Сергей Лукьяненко.
   Тени снов



ТЕНИ СНОВ

                                Повесть


Глава 1. Курьеры и спортсмены

   Когда поздним вечером я вышел из леса --  уставший,  голодный,  злой,
ненавидящий весь мир --  и себя самого в придачу,  то наткнулся прямо на
абори.
   Туземец сидел на бетонной плите,  косо выпиравшей из земли. Эта часть
космопорта  была  давным-давно  заброшена,  уложенные  некогда  с  таким
старанием плиты раскрошились,  и  трава-конусовка выпихивала их  одну за
другой.  За моей спиной бетон уже превратился в гнилое крошево,  даже не
напоминавшее продукт человеческих рук.  Впереди,  ближе к городку, плиты
еще  держались.  Вначале шли волнами --  чужая земля неумолимо отвергала
их, потом обретали былую прочность.
   Абори посмотрел на  меня,  выпуклые глаза запульсировали,  настраивая
фокус.  Подтянул длинные тонкие ноги, будто опасался, что я сдерну его с
плиты.
   -- Мир и любовь,  --  буркнул я,  обходя плиту с нахохлившимся абори.
Это был старый туземец, бурый цвет ложнокожи выдавал преклонный возраст.
Такие старожилы частенько разражаются приступами кашля,  а мне совсем не
улыбалось оттирать едкую слизь с комбинезона.
   -- Мир и любовь,  --  нечленораздельно повторил абори. Я остановился.
Туземцы могли лишь копировать речь, но сам факт ответа говорил о желании
общаться.
   -- Хорошо,   дружок,   я  слушаю,   --  остановившись  на  безопасном
расстоянии, произнес я. Абори наморщил сплюснутый нос и прогнусавил:
   -- Хорошо... дружок...
   Я  ждал.  К  существу,  которое говорит носом  --  просто из  желания
привлечь твое внимание, стоит быть снисходительным.
   Абори отцепил одну руку от плиты, пропихнул ее в складки ложнокожи. Я
терпеливо ждал, пока туземец ковырялся в своих внутренностях. Может быть
у него печенка зачесалась...
   Абори  издал  хлюпающий звук  и  вытащил  наружу  крошечный оранжевый
шарик. Протянул его ко мне, перекатывая на ладони.
   Жемчужина была хороша!
   Нет,  не  "Рассвет Империи",  не "Плазменный цветок".  Но полноценная
жемчужина первой категории,  а это --  лет пять безбедного существования
для меня.
   Или билет на Терру.
   Я шагнул к абори -- и тот мгновенно спрятал жемчужину в свое тело.
   -- Вода? -- тупо спросил я.
   -- Вода, -- согласился абори.
   Им,  коренным обитателям планеты,  ничего  не  надо  от  нас.  Совсем
ничего. Оружие, техника, одежда, пища -- ничего не стоят в их глазах.
   Только вода.  Совсем немного чистой воды  --  около литра.  Эта  цена
устраивает всех,  и  литровую фляжку на поясе носят даже маленькие дети.
Все знают, как поступить, если абори протянет тебе жемчужину.
   Я отстегнул флягу и показал абори. Фляга была легкой, очень легкой.
   -- Я заблудился,  --  сказал я.  -- Понимаешь? В песках заблудился. У
меня нет воды.
   Абори вздохнул и сполз с плиты.
   -- Подожди!  --  крикнул я.  -- Ну подожди, подожди же ты! Я принесу!
Час подожди! Полчаса!
   Я  вдруг подумал,  что за  полчаса успею добежать до ближайшего поста
охраны.  А там --  наполнить флягу, взять флаер -- ребята разрешат, и за
пару минут вернуться сюда.
   Абори уходил.
   -- Скотина! -- крикнул я вслед.
   Как  всегда,   почувствовав  угрозу  --   пусть  даже  слабую,  абори
остановился.  Посмотрел на  меня  --  и  голову  вдруг  продуло насквозь
ледяным ветром. В пустом черепе задребезжал ссохшийся шарик мозгов.
   Угроза была устрашающе достоверной. И главное -- вполне обоснованной.
Высушить мои мозги для абори -- секундное дело.
   Впрочем,  он понимал, что от ругани до выстрелов в спину -- дистанция
огромная.  Развернулся и  вновь зашагал к лесу.  Я стоял,  только теперь
осознав, что сжимаю голову руками, то ли в бесплодной попытке прикрыться
от иллюзии, то ли пытаясь подогнать череп под новые размеры мозгов.
   Как он меня... паршивец...
   Абори уходил.  Я  откупорил флягу и  медленно вылил на  землю остатки
воды. Слишком мало, чтобы заинтересовать туземца. И самое смешное -- она
ничего  не  стоит.  Воды  на  планете много,  две  артезианские скважины
обеспечивают городок полностью. Есть и реки, и озера, и болота.
   Просто иногда абори считают разумным сменять на  литр воды выращенную
в собственном теле оранжевую жемчужину.
   Они хорошо устроились,  абори. Никто не станет ссориться с существом,
владеющим телепатией и  способным излучать микроволны.  Тем  более,  что
отобрать спрятанную жемчужину невозможно --  в  трупе она  растворится в
доли секунды. Тем более, что другие абори все равно выследят убийцу -- и
поджарят живьем.  А если он покинет планету -- убьют самого близкого ему
человека.  Как они выбирают самого близкого человека --  неизвестно.  Но
они  не  ошибаются.  Так  поступили  с  сыном  Дина  Рассела,  человека,
отобравшего у абори "Плазменный цветок".  Никто не знает, почему он убил
туземца,  вместо того,  чтобы отдать флягу --  вода у  него была.  Но он
отплатил за жемчужину выстрелом,  удрал с планеты --  а к вечеру того же
дня абори пришли в городок.  Полосу заграждений они прожгли -- с тех пор
высоковольтный забор  не  восстанавливают.  Вошли  в  город --  никто не
рискнул преградить им дорогу.  Все думали,  что они схватят жену Рассела
-- а  туземцы взяли его сына.  Только священник пытался что-то  сделать.
Бегал со  своим крестом,  кричал.  А  туземцы повторяли:  "Одумайтесь...
невинный... гнев Божий..." и тащили парня на площадь.
   Там его и сожгли.  Вмиг,  без лишней жестокости.  Был человек,  стала
высушенная изнутри оболочка.
   Несколько человек схватились за оружие, но вовремя почувствовали, что
абори готовы повторить фокус и с ними.
   А  потом  два  десятка  абори  направились к  людям  --  и  протянули
оранжевые жемчужины.  Нет,  не  в  качестве компенсации.  Они предлагали
обмен. Напоминали, как он должен проходить.
   И  рядом  с  мумией семнадцатилетнего парня,  имевшего несчастье быть
сыном Рассела, люди молча отстегивали фляги и отдавали их абори...
   ...Я смотрел на последние капли воды,  срывающиеся с горлышка.  Потом
бросил флягу и ударил каблуком.  Пластик смялся,  но выдержал.  Я топтал
флягу, пока не отбил пятки.
   Пластик оказался прочнее, чем я.
   Уже  совсем  стемнело,   багровое  солнце  скрылось  за   горизонтом,
проступили звезды.  Я  подошел к  посту --  круглому,  вросшему в  бетон
куполу,  утыканному маленькими башенками боевым систем.  По уставу купол
должно прикрывать силовое поле,  все входы-выходы -- наглухо задраены, а
меня,  прущего напрямик по взлетному полю, уже три раза предупредили бы,
и раз пять сожгли.
   Хорошо,  что мы живем не по уставу.  Хорошо, что у нас такая мирная и
спокойная планета.
   Ведь  даже абори никогда не  причинят вреда человеку --  кроме как  в
порядке самообороны. Они не злые. Просто совсем-совсем чужие...
   У  открытой двери купола,  подложив под  задницу зачехленный ракетник
"Сальери",  похожий размерами и  формой на  школьный ранец,  сидел Денис
Огарин.  У меня даже настроение улучшилось --  чуть-чуть.  Денис помахал
мне рукой,  потом демонстративно уставился на  флягу.  Точнее --  на  то
место, где она должна была висеть.
   -- Тебя можно поздравить, парень?
   Денис всего на пять лет старше меня. А в свои двадцать я с удивлением
понял,  что обращение "молодой человек" или "парень" -- уже не совсем ко
мне.  Но Денису позволительно называть меня парнем,  юношей,  мальчиком,
дитем --  кем  угодно.  Десять лет  назад он  вышел из  стен  кадетского
корпуса на Терре.  И  с  тех пор в  космопехоте.  Уже старший лейтенант.
Повидал почти всю Империю, да и за пределами бывал.
   -- Надо мной можно смеяться,  --  хмуро сказал я.  Присел рядом -- на
ранце-ракетомете места не  хватило,  да  и  не  улыбалось мне  сидеть на
субатомных  зарядах,   это  только  космопехам  банк  спермы  оплачивает
государство. В двух словах рассказал о произошедшем.
   -- Смеяться не  буду,  --  сказал Денис.  Порылся в  кармане,  достал
трубку и  табачок.  --  Смеяться стоит над теми,  кто еще не безнадежен.
Чтобы поняли. А ты -- безнадежен.
   Я молчал.
   -- Лешка, я тебе рассказывал о законах удачи?
   -- Рассказывал. Сто раз.
   -- Так  вот,  мой юный друг,  --  Денис методично утрамбовывал табак,
даже не  глядя на  меня,  и  не  обратив никакого внимания на ответ.  --
Главный из этих законов -- ты должен быть готов к удаче. В любой момент.
Если даже сидишь на стульчаке, то это не отменяет необходимости вскочить
и со спущенными штанами побежать за ней вслед.
   -- Денис...
   -- Что?  Ты  не  выглядишь таким уж  изможденным.  Ты ушел из поселка
вчера утром.  Без воды можно спокойно просуществовать трое суток. Какого
дьявола ты раскупорил обменную флягу?
   -- Хотелось пить.
   -- Тогда не жалуйся. Ты утолил жажду, и тебе стало хорошо. Правда, ты
упустил  свой  единственный шанс  выбраться  из  этой  дыры.  Но  всегда
приходится чем-то жертвовать.
   Он  был  прав,  во  всем  прав,  и  на  снисхождение  рассчитывать не
приходилось.
   -- Не говори никому, -- попросил я.
   -- Хорошо.   Только  ведь  ты  сам  всем  расскажешь.  Не  выдержишь.
Напьешься этим вечером,  и будешь плакаться приятелям.  Добавишь к своим
прозвищам еще одно, новенькое.
   Я молчал.
   -- Алексей,  я тебя знаю пять лет, -- Денис обнял меня за плечи. -- И
ты  знаешь,  что  характерно?  При первом взгляде ты  кажешься человеком
чрезвычайно способным и удачливым.  Даже зависть берет, хорошая такая...
добрая.  Сильный,  умный,  талантливый юноша.  Самородок с фронтира. Это
ведь правда, что в десять лет тебе предложили поступить в художественное
училище на Терре? На государственный кошт?
   -- Да.
   -- Ты  расплакался,  отказался  улетать,  еще  пару  лет  лепил  свои
статуэтки, потом забросил.
   -- Это не мое,  Денис!  Ну какой я художник, какой скульптор? Повезло
случайно, победил на этой дурацкой выставке, и что?
   -- Дурачок.  Да пусть это трижды не твое!  У  тебя был шанс выбраться
отсюда.  И куда --  на Терру!  Понимаешь?  Пусть бы тебя отчислили через
месяц за  лень  и  бесталанность,  все  равно государство брало на  себя
ответственность!  Отправлять тебя обратно стало бы дороже, чем воспитать
до совершеннолетия в метрополии!  И не говори,  что ты этого не понимал!
Даже в детстве!
   -- Понимал.
   -- Вот так.  Потом --  тебе было уже восемнадцать, верно? Когда здесь
вербовали в космопехоту? Прошел бы по всем статьям, поверь мне.
   -- Я хотел!
   -- Хотел. И сломал руку перед самой медкомиссией.
   -- Это не моя вина.
   Денис попыхтел трубкой,  глядя на  разгорающиеся огни городка.  Самые
яркие были в здании клуба. Прав он, сейчас я туда и отправлюсь, напьюсь,
и всем расскажу о своем позоре...
   -- Я и не утверждаю. Просто есть те, кто ловят удачу за хвост. А есть
те, к кому она приходит -- а ее не замечают. Ты из их числа. Уж извини.
   -- Это просто невезение.
   -- Да!  Да,  Алексей! Просто невезение. И оно тебя любит. Ты посмотри
на себя...  двадцать лет прожил в  дыре,  на планете,  где и  пяти тысяч
населения не наберется. Занимаешься -- черт знает чем! Бродишь по лесам,
в  надежде,   что  кто-то  из  аборигенов  подарит  тебе  кусочек  своих
фекалий...
   -- Жемчуг -- не фекалии!
   -- Допустим.   Хоть  почечные  камни.   Какая  разница?   И  уж  если
начистоту...  никакой ценности в нем нет. Украшение, случайно вошедшее в
моду.  Вот пройдет окончательно спрос на  жемчуг --  и  на вашей планете
поставят жирный крест. А знаешь, как это может случиться? Напишет модный
репортер статью о том,  что оранжевый жемчуг добывают из кишок уродливых
туземцев,  а цена ему --  литр воды.  И все! Богатые бабки поскидывают с
себя жемчуга. Он ничего не будет стоить.
   -- Денис...
   -- Леша,  я пять лет здесь торчу. Мы, может, и не друзья уже, но ведь
хорошими приятелями остались?  -- Денис ухмыльнулся. -- Позволено ли мне
будет сказать тебе правду?  Ты  ухитряешься из самой выигрышной ситуации
выйти с наибольшими потерями.
   Я вскочил. Денис пожал плечами.
   -- Чего ты добиваешься? -- спросил я. -- А?
   -- Мне подписали рапорт,  --  спокойно ответил Денис.  -- Пора лепить
капитанские звездочки на погоны. Послезавтра я улетаю.
   -- Куда? -- тупо спросил я, будто это было важным.
   -- На переподготовку.  За пять лет я  отстал серьезно...  но попробую
наверстать.  А потом в регулярные части, -- Денис искоса глянул на меня.
-- Видимо,  на границе растет напряженность.  Так что...  тебе не с  кем
будет советоваться, и некому плакаться в жилетку.
   -- Не плакался я тебе,  и не собираюсь!  -- крикнул я. -- Проваливай!
Может, кого получше пришлют!
   -- Да никого не пришлют, Алексей. Гарнизон опять сокращают.
   -- Меньше дармоедов, -- огрызнулся я. -- Прощай.
   -- Пока, Лешка.
   Я шел от поста -- почти бежал, а свежеиспеченный капитан Денис Огарин
сидел на  ракетном ранце,  на котором сидеть совсем не рекомендуется,  и
пыхтел трубкой.  Ему осталось провести всего два дня на моей планете,  и
он был этому рад.
   А мне,  наверное,  предстоит тут прожить всю жизнь.  Еще лет сто. Вот
только чем они будут отличаться от прожитых двадцати?

   -- Может быть пива, Алексей?
   -- Нет, дядя Гриша. Коньяка.
   Трактирщик  Григорий  и   впрямь   приходился  мне   дядей.   Правда,
троюродным.  У  нас  слишком маленькая колония,  почти  все  друг  другу
родственники --  дальние.  Поэтому  на  родство обращают мало  внимания,
разве что на прямое, мать -- сын, брат -- сестра...
   Но  Григорий Кононов,  бывший солдат Империи,  списанный по  ранению,
бывший  городничий,   ушедший  с  поста  по  собственной  воле,   бывший
миллионщик, разбогатевший на "Звезде полуночи", но просадивший почти все
состояние за полгода,  был мне достаточно близок.  Одно время он немного
помогал нам --  когда отец уже погиб, а мама еще боролась за жизнь. Я не
то,  чтобы  его  любил,  уж  слишком  часто  дядя  говорил колкости,  но
относился с большой симпатией, и это было взаимно.
   -- И  что  у  тебя стряслось?  --  Григорий молча налил мне  коньяка,
причем более дорогого,  чем  заслуживали мои жалкие кредитки.  --  Какое
горе топим?
   Я  молча  выпил,  краем  глаза  наблюдая за  трактиром.  Народу  пока
собралось немного.  Кто-то играл в  лапту и  городки в  спортивном зале,
кто-то  резвился в  бассейне --  все это можно было наблюдать сквозь две
стеклянные стены трактира, выходящие внутрь клуба. Две другие стены были
бревенчатыми, как принято в трактирах.
   -- Предложили жемчужину первой величины, а у тебя воды не нашлось? --
предположил дядя  Гриша.  Я  растерянно посмотрел на  него.  --  Что,  и
впрямь?
   Сидевшие рядом стали с любопытством поглядывать на меня.  Их ожидания
оправдались.  Уже  через  десять минут  я,  подтверждая прогноз Огарина,
рассказал всю историю.
   Кононов присвистнул и  налил мне  полный бокал.  Еще более дорогого и
качественного коньяка.
   -- За  счет заведения.  Все равно ты  напьешься,  так позволь сделать
твое похмелье менее тяжелым. Ничего, Леша, бывает.
   Я  кивнул.  Меня уже сочувственно хлопали по плечам,  говорили о том,
что всяко бывает,  и удача все равно придет. Начали вспоминать истории о
том,  как отказавшись от мелкого жемчуга старатель вскоре купил большой,
как абори приходили к  одному и  тому же человеку день за днем,  принося
все  более  крупные жемчуга...  Пошел  нормальный,  успокоительный треп,
когда вместе с искренней симпатией (все мы тут свои,  и все, в общем-то,
люди добрые) угадывается и  доля насмешливого облегчения.  Не  я!  Не  я
сделал эту глупость, -- читалось в лицах.
   Пил я много, но совершенно не пьянел, видно с горя. А может с дорогих
коньяков,  от  которых лишь теплело внутри,  но соображение не терялось.
Только  когда  встал  с   высокого  крутящегося  стула,   и  ноги  стали
разъезжаться, я понял, как набрался.
   -- Эх,  отяжелел,  Лешка,  -- подхватывая меня, сказал Ромка Цой, мой
ровесник, парень худощавый, но жилистый, под стать корейским предкам. --
Пропойца...
   Сказал он не со зла. И никто бы не обратил внимания на слово, если бы
не мой недавний рассказ...
   -- Лешка-пропойца,   --  вздохнул  кто-то.  Имелось  в  виду  уже  не
опьянение, а постыдная история с обменной флягой.
   И  выходя вместе с  Ромкой из  бара я  понял,  что  кличка приклеится
насмерть. Вместе со "скульптором", "дезертиром", "проводником" и прочими
насмешливыми эпитетами, за каждым из которых стоял тот или иной позор.
   Капитан Огарин вновь оказался прав. Во всем.
   -- Ромка, почему я... почему я такой? -- заплетающимся языком спросил
я.
   -- Сейчас,  свежим воздухом подышишь,  пройдет, -- миролюбиво ответил
Ромка.
   Мне стало смешно.
   -- Да не... кореец, ты дурак... я не о том...
   Ромка только пыхтел,  выволакивая меня из  клуба.  Городская малышня,
резвившаяся в  бассейне,  хохотала.  Шедший навстречу отец Виталий,  наш
новый священник,  недавно принявший сан,  неодобрительно нахмурился.  Но
вежливо промолчал, достал сигаретку с марихуаной, и сделал вид, что весь
ушел в поиски зажигалки.
   Я вдруг подумал, как часто в последнее время люди при встрече со мной
отводят глаза.
   -- Во, сейчас протрезвеешь, -- сказал Ромка, сгружая меня на скамейку
у входа.  Хорошо хоть никого на улице,  кто в клубе, кто по домам сидит.
Большинство в клубе, конечно... -- Ничего, Лешка, не грусти...
   -- Да не грущу я!
   Ромка вздохнул, уселся рядом. Добродушно сказал:
   -- Это  правильно.  Грустить нечего.  Со  всяким бывает.  Может  тебе
жениться?
   -- Что? -- я не уловил связи.
   -- Знаешь,  умная жена...  --  он  замолчал,  сообразив,  что  ляпнул
лишнее. Но было поздно.
   -- Общее мнение?  --  спросил я. Ромка удивленно глянул на меня -- до
него дошло, что я трезвее, чем выгляжу.
   -- Да. Общее. Ты уж не обижайся, но тебе и впрямь пора остепениться.
   Сам  он  был  женат четыре года,  у  него росли двое малышей,  причем
старший уже  гордо таскал на  поясе обменную флягу.  И  в  городке Ромку
уважали.
   -- Ты пойми,  Леша, -- Ромка посмотрел на меня с некоторым смущением.
-- Все мы тебя любим.  Ведь в чем наша,  православная,  сила? В любви, в
единении!  Не  только быть хорошим человеком,  а  еще  и  хорошим членом
общины.  И за тебя душой все болеют, поверь. Когда ты очередную глупость
делаешь,  может кто для виду и посмеется,  но по правде-то, душа за тебя
болит!  Когда человек один,  он  --  тьфу...  --  Ромка плюнул под ноги,
растер плевок,  --  ничего не стоит!  И себе в тягость,  и общине. Может
тебе и впрямь, нужен кто-то рядом, а без того -- сплошные неудачи?
   -- И кого мне община сватает? -- спросил я.
   Ромка смутился. Но выбраться из разговора было уже не так-то просто.
   -- Ольгу Нонову.
   Я не сразу нашелся, что ответить:
   -- Ольгу Петровну?  Ромка...  в  первом классе все мы были влюблены в
училку! Но ведь ей уже за сорок! Далеко за сорок!
   Слава богу,  он не сказал про "сорок пять" и "бабу --  ягодку опять".
Молчал,  отведя глаза.  Я переваривал услышанное.  Значит, в городе меня
считают   настолько   неисправимым   лоботрясом,   что   кроме   пожилой
учительницы,  чопорной и  самовлюбленной,  по  возрасту годящейся мне  в
матери, никто не способен обо мне позаботиться.
   О том, что я способен о ком-то позаботиться, речи не шло вообще.
   -- Улечу я,  Ромка,  --  сказал я.  -- Куда угодно. В приграничье, на
рудные планеты.  Не  могу  я  больше так.  Бродить,  ждать,  пока  абори
предложит тебе кусочек фекалий...
   -- Жемчужины --  не фекалии!  --  оскорбился Роман. Он был старателем
неутомимым и довольно везучим.
   -- Да хоть почечные камни,  --  злорадно повторил я слова Огарина. --
Это же безумие!  Жить, надеясь, что выпадет удача, и тебе подарят никому
не  нужный  кусочек чужой  плоти!  Что  вспоминать будешь,  когда  время
умирать придет? Как с флягой по джунглям бродил?
   Ромку проняло. Мы были добрыми приятелями, но сейчас я перешел грань.
Он встал, склонился надо мной.
   -- Умирать не тороплюсь!  И  на омоложение заработ