ть ему,
каково оно быть безумцем - Фаррелл всю эту долгую  ночь  гнался
за  Лилой  Браун  по  городу. Никто не предлагал ему помощи, не
пытался преградить дорогу страховидной суке,  прыжками  летящей
по улицам во главе лавины разномастных, горячечных обожателей -
но с другой стороны, псам тоже приходилось протискиваться  мимо
тех  же  тесно ступающих ног и мстительных тел, что и Фарреллу.
Толпа  замедляла  движение  Лилы,  и  все   же   он   испытывал
облегчение,  когда  она  сворачивала  на улицы попустынней. Уже
скоро ей так или этак придется пролить кровь.
       Сновидения  Фаррелла,  после  того как он прокручивал их
несколько  раз,  лишались  четкости  очертаний,  то  же   самое
случилось  и  с  этой  ночью. Полная луна соскальзывала с неба,
тая, будто ком масла на сковородке, и сцены, завязшие в  памяти
Фаррелла,  начали  съеживаться, проникая одна в другую. Куда бы
он  ни  сворачивал,  шум  поднимаемый  Лилой  и  ее  ухажерами,
становился  все  тише.   Миссис  Браун,  выцветая,  возникала и
исчезала через все более  долгие  промежутки  времени,  и  лишь
управляющий  вспыхивал,  будто  огонь  Святого  Эльма, в темных
проемах дверей и под решетками метро, и  ствол  его  револьвера
испускал   радужные   лучи.   Наконец,   Фаррелл  потерял  Лилу
окончательно и, как ему показалось, проснулся.
       -  Чертова шлюха, - громко сказал он. - Ну ее к дьяволу.
Хочет дурить, пусть дурит.
       Он погадал немного, бывают ли у оборотней щенки и на что
они похожи. Лила, наверное, уже принялась за своих ухажеров, ей
нужна  кровь.  Бедные  псы, подумал он. Они были такие грязные,
счастливые и ни о чем не подозревали.
       -  В  этом  содержится нравственный урок для всех нас, -
сентенциозно провозгласил он. - Не будь дураком, не  связывайся
с  незнакомыми,  на все готовыми дамочками. Такие способны тебя
убить.
       Он пребывал в несколько истерическом состоянии. И тут, в
двух кварталах от себя, в льющемся с реки сером свете он увидел
спешащую  сухопарую  фигуру,  уже  одинокую. Фаррелл не стал ее
окликать, но как только  он  побежал,  волчица  остановилась  и
повернула  к  нему  морду.  Даже на таком расстоянии видны были
крапинки и прожилки в ее одичалых глазах.  Она  оскалила  зубы,
приподняв  с  одной  стороны  губу,  и зарычала, словно горящее
дерево.
      Фаррелл, семеня, приближался к ней и кричал:
      - Домой, домой! Лила, дурища, иди домой, уже утро!
       Рычала  волчица  страшно,  но когда до Фаррелла осталось
меньше квартала, она вновь развернулась и метнулась через улицу
в сторону Вест-Энд-авеню.
      - Вот и умница, - сказал Фаррелл и заковылял следом.
        Перед   восходом   солнца   изрядное  число  обитателей
Вест-Энд-авеню выходят, чтобы прогулять своих собак. Фаррелл  и
сам  так  часто  выгуливал  здесь  бедного Грюнвальда, что знал
многих из этих людей в лицо, а  с  некоторыми  даже  беседовал.
Среди  тех,  кто ни свет ни заря выходил на улицу, было немалое
число проституток и гомосексуалистов - судя по всему  и  те,  и
другие  в обязательном порядке заводили собак, во всяком случае
в Нью-  Йорке.  Почти  всегда  одни,  они  мирно  прогуливались
взад-вперед  по Девяностым улицам, следом за своими маленькими,
суетливыми собачонками, заключив недолгое перемирие с городом и
со  сходящей  на  нет  ночью. Фарреллу порой мерещилось, что на
самом деле все они спят, что только в этот  час  им  и  удается
немного отдохнуть.
       Роби  и  двух  его  собачонок,  Булку и Пончика, Фаррелл
признал издали. Роби жил в квартире прямо под Фарреллом  и  жил
обычно  несчастливо. Собачонки были наводящими оторопь помесями
чихуахуа с йоркширским терьером, но Роби их любил.
        Первым  Лилу  увидел  Пончик,  кобель.  Он  в  восторге
загавкал, приветствуя ее  и  предлагая  свои  услуги  (согласно
Роби,   Булка  ему  прискучила  и  вообще  он  предпочитал  дам
покрупнее), выдрал поводок из хозяйской  руки  и  кинулся  Лиле
навстречу.  Волчица  бросилась  на  него  еще  до  того, как он
осознал свою роковую ошибку, отчаянным прыжком увернулся от нее
и, подвывая от ужаса, помчался к хозяину.
       Роби  закричал, Фаррелл изо всех сил рванулся вперед, но
Лила сшибла Пончика с ног и, не позволив даже упасть на  землю,
разорвала  ему  горло. И согнулась над телом, жутко зарывшись в
него мордой.
       Роби  приблизился  к Лиле достаточно, чтобы броситься на
нее и попытаться оттащить от своего  мертвого  пса,  но  вместо
того  повернулся  к  Фарреллу  и  принялся с порядочной силой и
точностью молотить его кулаками.
      - Проклятый, проклятый! - рыдал он.
       Булка,  вопя,  как  мандрагора, удрала за угол. Фаррелл,
подняв  перед  собой  руки,  прикрывался  ими  от  ударов,   не
перестава  между  тем  орать на Лилу, пока не сорвал голоса. Но
Лилой владела безумная  жажда  крови,  а  какова  она  в  такие
минуты,  Фаррелл  никогда  даже  не  пытался  вообразить. Псов,
любивших ее всю ночь, она почему-то пощадила, однако теперь  ею
владела  жажда.  Она месила мордой тело Пончика, тычась в него,
будто сосущий щенок.
       По  всей  утренней улице заливались трубным лаем собаки.
Уворачиваясь от мягких  кулачков,  Фаррелл  смотрел,  как  они,
путаясь  в  волочащихся поводках, приближаются аллюром, слишком
быстрым для их  коротких  ножек.  По  большей  части  это  были
мелкие, забалованные песики, перекормленные, одышливые и далеко
не юные. Владельцы песиков  выкрикивали  вдали  их  недостойные
мужчин  имена,  но  они  отважно ковыляли навстречу собственной
смерти, вылаивая обещания, далеко  превосходящие  размерами  их
самих, и ни один из них не оглянулся назад.
       Волчица  подняла  багровую  по самые глаза морду. Песики
начали запинаться, ибо им ведом был запах  убийцы,  и  они  при
всей  их  глупости  и близорукости умели понять, кто перед ними
стоит.  Однако им ведом был также запах любви, а сами они  были
все до единого джентльмены.
       Она  убила  первых двух, приблизившихся к ней, - шпица и
кокер-спаниеля  - дважды лязгнув челюстями. Но полакомиться  не
успела, поскольку на нее вскарабкались три пекинеса, даром, что
им пришлось для этого залезть друг другу на спину.  Лила  молча
крутнулась,  и  пекинесы  разлетелись  в  стороны, скулящие, но
невредимые. Впрочем, стоило  ей  отвернуться,  как  вся  троица
снова оказалась тут как тут, только теперь к ним присоединилась
пара  доблестных  пуделей.  Одного  из  них  Лила   прикончила,
обернувшись еще раз.
       Роби отцепился от Фаррелла и припал к столбу светофора -
Роби рвало. Но уже подбегали новые люди: средних лет чернокожий
мужчина,  плачущий;  полноватый  юноша  в  пластиковом пальто и
домашних шлепанцах, взвизгивающий: "О, Господи, она же их  ест,
посмотрите,  она  их  по-настоящему  ест!"; две тощих, лишенных
возраста девушки в слаксах, обе с  пышными  бежевыми  начесами.
Все   они  отчаянно  окликали  своих,  не  обращающих  никакого
внимания на оклики кобельков, все вцеплялись в Фаррелла и орали
ему  в  лицо  каждый  свое.  Начали останавливаться проезжающие
машины.
       Небо  стало уже прозрачным и холодным, бледно-золотым на
востоке, но Лиле было не до неба. Со  всех  сторон  облепленная
роем  песиков,  она  металась,  поднималась на дыбы, кружила на
месте, огрызаясь окровавленной пастью. Песики были в ужасе,  но
дела  своего  не  бросали.  Запах  любви  говорил им, что они -
желанные гости, как бы невежливо не обращалась с ними  хозяйка.
Лила  встряхнулась, и пара визжащих таксиков, путаясь в двойной
створке подкатилась  по  тротуару  к  ногам  Фаррелла.  Кое-как
встав,  они  немедленно ринулись обратно в водоворот. Одного из
них Лила цапнула, разодрав почти пополам, но  второй  продолжал
лезть   на  нее  сзади,  волоча  за  собой  истекающего  кровью
товарища. На Фаррелла напал смех.
      Чернокожий спросил:
      - По-вашему, это смешно? - и ударил его.
       Фаррелл  осел  на  землю, продолжая смеяться. Чернокожий
смущенно склонился над ним и, предлагая платок, сказал:
       -  Простите,  мне не стоило этого делать, но ваша собака
убила мою.
       -  Она мне не собака, - ответил Фаррелл. Он отклонился в
сторону, пропуская между собой и негром еще одного человека  и,
лишь  пропустив,  увидел,  что  это  управляющий, обеими руками
сжимающий  револьвер.  Никто  не  замечал  его,  пока   он   не
выстрелил,  но  Фаррелл  успел  толкнуть  одну  из пышноволосых
девушек, и она налетела на управляющего  как  раз  в  тот  миг,
когда   раздался   выстрел.   Серебряная  пуля  разбила  стекло
запаркованной на ночь машины.
       Управляющий  выстрелил  снова, пока эхо первого выстрела
еще хлопалось о дома. На этот раз  завизжал  щпиц,  и  какая-то
женщина вскрикнула:
      - О Господи, он убил Борджи!
        Толпа   подалась   назад,   рассыпаясь   на   отдельные
составляющие, будто таблетка в телерекламе.  Притормозившие  из
любопытства  автомобили при виде револьвера прибавили скорость,
и  лица,  выглядывавшие  из  окон,  тоже  исчезли.  Не   считая
Фаррелла,  те  немногие, что еще оставались на улице, держались
от управляющего на  расстоянии  в  полквартала.  Небо  светлело
неудержимо.
      - Ради Бога, не позволяйте ему! - крикнула та же женщина,
надежно укрывшаяся в дверном проеме. Но двое прятавшихся с  нею
мужчин замахали на нее руками, говоря:
       -  Все  путем, он знает, где в этой штуке чего нажимать.
Валяй, приятель!
        Выстрелы   наконец   напугали   песиков,  и  те  начали
разбегаться от Лилы.  Лила  припала  к  земле,  окруженная  еще
дергающимися  комочками  шерсти,  оскалив  зубы  и  поблескивая
глазами, в которых черного  стало  уже  больше,  чем  зеленого.
Фарреллу  бросилась  в  глаза  торчащая  из  под  нее клетчатая
тряпица,  бывшая  прежде   собачьим   пальтецом.   Управляющий,
ссутулясь  и  не  отрывая косящих глаз от револьверного дула, с
нелепой тщательностью  прицеливался,  не  обращая  внимания  на
мужчин,  криками призывавших его стрелять. Он находился слишком
далеко от волчицы, чтобы та успела достать его прежде,  чем  он
израсходует  последнюю  серебряную пулю, хотя он наверняка умер
бы раньше, чем оборотень. Пока он целился, губы его шевелились.
       Фарреллу  хватило бы двух широких шагов, чтобы оказаться
за спиной  управляющего.  Впоследствии  он  говорил  себе,  что
испугался  револьвера  - думать так было легче, чем вспоминать,
что он испытывал, глядя на Лилу. Она раз  за  разом  облизывала
темные  челюсти,  и даже изготовляясь к прыжку, подняла к пасти
окровавленную лапу. Фаррелл думал о том, как  она  пробежит  на
мягких  лапах  по  спальне,  как дохнет ему в лицо. Управляющий
всхрапнул, и Фаррелл закрыл глаза. Но и закрыв, все еще ждал от
себя хоть каких-то действий.
       Затем он услышал голос, не узнать которого было нельзя -
голос миссис Браун.
      - Не сметь!
      Она стояла между Лилой и управляющим: в одной туфельке да
и та без каблука, в разорванном  на  плече  вязаном  платье,  с
усталым  и  покрытым  пятнами  грязи  лицом.  Тем  не менее она
наставила  на  ошалелого  управляющего  указательный  палец,  и
управляющий  отпрянул  на  шаг,  словно  у  нее тоже был в руке
револьвер.
       -  Леди, это волчица, - нервно запротестовал он. - Леди,
вы, пожалуйста, отойдите, отойдите в сторону. Это волчица, я ее
сейчас пристрелю.
       -  Я  хотела  бы  видеть разрешение на этот револьвер, -
миссис  Браун  протянула  к  управляющему   руку.   Управляющий
заморгал,  бормоча  нечто отчаянное. Миссис Браун продолжала: -
Известно ли вам, что в нашем штате вас могут  на  двадцать  лет
посадить  в  тюрьму  за  тайное ношение оружия? Вы знаете, чему
равен штраф за владение  револьвером  без  лицензии?  Он  равен
Пяти. Тысячам.  Долларов.
       С  другой  стороны  улицы  ей  что-то  кричали,  но  она
обернулась к твари, рычащей среди мертвых псов.
       -  Пойдем,  Лила,  -  сказала  она.  -  Пойдем  домой, с
Берникой.  Попьем чаю, поговорим. Ты знаешь, сколько времени мы
уже  толком  не  разговаривали?  Когда ты была маленькой, у нас
были такие хорошие, долгие разговоры, а  теперь  они  почему-то
прекратились.
       Волчица перестала рычать, но еще ниже припала к земле, и
уши ее оставались прижатыми к шее.
       -  Пойдем,  маленькая,  -  продолжала  миссис  Браун.  -
Послушай, знаешь что? - ты позвонишь на  работу,  скажешь,  что
заболела,  и  поживешь  у  меня  несколько  дней. Отдохнешь как
следует, может быть, мы даже поищем тебе  нового  доктора,  как
по-твоему?  От Шехтмана проку мало, он мне никогда не нравился.
Пойдем домой, солнышко. Мама с тобой, Берника все понимает.
       Протягивая  руку,  она сделала шаг к примолкшей волчице.
Управляющий испустил отчаянный  бессловесный  вопль  и  прыгнул
вперед,  неуклюже  отпихнув  миссис  Браун в сторону. Он держал
револьвер нацеленным прямо на Лилу и подвывал:
      - Моя собака, моя собака!
       Когда раздался выстрел, Лила была уже в воздухе, тень ее
метнулась за ней по земле, ибо солнце  наконец-то  взошло.  Она
рухнула  прямо на пару мертвых пекинесов. Их кровь обрызгала ей
грудь и белое горло.
       Миссис  Браун,  заверещав,  словно  звонок, извещающий о
начале обеденного перерыва, отшвырнула управляющего на проезжую
часть улицы и распростерлась поверх Лилы, полностью скрыв ее от
Фаррелла.
       - Лила, Лила, - причитала она, - бедная деточка, тебе не
на что было надеяться. Они убили тебя, потому что ты не  похожа
на них, они убивают всех, кто от них отличается.
       Фаррелл  подошел  и склонился над ней, но она, не глядя,
отпихнула его к стене.
       -  Лила,  Лила, бедняжка, несчастная крошка, может быть,
так и лучше, может быть, ты теперь счастлива. Тебе  не  на  что
было надеяться, бедная Лила.
       Владельцы  собак  с опаской подходили поближе, уцелевшие
псы бежали им навстречу. Управляющий, обхватив ладонями голову,
сидел на краю тротуара. Усталый, придушенный голос сказал:
       -  Ради  всего  святого,  Берника,  ну  что  ты  на меня
навалилась?  Можешь выть дальше, если тебе так хочется,  только
слезь с меня.
       Когда  она поднялась во весь рост, на улице снова начали
останавливаться машины. Полицейским пришлось  приложить  немало
усилий, чтобы пробиться через толпу.
      Никаких обвинений никто не выдвинул, поскольку предъявить
их было некому. Собака-убийца -  или  волчица,  как  настаивали
некоторые,   -   исчезла,   а  ее  владельца,  если  он  вообще
существовал, отыскать так и не удалось. Что же касается  людей,
своими  глазами  видевших, как волчица при первом прикосновении
солнца обратилась в юную девушку, то большей  их  части  как-то
удалось  совсем  ничего  не  увидеть,  хоть  впрочем  и  забыть
увиденного они уже никогда не смогли. Вполне понявших, что  они
видели, было очень немного, но и эти, также не сумев увиденного
забыть, ничего никому не сказали. Они, правда, скинулись, чтобы
заплатить   штраф,  предъявленный  управляющему  за  незаконное
хранение оружия. Фаррелл тоже дал, сколько смог.
      Лила же исчезла из жизни Фаррелла еще до заката. К матери
она не поехала, но собрала вещи  и  перебралась  к  друзьям,  в
Виллидж. Позже он слышал, будто она живет на Кристофер-стрит, а
еще позже, что она переехала в  Беркли  и  вернулась  в  школу,
доучиваться. Он никогда ее больше не видел.
       -  Этим все и должно было кончиться, - сказал он однажды
Бену. - Уж больно много мы  друг  о  друге  узнали.  У  всякого
знания,  видишь  ли,  есть  оборотная сторона. Она не смогла бы
смотреть мне в глаза.
       -  Потому что ты видел ее с этими псами, ты это имеешь в
виду? Или потому что знала, что ты не помешал бы  тому  дурачку
ее пристрелить?
      Фаррелл покачал головой.
       -  Это,  наверное, тоже, но не только, есть еще кое-что,
известное мне о ней. Когда она прыгнула в  последний  раз,  она
метила  не  в него. Она летела прямо на мать. Если б не солнце,
она бы ее прикончила.
      Бен негромко присвистнул.
      - Интересно, знает ли об этом старуха?
      - Берника знает о Лиле все, - ответил Фаррелл.
       Миссис  Браун  позвонила  ему  почти  два  года спустя -
сообщить, что Лила вышла замуж. Она потратила немало  усилий  и
денег,  чтобы его отыскать (в местах, где тогда обитал Фаррелл,
телефонная связь действовала всего четыре часа в сутки), но  по
тому,  как  злорадно потрескивали в трубке статические разряды,
он понял, что с ее точки зрения затраты себя оправдали.
         -    Он    из    Стэнфорда,    -   хрустела   она.   -
Психолог-исследователь.  На медовый месяц они поедут в  Японию.
       -  Это чудесно,  - сказал Фаррелл. - Я по-настоящему рад
за нее, Берника.
      И немного поколебавшись, спросил:
       -  А  он  знает  про  Лилу? Ну то есть, насчет того, что
случается...
       - Знает? - закричала она. - Да он рад до смерти, считает
что это чудо! Как раз по его специальности!
       -  Чудесно.  Замечательно.  До  свидания,  Берника. Нет,
правда, я очень рад.
       И  действительно,  думая о Лиле, он испытывал радость за
нее, смешанную с легкими сожалениями. У девушки, с  которой  он
жил в ту пору, пунктик был до чрезвычайности странный.



    Питер С. Бигл.
    Милости просим, леди Смерть!


                 Перевод с английского Н. Евдокимовой
     Spellcheck: Wesha the Leopard



   Это случилось в Англии  давным-давно,  еще  при  том  самом  короле
Георге, который говорил по-английски с ужасающим немецким  акцентом  и
ненавидел собственных сыновей. В  те  времена  жила  в  Лондоне  некая
знатная дама; она только тем и  занималась,  что  задавала  балы.  Эта
вдова  преклонных  лет  (звали  ее  леди  Флора  Невилл)  проживала  в
роскошном особняке неподалеку от Букингемского дворца, и  было  у  нее
столько слуг, что она никак не могла упомнить их по именам,  а  многих
ни разу в глаза не видывала. Яств у нее  было  куда  больше,  чем  она
могла съесть, нарядов куда больше, чем она могла надеть. В подвалах ее
дома скопилось столько вин, что бесчисленным гостям за  целый  век  не
прикончить, а чердаки были  забиты  творениями  великих  художников  и
скульпторов, о чем она и не подозревала.  Последние  годы  жизни  леди
Невилл устраивала званые вечера да балы, которые  посещали  знатнешйие
пэры Англии, а порою там появлялся даже сам  король,  и  прослыла  она
самой умной и остроумной женщиной Лондона.
   Но постепенно леди Невилл  приелись  празднества.  Она  по-прежнему
собирала у себя в доме  самых  прославленных  людей  страны  и,  чтобы
развлечь их, приглашала искуснейших жонглеров, акробатов, танцовщиц  и
факиров, но самой  ей  на  этих  приемах  становилось  все  скучнее  и
скучнее... Прежде ее занимали придворные сплетни, теперь же они  стали
вызывать у нее зевоту. Самая упоительная музыка,  самые  невообразимые
чудеса магии вгоняли ее в тоску. Когда  же  леди  Невилл  видела,  как
танцуют красивые и влюбленные пары, ей становилось грустно,  а  грусти
она не выносила.
   И вот однажды летом созвала она близких друзей и молвила:
   - С каждым днем  я  все  больше  убеждаюсь,  что  на  моих  вечерах
веселятся все, кроме меня самой.  Секрет  моего  долголетия  прост:  я
никогда не испытывала скуки. Всю жизнь меня  интересовало  то,  что  я
вижу вокруг, и мне хотелось увидеть еще больше. Но скуки я не терплю и
не намерена зевать на заведомо скучных приемах, особенно если сама  их
устраиваю. Поэтому на очередной свой бал я  приглашу  гостя,  которого
никто из вас при всем  желании  не  сочтет  скучным.  Друзья  мои,  на
ближайшем балу почетным гостем будет не кто иной, как Смерть!
   Молодой поэт горячо одобрил эту мысль, но остальные отшатнулись  от
хозяйки в ужасе. "Как не хочется умирать!"  -  твердили  они.  В  свое
время Смерть неминуемо придет за каждым из них;  зачем  же  играть  со
Смертью, не дожидаясь назначенного часа, который и так пробьет слишком
рано? Однако леди Невилл сказала:
   - Вот именно! Если Смерть собирается