быстрей,
быстрей. Мы летим на север.
     Я вновь знаю, что будет дальше. Вот они, черные тени хищных
птиц. Кварк Но'оне мертв, но летит над островом последний черный
вертолет. Соскользнет с направляющих ракета, отыщет горячее
дизельное сердце ящера. Распустится цветок огня. Это будет до
боли прекрасно. А потом - грань.
     Господи Боже, в которого я никогда не верил! Если ты есть,
сделай так, чтобы за этой гранью -
     - ничего -
     - не было.
     Только пустота.




                      Даниил Смушкович

                       ИСЦЕЛЕНИЕ ОГНЕМ

                                  По ночной дороге бродят
                                     неприкаянные звуки
                                  Ближний говор, дальний шепот,
                                     поступь мерная коня,
                                  Потом, пылью и полынью
                                     пахнут ласковые руки,
                                  Постепенно происходит
                                     исцеление огня.
                                                  Э.Раткевич

     Дверь захлопнулась, отсекая шорох ветра в грудах сухой
листвы у дороги, зловещий шепоток отчаяния и сомнения, Засов,
замок, цепочка - именно в этом порядке замыкаются они ритуалом
защиты. Вайн прислонился спиной к прохладной стене, блаженствуя в
полумраке прихожей. Это мой дом, мой замок и лен. Они не войдут
сюда.
     Он внимательно, настороженно осматривал - скамеечку, ящик
для обуви, зеркало с полочкой, те вещи, что служили дому охраной.
Все на месте, как было утром. Ящик, о который споткнется
непрошенный гость, тапочки, которые он оттолкнет с дороги или
раздавил тяжелым башмаком - смотря по настроению. Но тревожных
признаков нет. Можно снять портупею, нацепив на древнюю, как
церковь, вешалку, и немного расслабиться.
     Комната встретила Вайна молчанием. Так и должно быть, умница
девочка. Все вещи на своих местах; на столе, тумбах, шкафах -
налет ржаво