Дин МАКЛАФЛИН

                             БРАТЬЯ ПО РАЗУМУ

                              пер. И.Гурова



                                  Пролог

     Холодный ветер выл и загонял острые кристаллики все глубже  в  шерсть
Чир-куалы.
     Чир-куала упрямо карабкался на  холм.  Идти  было  трудно.  Ходильные
ласты не находили опоры в мягком белом порошке, который покрыл всю  землю,
а склон был крутым. Его короткие неуклюжие  ноги  ныли  от  усталости.  Он
проваливался в белый порошок, барахтался в нем. Порошок был холодным.
     Другого такого холодного времени Чир-куала  не  помнил.  Никогда  еще
ветер не дул так свирепо, так непрерывно. Чир-куала уже много раз  засыпал
и просыпался, а он все дул и дул. И никогда еще  земля  не  пряталась  под
таким глубоким слоем странного белого порошка.
     Чир-куала ничего не понимал.
     Холодные твердые кристаллики прилипали к его шерсти. Он стряхивал их,
а ветер обсыпал его все новыми и новыми. Ветер  пробирался  сквозь  густую
шерсть, и  его  сотрясала  дрожь.  Ходильные  ласты  болели,  и  Чир-куала
тихонько поскуливал.
     И все-таки он упрямо лез на холм. Он хотел есть.  Его  терзал  голод.
Только эти муки были способны выгнать его на холод и ветер. Прежде,  когда
наступало холодное время, он лежал, уютно свернувшись в своем логове, пока
небо снова не становилось синим, а воздух - теплым,  и  белый  порошок  на
земле не растекался водой.
     Но на этот раз холод никак не уходил, ветер выл, не  стихая,  а  небо
оставалось серым. Он ничего не ел уже... уже...
     Ему вспомнилась  его  последняя  добыча  -  маленький  неповоротливый
зверек, которого он изловил в глубине логова. Совсем крошечный. Он на него
и не посмотрел бы, если бы голод не раздирал его внутренности.
     А когда он его проглотил, то заснул и проспал  все  темное  время,  а
потом пришло светлое время, и он  ничего  не  ел,  потому  что  есть  было
нечего, и в следующее темное время  он  спал  беспокойно:  ему  мерещились
всякие съедобные зверьки.
     И вот теперь голод выгнал его из логова и заставляет лезть  на  холм.
Новые  звери  на  вершине  холма  иногда  давали  ему  еду  -   если   он,
разобравшись, чего они от него  хотят,  делал  это.  Иногда  бывало  очень
трудно и всегда непонятно, но когда у него  получалось  то,  что  им  было
нужно, новые звери давали ему вкусные вещи.
     Склон был засыпан холодным белым порошком. Из него торчали  сломанные
стволы бывшего  леса  и  длинные  сухие  стебли.  Обломки,  укрытые  белым
порошком, ранили ходильные ласты Чир-куалы, и  позади  него  уже  тянулась
цепочка голубых пятен.
     На  обрыве  Чир-куала  ухватился  цепкими  веслообразными  лапами  за
торчащие стебли, чтобы легче было лезть.  Стебли  обломились.  Он  упал  и
покатился вниз по склону в вихрях белого порошка. Порошок  забился  ему  в
шерсть - мокрый и холодный порошок.
     Потом он  долго  лежал,  жалобно  поскуливая.  У  него  не  было  сил
шевелиться. Но он все-таки заставил себя встать и снова начал карабкаться.
За стебли он больше не хватался.
     В конце концов он добрался  до  вершины.  Ветер  там  дул  еще  более
свирепо. Он ерошил шерсть Чир-куалы, отнимал тепло у его  тела.  Чир-куала
заплакал тоненько и жалобно. Его ходильные  ласты  сначала  жгла  боль,  а
теперь они  почти  ничего  не  чувствовали.  Голубых  пятен  в  отпечатках
становилось все  больше.  Спотыкаясь,  он  брел  к  логову  новых  зверей,
поселившихся на вершине.
     Он шлепнул лапой по плоской штуке, которая загораживала вход. Она  не
шелохнулась. Он шлепнул еще раз, и еще, и еще - все сильнее и настойчивее.
У него вырвался надрывный вопль. Он не  понимал,  почему  новые  звери  не
убирают штуку, которая загораживает вход, и не дают ему еды.
     Ему нужна еда. Он голоден.
     Холодный ветер выл и выл.
     Чир-куала бил по двери лапой и всхлипывал.



                                    1.

     Напиток этот именовался кофе, хотя варили его  из  стеблей  растения,
родина которого находилась в  сорока  световых  годах  от  Земли.  Он  был
горьким,  как  хина  с  примесью  цедры,  но  если  пить  его  горячим   и
подслащенным, он вполне мог заменить кофе.
     Некоторые  даже  предпочитали  его  настоящему.  Время  завтрака  уже
кончилось, обеденное еще не наступило, и в столовой, кроме Сигурда Мюллера
и стажера Лорена Эстансио, не было никого. Мюллер поднес чашку к  губам  и
снова поставил - пусть еще немножко остынет.
     - Ну, и что вы об этом думаете? - спросил он молодого человека.
     Эстансио пожал плечами - неловко и неубедительно.
     - Мне что-то страшно становится, - признался он.
     - Да неужто? - Мюллер всей грудью налег на столик. - Почему бы это?
     Молодой стажер смутился.
     - Ну... - начал он. - Помните, год  назад,  когда  я  только  приехал
сюда, вы дали мне решать задачи - те же, которые даете шаркунам?
     Мюллер улыбнулся.
     - Я даю их всем вам, желторотым  зазнайкам.  Вы  же  -  патентованные
умники, иначе вас сюда  не  прислали  бы.  Это  обеспечивает  мне  хороший
контрольный стандарт.
     Эстансио кивнул.
     - Мне явно не удалось блеснуть, - сказал он.
     - Вы показали средний результат, - припомнил Мюллер так,  словно  это
не имело большого значения. Он постучал ногтем  по  столику.  -  Вся  соль
проверок на интеллект заключается в том, чтобы задачи  были  не  по  зубам
даже самому умному, иначе от них нет никакого толку. - Мюллер откинулся  и
сощурил  глаза.  -  За  семь  лет,  которые  я   провел   здесь,   средний
интеллектуальный уровень наших стажеров не повысился ни на  йоту.  Видимо,
вы, ребята, достигли эволюционного плато.
     - Это-то меня и  пугает,  -  пробормотал  Эстансио.  -  Ведь  мне  ни
лабиринты, ни другие задачи не в новинку, но на вашей серии я  споткнулся.
И когда я увидел, как шаркун справился  с  двойным  системным  лабиринтом,
хотя он понятия не имел о самой идее лабиринта... - Он замялся и  повторил
растерянно: - Мне страшно.
     - Да, смышленый был экземпляр, - заметил Мюллер.
     С этим Эстансио согласиться все-таки не мог.
     - Простая случайность, - возразил он.
     Мюллер покачал головой.
     - Нет,  не  случайность.  -  Он  придвинулся  ближе.  -  А  что  если
сегодняшний был не первым?
     Эстансио сдвинул брови.
     - О других таких я не слышал, - произнес он с сомнением в голосе. - И
уж, во всяком случае, за время, пока я тут, такие нам не попадались.
     - Но вы приехали всего год назад, - напомнил Мюллер, - а  я  как  раз
перед этим обследовал двух таких. Оба экземпляра из одной местности  -  из
той самой, где поймали сегодняшнего.
     - С горы Зиккурат?
     - Вот именно, Популяция, изолированная в горном районе,  численностью
около семи с половиной тысяч. А не так давно их там было шесть  тысяч.  За
последние десять лет они заметно размножились.
     Эстансио задумался, машинально поворачивая свою чашку то в одну, то в
другую сторону.
     - Местность, пожалуй, вполне подходящая, - сказал он наконец.
     Мюллер с усмешкой кивнул, а затем попросил:
     - Ну-ка, объясните мне почему.
     - Небольшая популяция в изолированном районе, где естественный  отбор
особенно  жесток.  При  таком  положении  вещей  почти  неизбежно   должны
проявиться эволюционные тенденции.
     - У Хотермена вычитали? - спросил Мюллер.
     Эстансио покраснел.
     - Совершенно верно. Но ведь он прав?
     Мюллер пожал плечами.
     -  В  принципе  -  конечно,  -  согласился  он.  -  Однако   Хотермен
рассматривал совсем иную ситуацию. Он имел в  виду  развитие  определенных
генетических тенденций, то есть такое положение,  когда  данные  гены  уже
существуют. А тут происходит совсем другое.
     - Вы уверены? - нерешительно спросил Эстансио.
     - Абсолютно, - заявил Мюллер. -  Наша  станция  была  создана  здесь,
когда планета перешла от Альфы к Бете, то есть почти тысячу лет назад.  Мы
исследовали шаркунов на протяжении всего этого срока. Если бы интересующие
нас гены существовали и тогда, они выявились бы в первые же двести лет. Но
чего не было, того не было. Первый достаточно  сметливый  шаркун,  хотя  и
вдвое уступавший нынешним по смышлености... Не морщитесь, не морщитесь,  я
проверял в архиве... Первый такой шаркун был обнаружен  сорок  лет  назад.
Ну-ка, угадайте, откуда он был родом?
     - С горы Зиккурат?
     Мюллер ударил кулаком по столу.
     - Совершенно верно, - процедил он сквозь зубы. -  Произошла  мутация.
Другого объяснения нет. И произошла она в изолированной популяции.
     Эстансио долго молчал.
     - Почему вы его забили? - спросил он наконец.
     - Потому же, почему я забил первых двух, -  ответил  Мюллер.  -  Хочу
взглянуть на его мозг. Первые два... я думал, это  случайность.  Теперь  я
изменил  свое  мнение  и  полагаю,  что  клетки  мозга  этого   последнего
экземпляра подтвердят закономерность.
     - Но как же правила? - с недоумением спросил Эстансио. - Ведь шаркун,
демонстрирующий исключительные качества...
     Мюллер подергал свою мефистофельскую бородку.
     - Правила, правила! - бросил он пренебрежительно. -  Я  должен  знать
точно, а другого способа нет. - Внезапно он резко  переменил  тему.  -  Во
всяком случае, так могло показаться на первый взгляд:
     - Вы ведь возвращаетесь с этим рейсом грузового космолета?
     Вопрос был чисто риторический. Стажера приглашали остаться на станции
еще на год лишь в исключительных случаях. Эстансио кивнул.
     Мюллер удовлетворенно улыбнулся.
     - Очень хорошо, - сказал он. - Когда уедете, можете говорить об  этом
сколько хотите. Но пока вы еще тут... Этого не было. Просто  не  было.  Вы
поняли?
     - Кажется, да... - протянул Эстансио. - Но... почему?
     - А потому, что они умнеют, - ответил Мюллер. - Если не принять  мер,
они все станут умными - куда умнее нас. И они свирепы - вы же видели,  как
ведут себя дикие. Значит, этого нельзя допустить. Вот зачем мы из  века  в
век сохраняем тут станцию. Чтобы наблюдать за ними. Потому что кто-то  уже
тогда сообразил, к чему идет  дело.  Чтобы  вовремя  осадить  их.  Но  тут
хватает идиотов,  которые  -  представьте  себе  -  хотят,  чтобы  шаркуны
эволюционировали. Ну, так им незачем знать про  мутацию.  Да  и  остальным
тоже.
     - А-а... - сказал Эстансио, растерянно сдвинув брови.  -  Но  что  мы
можем сделать? Как им помешать?
     - Не спрашивайте, - хихикнул Мюллер. - Не то я объясню.
     - Нет, все-таки... - не отступал Эстансио.
     Мюллер налег грудью на столик и многозначительно забарабанил по  нему
пальцами.
     - Вы слышали, кто прибудет с космолетом?
     Эстансио задумался, припоминая.
     - Ну, Блэкитт, еще Холмен и...
     Мюллер жестом остановил его.
     - Я говорю не о сотрудниках, а о тех, кому приспичило  знакомиться  с
условиями жизни на планете.
     - Хичкок? - Эстансио явно недоумевал. - Но ведь он... он же будет  за
них заступаться. Он всегда за кого-нибудь заступается.
     - Оно так, - согласился Мюллер, - но только он редко бывает в  курсе.
И по большей части просто сует всем палки в колеса. То же будет и тут.
     - Вы уверены?
     - Да, уверен, - Мюллер улыбнулся. - Я ему поспособствую.
     И он захохотал.

     "Я содрогнулся, господа. Содрогнулся!"
     Хичкок решил, что именно этой фразой он,  когда  вернется  на  Землю,
начнет свою речь о том, что ему довелось увидеть на Одиннадцатой планете в
системе Скорпиона. Так он начнет свою речь на  заседании  Общества  защиты
гуманности, учредителем которого был,  и  объявит  очередную  кампанию  по
помощи и спасению.
     Институт Одиннадцатой Скорпиона, конечно, попробует протестовать. Эти
ученые завизжат, будто он подтасовывает факты. Пусть их! Те, чьи гнусности
он вытаскивал на свет в прошлом, всегда прибегали к подобным уверткам,  но
тщетно. Широкая публика знала, на чьей стороне правда.
     Хичкок составил свое мнение, едва прибыл на Одиннадцатую Скорпиона, а
точнее  говоря,  в  ту  минуту,   когда   начал   спускаться   по   трапу,
притулившемуся  под  бортом  "Странника".  Он  был  далеко  не  в   лучшем
расположении духа - поездка  оказалась  сопряженной  с  массой  неудобств.
"Странник" был грузовым  космолетом,  а  не  комфортабельным  пассажирским
лайнером. Его сунули в одну каюту с  молодым  стажером,  который  был  так
увлечен мутационными возможностями, заложенными в генетических  процессах,
что только о них и говорил. Духовное убожество ученых просто поразительно!
     Держа в руках по чемодану, Хичкок опасливо спускался со ступеньки  на
ступеньку. Трап был длинный  и  казался  очень  ненадежным.  Он  дрожал  и
поскрипывал под ударами ветра.
     В любом цивилизованном месте к космолету подали бы лифт.
     Ветер был ледяной. Он завывал вокруг Хичкока. Он морозил  ему  горло.
Он пронизывал его легкое пальто - на любой  цивилизованной  планете  этого
пальто было бы более чем достаточно. Его пепельные  посеребренные  сединой
волосы взлохматились, кончики ушей ныли, отвислые  щеки  онемели.  У  него
ломило в висках, а на носу повисла капля. Ужасная, ужасная планета!
     Хичкок остановился  и,  опустив  чемоданы  на  ступеньку,  попробовал
стянуть воротник потуже.  Это  не  помогло  -  ветер  пробрался  и  сквозь
воротник. Хичкок угрюмо посмотрел вниз.  Перекинутая  через  плечо  камера
больно била его по боку.
     Космодром, расстилавшийся у подножья трапа, не украсил бы и временный
разведывательный лагерь. Выровненное поле посреди каменистой равнины  -  и
даже без покрытия! Да какое там поле - жалкая площадка! На  краю  поля,  в
той стороне, где  виднелся  черный  купол  станции,  приютилось  несколько
аэромашин. С другой стороны поле уходило к холодному морю, смыкавшемуся на
горизонте с небом. Волны, лениво ворочая ледяное крошево,  били  в  скалы,
одевали их кружевом причудливых сосулек.
     Хичкок возмущенно взглянул на яркое солнце. Оно пылало в чистом синем
небе, но не грело!  А  уж  второе  солнце  системы  и  вовсе  было  жалкой
блесткой, еле мерцавшей почти у самых волн.
     Совершенно ясно, что эта планета не подходит  для  обитания.  Она  не
подходит не только людям, но и любым другим живым существам.
     Спускаясь, он заметил, что космолет уже  разгружается.  Кран  опускал
контейнеры и ящики на сани, которые тут  же  отъезжали  и  поворачивали  к
куполу. В сани были впряжены мохнатые грязно-белые  коротконогие  создания
величиной с хорошего дога. Пока  сани  грузились,  они  сидели  на  задних
конечностях, а передние, словно вовсе лишенные  костей,  складывали  почти
вдвое, прижимая к телу широкие лапы, похожие на меховые рукавицы. Никто не
отдавал им никаких команд. По-видимому, они сами  знали,  что  им  следует
делать.
     На полпути вниз Хичкок остановился еще раз и, обернувшись к человеку,
который спускался за ним, указал на упряжки.
     - Это что, туземцы?  -  спросил  он.  Ему  пришлось  крикнуть,  чтобы
перекрыть свист ветра.
     Человек - еще один щенок-стажер, не признающий  ничего,  кроме  своей
науки, - словно бы не сразу понял его вопрос.
     - Шаркуны? - спросил он с недоумением. Потом кивнул.
     Хичкок снял с плеча камеру и запечатлел  сцену  погрузки  на  пленку.
Возмутительно! Бедняги превращены в рабов!
     У подножья трапа ждали  сани,  снабженные  съемными  скамьями.  Возле
саней стоял человек  в  длинном  теплом  одеянии  с  капюшоном,  а  восемь
запряженных в них шаркунов сидели  скорчившись  и  поеживались  от  ветра.
Человек протянул руку к чемоданам Хичкока.
     - Садитесь! -  крикнул  он.  -  Мы  тронемся,  как  только  спустятся
остальные.
     Хичкок не выпустил чемоданы. Он поглядел на шаркунов в упряжке.
     - Благодарю вас, - сухо произнес он и лязгнул зубами от холода.  -  Я
предпочту пойти пешком.
     Человек пожал плечами, но все-таки начал его уговаривать.
     - На таком ветру это непросто, - он махнул рукой  в  сторону  черного
купола, до которого было не меньше полумили. - Не  успеете  и  двух  шагов
пройти,  как  нахватаетесь   холодного   воздуха   и   застудите   легкие.
Поезжайте-ка лучше с нами, простыми смертными.
     - Если меня повезут они, я не поеду, - с гордым достоинством  ответил
Хичкок.
     - Кто? Шаркуны? - Человек как будто не сразу его понял. - Но  они  же
родились и выросли в здешнем климате. Он им нипочем.
     - Но они родились и  выросли  не  для  того,  чтобы  быть  рабами,  -
возразил Хичкок.
     Сотрудник станции посмотрел на него со странным выражением.
     - А, так вы, значит, тот  самый  Хичкок!  Послушайте,  уважаемый,  вы
напрасно воображаете, будто шаркуны - люди. Ничего подобного.  Это  просто
очень смышленые животные.
     - Никто во вселенной не рожден для того, чтобы быть рабом, - привычно
продекламировал Хичкок.
     Его невольный собеседник досадливо хмыкнул.
     -  Еще  раз  предупреждаю:  пойдете  пешком  -  пожалеете.  А  теперь
садитесь. Мы сейчас трогаемся.
     Он ткнул пальцем в  сторону  саней.  Хичкок  несколько  секунд  молча
смотрел на него в упор.
     Но холод и ветер были убедительнее  всяких  слов:  Хичкок  подошел  к
багажнику саней и  поставил  на  него  чемоданы,  притопывая,  чтобы  хоть
немного согреть коченеющие  ноги.  Его  онемевшие  руки  посинели.  Тщетно
стараясь унять озноб, он сказал себе, что эти существа привычны к здешнему
климату, а сани они все равно потащат, поедет он или не поедет.  И  лишний
пассажир в конечном счете никакой разницы не составит.
     Однако про свою миссию он не забыл: подняв камеру,  он  запечатлел  и
эту сцену - сначала сани и пассажиров, жмущихся друг к другу от холода,  а
потом спанорамировал на шаркунов, которые покорно ждали в постромках.  Вид
у них был жалкий и подавленный. Хичкок подольше задержал на них объектив.
     К несчастью, они оказались на редкость безобразными.

     Он потребовал, чтобы его поселили отдельно,  холодно  отверг  попытку
передать его чемоданы шаркуну  и,  неодобрительно  хмурясь,  величественно
прошествовал по коридору к своей комнате.
     Открыв дверь, он прямо перед собой увидел шаркуна,  который  подметал
пол. Хичкок положил чемоданы на кровать, а шаркун продолжал сосредоточенно
орудовать щеткой, словно вообще не заметил, что в комнату кто-то вошел.
     Он был бы одного роста с Хичкоком, если  бы  не  короткие  ноги.  Его
серая шерсть отливала серебром, но голова внушала омерзение - бесформенный
обрубок, горизонтально посаженный на туловище, лишенное плеч и  почти  без
шеи. Большие выпученные глаза были широко расставлены - настолько  широко,
что между ними умещался безгубый рот  с  огромными  полукружиями  костяных
челюстей. На голове, точно нелепый колпачок, торчало единственное ухо.
     Тело  его  казалось  не  менее  омерзительным  -   руки,   совершенно
бескостные на вид, точно куски пожарного шланга, плоские  широкие  ступни,
шаркающие при каждом шаге. Отвислая сумка  на  животе  (они  же  сумчатые,
вспомнил Хичкок) подергивалась, точно в ней пряталось что-то живое, однако
существо это несомненно принадлежало к  мужскому  полу.  От  него  исходил
душный мускусный запах.  Хичкок  глядел  на  уборщика,  испытывая  чувство
тошноты. А тот с тупым усердием уже водил щеткой по полу у самых его  ног,
словно Хичкок был столом или шкафом.
     -  Немедленно  прекрати!  -  распорядился   Хичкок,   чувствуя   себя
оскорбленным.
     Шаркун  остановился  и  бессмысленно  уставил  на   него   выпученные
шоколадного цвета глаза.
     - Убирайся отсюда! - приказал Хичкок.
     Но шаркун по-прежнему смотрел на него  бессмысленно  и  робко.  Потом
нерешительно снова задвигал щеткой.
     - Не смей! Вон! - завопил Хичкок.
     Шаркун отчаянно замахал щеткой. Он попытался мести быстрее, но  щетка
вырвалась из его ластообразных лап и стукнула Хичкока  по  колену.  Хичкок
взвыл от боли и ярости.
     Шаркун упал на четвереньки и кинулся наутек. Хичкок схватил  щетку  и