Вячеслав Назаров

                                НАРУШИТЕЛЬ

     Сканировал: Ершов В.Г. 22/06/98.


     В кают-компании никого не было. Андрей швырнул на стол пачку  записей
и огляделся. Настенные часы напомнили ему,  что  раздражаться  нечего:  до
начала совета еще пятнадцать минут. Он опять поторопился, и  винить  нужно
только себя.
     Андрей вздохнул и уселся на свое место. Кресло под ним заскрипело..
     То-то и оно. Полгода в космосе - не  шутка.  Даже  для  металлических
кронштейнов кресла. А для человеческих нервов тем  более.  Особенно  когда
эти полгода - сплошная цепочка неудач.
     Неудач ли?
     В кают-компании тонко пахло сиренью.
     Традиционная веточка сирени - последний подарок Земли  -  за  полгода
превратилась в целый куст. И неожиданно зацвела. Словно почувствовала, что
скитаньям конец, что скоро замаячит  в  прицельных  визирах  желтый  шарик
Солнца и откроется черная труба  Большого  Звездного  Коридора,  приглашая
домой. А потом зеленовато-голубая Земля закроет  полнеба,  и  загудят  под
магнитными подошвами трапы лунного космопорта... Сирень  вернется  к  тем,
кто подарил ее - к мальчишкам  и  девчонкам  в  красных  галстуках.  Таков
обычай.
     А пока сиреневый куст стоит в  углу,  и  на  влажных  сине-фиолетовых
соцветьях гаснут малахитовые блики чужого заката. И самое  странное,  куст
очень вписывается в окружающий безжизненный пейзаж, который  равнодушно  и
объемно рисует широкий, во всю стену, обзорный экран.
     Зачем понадобился такой большой экран? Такое ощущение, что сидишь  на
веранде и только хрупкое стекло отделяет тебя  от  чужого  мира.  Мира,  в
котором ты - непрошеный гость. Ощущение не из приятных, особенно к  исходу
шестого месяца. Недаром кто-то из ребят приладил к видеостене  самодельные
портьеры: так спокойнее. А на чудеса они уже насмотрелись. Хватит!
     Андрей встал, чтобы задернуть  портьеру,  взялся  за  лохматую  кисть
шнура, но вниз не потянул: загляделся. Загляделся  в  тысячу  первый  раз,
загляделся вопреки непонятному раздражению и  вполне  понятной  усталости.
Знакомая картина властно приковывала к себе взгляд.
     Справа, где-то за горизонтом, умирало зеленое солнце. Его корона  еще
горела из-за острых зазубрин далеких гор, но тяжелое полукольцо серебряных
облаков, переливаясь, смыкалось все уже.  Собственно,  это  были  даже  не
облака, а сгустки электрического свечения - что-то вроде  земных  полярных
сияний. Они катились вперед, как пенный гребень исполинского черного вала,
и плотная темнота на глазах заливала небо.  Острые  иглы  звезд  мгновенно
протыкали накатывающуюся черноту, но ненадолго - слева -  из-за  горизонта
вставало нечто чернее черного, нечто огромное и круглое, оно  поднималось,
распухало и заглатывало едва родившийся звездный планктон.
     На этой планете не было ночи. Просто зеленый  день  сменялся  черным,
потому что вслед за уходящим видимым солнцем вставало невидимое.
     Поверхность... Глядя на  беспорядочное  нагромождение  геометрических
тел, заполнивших окружающее пространство, поневоле начнешь  сомневаться  в
самой  возможности  существования  ровного  места.  Гигантские   пирамиды,
конусы,  тетраэдры,  этаэдры,  немыслимые  ритмы  острых   ребер,   пиков,
наклонных  плоскостей,  винтообразных   полированных   граней,   одинаково
сумеречно-синих в свете зеленого вечера, навевали безотчетную тоску.
     Черное утро меняло пейзаж.
     С появлением  серебряных  облаков  гигантские  кристаллы  становились
прозрачными. Окружающее стремительно таяло - исчезали пирамидальные горы и
конические пропасти,  цилиндрические  башни  и  ромбические  утесы  -  все
превращалось в бесплотные туманные тени,  и  корабль  словно  повисал  над
дымчатой пустотой.
     Черное  солнце  поднималось  выше,  и  опять   неузнаваемо   менялась
окрестность.
     Под  мощным  ультрафиолетовым  излучением  вся  поверхность  начинала
светиться - сначала легким бледно-золотым свечением, потом все ярче и ярче
-   пока   не   загоралась   всеми   оттенками   от   лимонно-желтого   до
оранжево-красного.
     Из-за полуприкрытой шторы Андрей  рассеянно  следил,  как  наливаются
текучим золотым огнем камни и дальние горы, как трепетно и  безостановочно
пульсирует свет в полупрозрачной толще вздыбленных пород.
     Сейчас зыбкая красота светового танца вызывала горечь.
     Этот прекрасный, геометрически совершенный мир  был  мертв.  Мертв  с
самого рождения.
     И останется мертвым.
     Вспомнились  патетические  слова  одного   из   "отцов"   современной
космогонии, Штейнкопфа: "Надо смириться, наконец, с наличием сил,  которые
мы никогда не сможем познать. Планеты класса "К" - чужаки в нашем звездном
мире. Дозвездное вещество и жизнь -  несовместимы,  и  живому  никогда  не
проникнуть за барьер, поставленный самой природой. Пусть чересчур  горячие
головы обвиняют меня в консерватизме - я уверен в своей правоте. Докажите,
что в мирах класса "К" возможна жизнь, покажите хотя бы  одну  бактерию  с
кристаллопланеты, и я первый скажу вам - идите!"
     Пора смириться... Да, кажется,  пора.  После  долгих  дебатов  ученые
выбрали тринадцать кристаллопланет в  тринадцати  системах  двойных  звезд
так, чтобы избежать случайного совпадения. Полгода юркий звездолет "Альфа"
нырял в глубинах пространства и  времени,  и  семеро  разведчиков  дотошно
изучали  загадочно  одинаковые  кристаллические   миры.   Полгода   Андрей
обшаривал геометрические лабиринты, до рези в глазах всматриваясь в  шкалы
витаскопов, смутно на что-то надеясь.  Двенадцать  раз  надежда  сменялась
разочарованием.
     Эта планета - тринадцатая.
     Да, он хотел найти злополучную бактерию. И не затем, чтобы поколебать
авторитет Штейнкопфа.
     Просто за немногие годы, проведенные в космосе,  он  увидел  и  понял
много. Он прочувствовал сердцем  и  нервами  всемогущую  силу  и  жадность
жизни.  Он  находил  следы  органики  на  обугленных   звездным   пламенем
астероидах  и  в  пластах  замерзшего   газа   на   планетах-гигантах,   в
смертоносных радиоактивных облаках кометных ядер  и  в  пористых  железных
шубах остывших звезд. Он видел километровые веретена гловэлл  и  микронные
крестики санаций, огневок, впадающих в спячку при трех тысячах градусов по
Кельвину, и радиозолий, умирающих от теплового  удара  при  трех  тысячных
градуса, - жизнь пронизывала Вселенную, приспособляясь к самым невероятным
условиям.
     И он не мог поверить, не мог принять  существование  навеки  мертвого
мира - вопреки логике доказательств Штейнкопфа, вопреки очевидности.
     Тринадцатая планета  тоже  мертва.  Как  те  двенадцать  -  с  самого
рождения. Что и требовалось доказать.
     Какие  же  тут  неудачи?  В  учебниках  космогонии  вместо  "гипотезы
Штейнкопфа" появится "теория Штейнкопфа", внизу приписка  мелким  шрифтом:
"Экспериментально подтверждена  группой  советских  ученых,  в  том  числе
космобиологом А. И. Савиным". Для  молодого  ученого  такое  упоминание  -
блистательная победа, почти мировая слава.
     И отныне в ночном небе будут  тускло  гореть  тринадцать  огней,  как
дорожные знаки "Проезд  запрещен",  и  на  пыльных  гранях  лабира  навеки
останутся его следы - последние следы последнего человека - и не смоет  их
дождь, не сотрет ветер, не скроет трава, потому что ничего  такого  нет  в
мирах класса "К". И не будет.
     Не будет.
     Свет в камнях  уже  не  пульсировал,  а  горел  ровным  пламенем  под
бархатно-черным  беззвездным  небом,  и  какая-то  странная   затаенность,
какое-то неуловимое,  ускользающее  напряжение  сквозило  в  неподвижности
окрестных скал.
     - Никак не можешь налюбоваться?
     Рядом, попыхивая носогрейкой и кашляя  с  непривычки,  стоял  Алексей
Кривцов. Носогрейку ему подарила перед отлетом невеста, но закурить трубку
астрофизик решился только сегодня. Что же, он прав. Пора думать о Земле, о
том, кто и как нас встретит.
     Андрей молчал, и Кривцов снисходительно продолжил:
     - Лабир... Занятный минерал...  Вся  эта  молодка  почти  целиком  из
лабира... Есть мнение, что планеты класса "К"  образовались  в  результате
непосредственной  кристаллизации  дозвездного   вещества.   Так   сказать,
холодным способом. Без взрыва.  Отсюда  -  уникальные  свойства  и  самого
лабира, и всей планеты...
     - Алеша, родной, знаю! И про лабир, и про всю  планету!  -  Внезапное
раздражение снова захлестнуло Андрея.  -  Слышал!  Читал!  Эти  уникальные
свойства у меня вот где сидят!
     Астрофизик попятился, удивленно моргая близорукими глазами.
     - Ты что, очумел? Я ведь так, для разговора...
     - Прости, - Андрей смутился. - Просто эти  кристаллические  сестренки
мне все нервы измотали.  Что-то  есть  в  них,  что-то  мельтешит,  что-то
мерещится, а что - никак не пойму. Не верю  я  в  этот  вечный  покой,  не
верю...
     - Чудак... Другой бы на твоем месте сейчас меню для званого  обеда  в
честь защиты докторской диссертации составлял, а ты сам себя через  голову
перепрыгнуть хочешь. Доказал ты отсутствие жизни на планетах  класса  "К"?
Доказал.  Подтвердил  теорию?  Подтвердил.  Что  еще  тебе  надо?   Самого
Штейнкопфа переплюнуть?
     - Никого я не хочу переплевывать, Алеша. Просто где-то есть  во  всей
этой правильности ошибка. Чувствую я ее, а поймать не могу...
     Кривцов пожал плечами и собирался отойти, но Андрей остановил его:
     - Постой, что ты там про молодку говорил?
     - Про какую молодку?
     - Ну про ту, что целиком из лабира...
     - А... Только то, что эта планетка - самая молоденькая из тринадцати.
Ей еще и десяти миллиардов годков нет... В самом соку...
     И опять что-то метнулось в мозгу,  не  успев  стать  мыслью,  -  тень
догадки, дразнящий проблеск в тумане.
     Кают-компания наполнялась. Почти весь экипаж был  здесь,  не  хватало
лишь капитана. Андрей вернулся к столу, так и не задернув портьеру. К нему
наклонился Медведев, научный руководитель экспедиции:
     - Вы все закончили, Андрей Ильич?
     - Почти. Остался  только  витаскоп  в  квадрате  288-Б.  Остальные  я
демонтировал. Результаты прежние: полное отсутствие органики.  Тринадцатая
стерильная планета.
     - Ну что же... Кажется, Штейнкопф действительно прав. Все сходится...
     -  Очень  уж  точно  сходится,  Петр  Егорыч.  Настолько  точно,  что
начинаешь сомневаться.
     Медведев смерил биолога долгим оценивающим взглядом:
     - У вас есть сомнения?
     - Да нет, собственно... Все факты как будто верны...
     - Почему вы оставили витаскоп  в  квадрате  288-Б?  Это,  кажется,  у
Белого озера.
     -  Да,  это  у  Белого  озера.  Собственно,  я  не  успел  еще   туда
добраться... И потом... Может быть, его оставить пока, Петр Егорыч?
     - Не вижу смысла. Вряд ли в обозримом будущем здесь побывает еще одна
экспедиция. Наша работа, на мой взгляд,  достаточно  убедительна  во  всех
аспектах. В том числе и в биологическом. А оставлять витаскоп потому,  что
за ним лень лететь, это, простите меня, несколько странно. Со  всех  точек
зрения.
     - Хорошо, Петр Егорыч. Я уберу витаскоп. Здесь какие-нибудь два  часа
лету... Сразу же после Совета.
     - Пожалуйста, Андрей Ильич, я вас очень прошу.
     Андрей хотел возразить, но промолчал под серым насмешливым  взглядом.
Он всегда чуть побаивался Медведева. Во-первых, Медведев был  почти  вдвое
старше.  Во-вторых,  Медведев  -  член   знаменитой   звездной   восьмерки
Международного Совета Космонавтики. А в-третьих... В-третьих... В-третьих,
этот чопорный человек меньше всего располагал  к  откровенности.  Он  умел
убивать молчанием: не иронией, не  доказательствами,  не  темпераментом  -
именно молчанием. Молча, не перебивая,  не  отводя  внимательных  холодных
глаз, он слушал то, что ему говорили. Слушал до тех пор, пока говорящий не
начинал путаться в своих  собственных  логических  построениях.  Кончалось
обычно тем, что автор новой романтической  гипотезы  вопреки  собственному
желанию связно и убедительно опровергал сам себя. Вот и сейчас - ни  слова
упрека:  только  опустились  глаза,  и  ненавистная  пилочка  для   ногтей
замелькала в холеных руках, ставя крест на несостоявшемся открытии...
     Даже не в этом  дело.  Шесть  месяцев  они  вместе.  Семь  человек  в
железной скорлупе космического корабля. Тысячи световых лет от дома  -  не
от Земли, а от этой  немыслимо  малой  крупицы  звездного  света,  которое
именуется Солнечной системой. Их отношения  больше  чем  дружба:  все  они
спрессованы, сжаты, сплавлены темной тяжестью Вселенной... Все они - нечто
одно в семи разных воплощениях, в семи  вариациях  желаний,  воспоминаний,
ума...
     Все, кроме Медведева. В нем есть что-то от космоса. Может  быть,  это
холодное, беспощадное, безжизненное молчание?
     Безжизненное  молчание...  Тринадцать  планет-близнецов,  которые  не
хотят говорить... Почему?
     Где-то краем сознания  Андрей  удивлялся  непростительно  откровенной
улыбке  вошедшего  капитана:  меланхоличный  латыш,  начинавший   еще   на
досветовых плазменных колымагах.
     Правда, поговорить он любил. Но его разговоры почему-то почти  всегда
касались только дисциплинарных нарушений. Волей  случая  или  судьбы  чаще
всего он беседовал с Андреем. Поэтому Андрей привык ко всему, кроме...
     - Товарищи, простите меня за опоздание. Несколько  неожиданно  к  нам
пробилась Земля. Внеочередная связь...
     В кают-компании стало тихо. Улыбался только капитан.
     - Земля дала "добро" на наше возвращение. Старт корабля - через сутки
по бортовому времени...
     Капитан  покосился  на  незадернутую  портьеру,  но  даже  это  явное
нарушение порядка  не  испортило  его  настроения.  Он  искрился  какой-то
хорошей вестью и тянул с простодушной лукавостью сильного человека.
     - И еще  одно  сообщение.  Было  очень  много  помех  нестационарного
порядка,  поэтому  сообщение  передавали  трижды   на   двойной   мощности
менгопередатчиков... Но я записал все точно.
     Он повернулся к Андрею, и вслед повернулись шесть напряженных лиц.
     - Дело в том, что население Земли увеличилось...
     У Андрея внутри затикали часы: капитан явно переигрывал.
     - Увеличилось на одного человека...
     Что-то зябкое и нежное сжало горло...
     - Сын у тебя, Андрюшка!
     Андрей опомнился, когда десять сильных рук подхватили  его  у  самого
пола, а как он очутился у потолка, до него так и не дошло. Он увидел,  как
в резких складках морщин по губам Медведева мелькнула тень улыбки.
     - Молодые люди, учтите, что в  данное  время  тяготение  почти  равно
земному...
     Андрей  сел  за  стол,  поправляя  костюм.  Шум  покрыл   раскатистый
капитанский баритон:
     - Ладно,  товарищи,  крестины  справим  на  Луне.  А  Совет  все-таки
проводить надо. Устав требует. Я думаю, подробных докладов не  нужно.  Все
мы работаем вместе. Давайте прямо с вопросов. Что кому неясно...
     Вопросы посыпались со всех сторон. Только к  делу  они  не  имели  ни
малейшего отношения.


                                  * * *

     О витаскопе Андрей вспомнил только через два часа. Он услышал, как за
спиной Медведев сказал Бремзису:
     - Капитан, Савину сейчас не до проблемы жизни  на  кристаллопланетах.
Он блестяще справился с этой проблемой  на  Земле.  Я  к  тому,  что  надо
кого-то послать за прибором.
     Андрей густо покраснел и встал:
     - Петр Егорыч, не надо! Я сам...  Простите,  немного  ошалел,  но  не
настолько, чтобы... Короче, я в трезвом уме и твердой памяти, как говорят.
И потом, мне сейчас совсем не помешает прогулка по свежему воздуху.
     Медведев поднял брови, а капитан засмеялся:
     - Ну что же, товарищ папа, если ты считаешь стерильный углекислый газ
свежим воздухом - пожалуйста! Только не вздумай открывать  скафандр,  если
запаришься!
     Снова со всех сторон послышались шутки, но Бремзис поднял руку.
     - Товарищи, времени до отлета осталось  совсем  мало.  Пора  готовить
"Альфу". Совет считаю законченным... Да! Чуть не забыл. Последний  вопрос:
будем  присваивать  этой  планете  полное  имя  или  ограничимся  цифровым
индексом?
     - Какой смысл? Все  кристаллопланеты  похожи,  как  две  капли  воды.
Единственная разница - возраст...
     Медведев поддержал астрофизика:
     -  Кривцов  прав.  Достаточно  цифрового  индекса.   Планета   вполне
ординарная.
     - Хорошо. Договорились. - Капитан повернулся к  Андрею,  похлопал  по
плечу.  -  Ну  а  ты,  товарищ  папа,  влезай  в  "Яйцо",  бери   диск   и
отправляйся...
     - "Яйцо"... - Андрей недовольно поморщился. - Здесь рукой подать... А
с ними возни столько...
     - Никаких разговоров. Мне и так тебя отпускать одного не следует.  Но
время горячее, ты человек опытный.  С  "Яйцом"  тебе  Кривцов  поможет,  а
связь...
     - Связь буду держать я, - бросил на ходу Медведев. - Мне все равно  в
радиорубке работать с "Хроносом", и я смогу заодно следить за "Примой".
     - Добро. Не задерживайся, Савин. Время дорого.
     Пока Андрей собирал записи, кают-компания опустела.


                                  * * *

     Кривцов догнал Андрея уже в "инкубаторе".
     - Возьми вот это, - он кивнул в  сторону  третьей  ячейки  справа.  -
Только вчера в нем ходил. Абсолютно свежее и отлично чувствует руки.
     Придерживая за сложенные манипуляторы, они  довольно  легко  выкатили
двухметровый  полированный  эллипсоид  из   ячейки   и   закрепили   между
решетчатыми дисками возбудителя. Кривцов отошел к панели управления.
     - Открывай! - бросил он через плечо.
     Андрей только сейчас  заметил,  что  САЖО-5  -  скафандр  автономного
жизнеобеспечения - мало напоминает яйцо. Он похож скорее на мертвого  жука
со скорбно скрюченными лапками. Точнее, не  на  мертвого,  а  на  спящего.
Достаточно одного движения и...
     - Ну что ты там? Никак не опомнишься?
     - Да нет, Алеша. Просто  засмотрелся.  Странно  -  сигнал  готовности
горит, как кусок ночного лабира...
     - Вот уж не знал,  что  отцовство  развивает  скрытые  художественные
наклонности,  особенно  творческую  фантазию.  Надо  будет  запомнить   на
будущее...
     Андрей, улыбаясь, нажал тугую красную кнопку на туловище жука.
     - Я думаю, Алеша, тебе не придется долго ждать подтверждения.
     Астрофизик довольно фыркнул в черную бородку и полез за  носогрейкой,
хотя курить в "инкубаторе" не полагалось.
     Металлическое тело "жука" медленно разошлось на две половинки, словно
скрипичный футляр, открыв замысловатую и  тщательно  продуманную  путаницу
внутренностей.
     - Кстати, - Кривцов держал носогрейку в зубах, но не  зажигал.  -  Ты
заметил  заводскую   марку?   Красноярск...   Так   сказать,   привет   от
земляков-сибиряков...
     Только сейчас - позор! - Андрей  обратил  внимание  на  буквы  КБК  -
"Красноярский биокомплекс", - выбитые на  суставах  манипулятора.  А  ведь
Нина до свадьбы работала на КБК! Может быть, ее пальцы прикасались к этому
металлу, давая жизнь миллиардам микроорганизмов и грибков,  заключенным  в
пробирки  и  змеевики,  колбочки  и  реторты,   этим   пушистым   подушкам
чудодейственной хлореллы; может быть,  ее  пальцы  сделали  для  него  эту
немыслимо сложную и великолепно действующую модель биосферы Земли, чтобы в
страшный час в пучинах беспощадного космоса он не погиб...
     Она  стоит  на  самом  краю  слоистого,  полуобрушенного  утеса,  над
зеленоватой плоскостью Красноярского  моря,  расчерченного  моторками,  и,
закинув лицо, читает странные старые стихи:

                Приедается все.
                Лишь тебе не дано примелькаться.
                Дни проходят,
                и годы проходят,
                и тысячи, тысячи лет.
                В белой рьяности волн,
                прячась
                в белую пряность акаций,
                может, ты-то их,
                море,
                и сводишь, и своди