х взглядам
не предстала  неприкрытая  нагота.  После  этого  он  стал  жадно  гладить
неподвижное  тело,  по-видимому,  возбуждаясь.  Зрелище   было   настолько
отвратительным, что у Лидии потемнело в глазах и закружилась голова. Чтобы
не упасть, она медленно опустилась на кровать. Сквозь ватную стену до  нее
доносились голос таксидермиста и далекая музыка из гостиной.
     Ей было противно, но она не нашла в себе сил сопротивляться, когда он
стал раздевать ее под звуки струнного квартета и овладел ею тут же,  перед
чучелом своей жены, навсегда оставшейся привлекательной и молодой...
     Потом они опять пили  что-то  сладкое,  вызывавшее  приятную  истому.
Теперь Лидия делала это, чтобы забыться.
     И она действительно забылась. Последнее, что она видела, было уже  за
гранью, разделяющей реальность и кошмар, -  серые  стеклянные  глаза  жены
таксидермиста, смотревшие на нее с испугом и бесконечным сожалением.


     Она  очнулась  и  обнаружила  перед  собой  незапятнанную  стерильную
белизну. Когда ее зрение сфокусировалось, она поняла, что  видит  потолок.
Лидия попыталась встать, но ей не удалось сделать это. Ее руки и ноги были
крепко привязаны к чему-то, очень напоминающему хирургический  стол.  Этот
стол был холодным и твердым.  Пластик  и  нержавеющая  сталь...  Вдобавок,
кожаный ремень перехватывал ее шею и почти не давал поднять голову.
     Но ей этого уже и не хотелось. Ужас парализовал ее. Крик  захлебнулся
в горле, так и не родившись. Лидия поняла, что здесь ее никто не услышит.
     Зато она вновь  слышала  музыку,  звучавшую  издалека,  -  ту  самую,
которая сопровождала ее весь вечер. Лидия вспомнила,  наконец,  откуда  ей
знакома эта музыка. Она много раз слышала ее в детстве в доме своего отца.
Квартет назывался "Смерть и Девушка"... Ничего трагического не было в этой
музыке. Она бы даже придавала происходящему оттенок  дешевой  мелодрамы...
если бы не холодная твердая плоскость, которую  Лидия  ощущала  спиной,  и
ремни, болезненно врезавшиеся в кожу.
     Она услышала тихие скользящие шаги и повернула голову, боясь смотреть
на то, что могла увидеть. Но увидеть ей все-таки пришлось.
     Эта комната была чем-то  средним  между  операционной  и  мастерской.
Нестерпимо блестели хирургические инструменты. Их блеск вонзался в зрачки,
а кошмарное предчувствие вонзалось в душу.
     Но самое жуткое зрелище ожидало Лидию, когда она  опустила  глаза.  В
углу комнаты стояли незаконченные чучела двух маленьких девочек.  На  лице
одного из них застыла улыбка, на  втором  кожа  вообще  еще  не  была  еще
натянута и висела, собравшись в складки.
     Отчаяние высушило глаза Лидии. К ней  приблизилось  улыбающееся  лицо
таксидермиста.
     - Мои любимые дочери, - сказал он шепотом, словно  кто-нибудь  еще  в
этом доме мог его услышать. - Не  правда  ли,  они  очаровательны  в  этом
возрасте?..
     Он погладил  по  голове  чучело  с  натянутой  кожей.  В  его  глазах
промелькнул восторг  человека,  сотворившего  очередной  шедевр.  Восторг,
который не  с  кем  было  разделить.  Пальцы  таксидермиста,  наслаждаясь,
пробежали по нежной детской коже.
     Потом он взял что-то со  стола  и  неслышными  шагами  приблизился  к
Лидии. На его лице было написано участие и живой интерес к  происходящему.
Он сказал тихо и вкрадчиво:
     - Я вижу, моя дорогая, что вы уже совершенно пришли  в  себя.  Открою
вам маленький профессиональный секрет. Я всегда делаю чучела  из  м-м-м...
живых объектов.
     Из-за его спины медленно появилась рука со сверкающим скальпелем.  До
этой секунды глубоко в подсознании Лидии еще теплилась надежда на то,  что
все это просто чудовищный фарс, который  должен  вот-вот  прерваться.  Она
была готова заплатить за этот вечер даже смертельным испугом, если ему ЭТО
доставит удовольствие, но умереть после всего, что  с  нею  сделали,  было
против любых правил. Смерть делала абсурдным жестокий спектакль, но  любая
вещь, даже самая дикая, когда-нибудь случается на самом деле. И тогда  уже
не кажется случайностью... В своем доме таксидермист сам был и актером,  и
зрителем. Ему не хватало только декораций.
     Замкнутое,  замороженное  ее  безграничным   отчаянием   пространство
операционной стало склепом, в котором Лидия была похоронена заживо.  Здесь
уже не существовало мыслей, как не  существовало  больше  надежды.  Только
плоть и крики животного в ловушке безысходности.
     Звуки "Смерти и Девушки" заглушали все.
     Почему я?!  -  вопило  все  ее  существо,  хотя  ничего  нельзя  было
изменить.  Лезвие  скальпеля,  холодное,  как   зимняя   луна,   неумолимо
приближалось к ней, существуя отдельно от направлявшей его воли, а  где-то
за ним плавало улыбающееся лицо, отлитое из розовой пластмассы... Это было
хуже, чем неизбежность. И гораздо хуже, чем смерть.
     - Вы будете прекрасно смотреться в моей спальне, дорогая, - прошептал
таксидермист  с  выражением  величайшего   эстетического   блаженства   на
красивом, кукольно-гладком лице.
     И сделал первый надрез.









                              Андрей ДАШКОВ

                       АКВАРИУМ С ЗОЛОТЫМИ РЫБКАМИ




                               1. КОЛДУН БО

     Он появился в самую глухую пору осени, в середине  холодного  черного
ноября, и купил безвкусный, но просторный особняк из тех, что  приобретали
нувориши. Месяц он жил тихо, а  потом,  подобно  растекающейся  смоле,  по
городу поползли слухи. Он окружил себя мистическим ореолом и  претенциозно
называл себя колдуном Бо, однако  обыватели  были  сражены  наповал.  Один
школьный учитель  обнаружил,  что  слово  "Бо"  означает  двадцать  третью
гексаграмму  "Ицзина"  "Разорение".  Верхняя  черта  гексаграммы   обещала
награду благородному и разрушение дома ничтожного...
     Он вторгся в  сонный  провинциальный  городок,  как  штормовой  ветер
врывается в затхлую комнату через распахнутое окно, разбрасывая  бумаги  и
задувая свечи, но не разбудил его, а вызвал к сумеречной жизни болезненные
вспышки между  кошмарами,  приступы  страсти,  кровавые  ритуалы,  древних
демонов, доисторический страх. Мирные обыватели теряли заплывший жиром ум,
когда он показывал им всего лишь краешек своего товара, малую часть  того,
ЧЕМ они могли бы стать, если бы имели смелость жить  по  его  законам.  Он
понемногу отравлял их тонкими намеками, надеждой  на  невозможные  вещи  и
вполне реальной злобой. Он продавал зелья на любой вкус,  не  сравнимые  с
химическим  дерьмом  цивилизации;  он  оживлял   кладбищенские   слухи   и
реанимировал любимых вдовьих котов. Он был катализатором смерти,  колдуном
в ужасном и тревожащем смысле  слова;  он  заставлял  робкие  человеческие
сердца  сжиматься  в  предвкушении  нездешних  чудес  и  открывал  им   их
собственную бездонную пустоту, в которую можно было падать целую вечность.
     Он нес в себе разрушение  уже  разрушенного,  разбивал  уже  разбитые
зеркала, червем вползал в уже испорченные  плоды,  топтал  уже  треснувшую
скорлупу. Однако никто не догадывался об этом, кроме него; он имел дело  с
неизлечимыми слепцами. Никто не знал и о том, зачем он  это  делал.  Скука
иссушила его черное сердце. Его жестокость и холодность были беспредельны,
преступлениям не было числа, но  здесь  есть  место  для  описания  только
одного из них, далеко не самого жуткого.



                                2. ВИКТОР

     Женщины, эти проклятые самки, богатые и бедные,  скользили  мимо;  он
смотрел на них из окна какой-то забегаловки и ненавидел всех  и  каждую  в
отдельности за то, что они не принадлежали ему. Они оказывались в постелях
в сотню раз более ничтожных типов, чем он сам, - уродливых,  как  смертный
грех, или смазливых педерастов, а хуже всего была серая,  самодовольная  и
уверенная в себе середина. По  крайней  мере,  так  казалось  Виктору,  но
только это интересовало его по-настоящему. Что отличало его от них? Только
случай, сводивший их с глупыми и грязными существами,  которыми  он  хотел
обладать.
     Но свою участь он разделил бы неохотно и не со всякой, а до конца  не
расстался бы  с  одиночеством  никогда;  он  наслаждался  им  со  страстью
мазохиста и пил горькими глотками, как водку, ожидая, что скоро  отпустит,
но тогда, в тот вечер, не отпустило.
     Самое смешное заключалось в  том,  что  далеко  не  всякую  сучку  он
захотел бы при ближайшем рассмотрении. Можно сказать, что большую жадность
он питал к их душам, нежели к телам, упругим гладким телам самых скользких
из них - тех, которые знали, что он их хочет. Этих  он  ненавидел  сильнее
всего. Если бы у него было достаточно денег, Виктор,  пожалуй,  попробовал
бы купить себе немного любви. Но денег всегда не хватало.
     Таковы были  вечерние  кошмары,  осаждавшие  его  сознание  и  крепко
державшие своего раба в тяжелых лапах, а днем это был  человек  более  чем
обычный, с мелким интересом к старинным безделушкам,  никчемным,  как  его
собственная дневная жизнь. Однако для себя он сделал бесполезность  высшим
критерием красоты и первая его настоящая возлюбленная (он еще не знал, кто
это будет, - все зависело от случайных  обстоятельств)  должна  была  быть
никому не нужной или хотя бы потерянной. В противном случае он усмотрел бы
в ней пошлые мещанские черты, а это было для него хуже всего на свете.
     В конце концов любовь все же настигла его, но она оказалась  ущербной
и болезненной, как вся его  жизнь.  Он  любил  жену  своего  единственного
близкого приятеля, которого не  решался  назвать  другом,  потому  что  по
большому счету никто никому не был нужен. Их объединяли воскресные пьянки,
летом - пикники, а сильнее всего - скука. Туман  вечной  скуки  висел  над
городом, словно  болотные  испарения,  вдыхая  которые,  дети  становились
стариками.  Бывало,  три  человека  сидели   ночами,   загипнотизированные
медленно падающим дождем секунд и тихим  скольжением  карт,  открывая  рты
лишь затем, чтобы  сказать  то,  что  было  созвучно  их  усталым  мыслям.
Усталыми были их игры, усталой была музыка, усталой была даже похоть.
     Виктор сам был немного удивлен, когда в  один  далеко  не  прекрасный
день обнаружил, что тоскует по женщине, рядом с которой скучал так  долго.
Ему нужно было видеть ее, быть рядом, хотя он не знал - зачем. Им было  не
о чем говорить и не осталось сил что-либо изменить. Все казалось лживым  и
пустым. Настоящими были только поцелуи, тепло двух тел и притяжение  немых
душ, заблудившихся в бесконечном лесу  одиночества.  Оба  были  пойманы  в
ловушку, о которой вначале не подозревали.
     А потом было уже поздно.


     Колдун Бо шевелил пальцами  в  ритуальной  комнате  своего  обширного
особняка, наблюдая за игрой двух золотых рыбок в аквариуме странной формы.
Рыбки скользили в зеленоватой мгле, предаваясь любовной игре, и  их  чешуя
сверкала в пламени  негаснущих  свечей,  расставленных  вокруг  аквариума.
Вернее, в нем было три рыбки, но третью не освещал  волшебный  огонь,  она
оставалась в тени даже тогда,  когда  подплывала  к  стеклянной  стенке  и
смотрела на колдуна Бо голубым и вполне человеческим глазом... Бо  говорил
с нею, он нашептывал ей заклинания, он разматывал  тонкую  нить  неведомой
интриги. Вскоре весь аквариум был доверху наполнен его ядом.



                                 3. ОЛЬГА

     С некоторых пор  дневная  суета  бесконечно  утомляла  ее.  Она  рано
просыпалась и рано отправлялась спать. За исключением тех ночей, когда  ей
приходилось спать с мужем. Он смертельно надоел ей - чуть  располневший  и
немного обрюзгший  мужчина  с  кожей,  потерявшей  свежесть  и  устойчивым
табачным запахом. Он повторял заученные ласки (наверное для того, чтобы не
обидеть ее) и его любовь  была  похожа  на  работу,  которую  он  выполнял
машинально, с опустошенной душой и безразличным  умом,  блуждавшим  где-то
далеко от супружеской постели.
     Но  настоящим  кошмаром  ее  жизни  стала  скучная,  утомительная   и
бессмысленная  работа  в  страховой  конторе,  поймавшая  ее   в   ловушку
безысходности. Она начинала в восемь и к пяти вечера ее глаза были выжжены
черными клеймами шрифта и ослепительно-белыми пятнами  бланков.  Небольшая
комната, в которой она сидела с тремя старыми девами, казалась ей тюремной
камерой. Каждый день, за исключением выходных, они пили чай в десять  утра
и три пополудни. Это продолжалось пятнадцать лет - всю ее молодость,  -  и
будет продолжаться еще пятнадцать -  значит,  всю  ее  жизнь.  Иногда  она
ловила себя на жутком чувстве, слушая их безмозглое щебетание,  -  чувстве
полной  отстраненности,  когда  руки  сами  собой  тянулись  к  увесистому
пресс-папье  или   телефонному   аппарату,   черному,   словно   маленькое
надгробье... Она закрывала глаза и почти с наслаждением рассматривала  три
трупа с раскроенными черепами,  возникавшие  на  внутренних  сторонах  век
подобно изображению, проступавшему на фотобумаге.
     В контору она ходила пешком, пересекая три улицы и заброшенный  парк.
Это занимало тридцать пять минут, но издержки при пользовании общественным
транспортом были гораздо выше. Она испытывала отвращение к толпе, к потным
летом и мокрым осенью телам, сжимавшим ее со всех сторон, к смраду  чужого
дыхания и фразам, которые произносили перекошенные от ненависти рты.
     Парк стал местом ее свиданий с Виктором, идеально подходя  для  этого
(ее муж Александр никогда не бывал здесь). Правда, все удовольствие  могли
испортить группы подростков с опасными бритвами  и  велосипедными  цепями,
иногда останавливавшие наивных прохожих и облегчавшие их  карманы.  Но  до
некоторых пор влюбленным везло.
     Очень скоро их отношения зашли в тупик. Виктор был безнадежен  и  она
это прекрасно понимала. Зато у нее появился повод разойтись с мужем. Повод
был нужен ей, чтобы  испытать  хоть  какую-то  решимость.  Развод  означал
одинокую и тоскливую жизнь в слишком маленьком городке, рядом  с  врагами,
среди которых неизбежно оказались бы ее  бывший  супруг  и  любовник.  Она
ПРЕДЧУВСТВОВАЛА  будущее  так  неоспоримо,  как  будто  была  ясновидящей.
Оцепенение, вызванное этим знанием, сковало ее. Жизнь пугала почти так  же
сильно, как смерть. Она замерла на одной нестерпимо высокой ноте...



                               4. АЛЕКСАНДР

     Телефон зазвенел среди ночи, выхватив его из неясного сна. Он не  был
даже уверен в том, что слышал звонок; просто протянул  в  темноте  руку  и
снял трубку аппарата, стоявшего на прикроватной тумбочке.
     - Александр? - спросил безликий голос.
     -  Да,  -  машинально  выдохнул  он  и  открыл  глаза.  Лучи  от  фар
проезжавших мимо дома машин метались по потолку.
     Голос в трубке не был ни высоким, не низким, ни женским, ни  мужским,
ни  мягким  и  не  хриплым,  он  был  вообще  НИКАКИМ.  Александр  не  мог
представить себе существо, которому принадлежит такой голос.
     - Жена должна быть красивой, сексуальной и глупой, - сообщил голос. -
Она должна возбуждать тебя, но ты не можешь любить ее. В противном  случае
тебе будет очень больно, когда ты узнаешь об ее изменах. Ты  не  выбросишь
ее, как сломанную игрушку. Если ты согла...
     - Кто это? - спросил Александр, просто, чтобы развлечься. Он понимал,
что вряд ли теперь скоро заснет. Ему редко удавалось заснуть, если  что-то
вдруг будило его среди ночи. Даже если это была жена или за этим  следовал
секс.
     - ...согласен с этим, то подумай - не слишком ли ты  доверяешь  своей
лживой сучке? - грубо закончил голос и пропал.
     Раздавшиеся в трубке гудки полностью вернули его к  действительности.
Если бы не гудки, он, возможно, забыл бы о голосе, как о причуде  полусна.
Но гудки были слишком конкретной деталью.
     Дело в том, что он почти всегда отключал телефон на ночь. С него было
достаточно дневной головной боли. Он не поленился  нагнуться  и  заглянуть
под тумбочку. Конечно, телефон был отключен.  Александр  потрогал  розетку
рукой. Его ногти попали в углубления под штыри.
     Рядом зашевелилась Ольга.
     - Кто это был? - спросила она спросонья.
     - Спи! - раздраженно сказал он и потянулся за  сигаретами.  Не  найдя
их, выругался и отправился на поиски, не зажигая света.


     В аквариуме колдуна Бо одна  из  рыбок  отчаянно  металась  в  жуткой
полутьме между водорослями. Две другие были неподвижны. Сам  Бо  не  спал.
Белки его глаз и зубы сверкали во мраке.  Он  улыбался.  Его  правая  рука
покоилась на обнаженном теле спящего телохранителя.



                                 5. ВИКТОР

     Спустя несколько дней обоюдное притяжение  стало  настолько  сильным,
что причиняло боль. Быть вместе и порознь казалось одинаково  невыносимым.
Зеркала  рефлексии  возвращали  им  чувство  вины,  отсутствие   будущего,
ощущение приближающейся катастрофы.
     Можно было убежать  друг  от  друга,  но  не  от  себя.  Поэтому  они
встречались снова после жестоких размолвок. Вскоре они уже не знали,  чего
между ними больше - любви  или  взаимной  ненависти.  Оскорбления  сменяли
жадные поцелуи и периоды безвременного затишья; только желание  оставалось
неутолимым.
     Если бы не присутствие  колдуна,  все  закончилось  бы  ничем.  Волны
быстро угасали в здешнем  болоте;  надежды  превращались  в  пепел;  время
растворяло любую плотную материю вроде любви. Бо изменил  это  к  худшему.
Рядом с ним даже человеческое непостоянство теряло свои лечебные свойства.
Никто не мог очнуться от кошмара. Кошмар продолжался в любом из  доступных
измерений.


     Он не принадлежал себе. Банальность вроде той, которая гласила: "Есть
вещи сильнее нас", казалась ему потрясающе верной. Это было  единственное,
что оправдывало его и хоть как-то объясняло последующие события.
     Он вышел из кафе  и  пошатываясь,  отправился  вверх  по  улице.  Был
промозглый мартовский вечер. В весеннем ветре еще не  было  жизни,  только
тепло, превратившее снег  в  грязь.  Где-то  за  плотной  пеленой  облаков
пряталась полная луна. Виктор долго бродил по улицам, ощущая только  холод
и отвращение к себе. Сейчас даже уличную драку он принял бы с облегчением.
Это отвлекло бы его, но в тот вечер тротуары были пусты.
     Он и сам не заметил, как очутился  возле  дома  колдуна.  Впечатление
было такое, что этот дом мог оказаться на любой из улиц; все дороги вели к
нему. Впрочем, Виктор видел только забор и сумрачные ели в парке. Рядом  с
въездными воротами была  решетчатая  дверь,  на  которой  висел  бронзовый
колокол с вычурной резьбой. Бронза  позеленела  от  старости.  Удивительно
было, что эту вещь до сих пор не украли.
     Виктор протянул руку к колоколу и она остановилась в  воздухе.  Из-за
решетки двери на  него  смотрели  тусклые  глаза  двух  ротвейлеров.  Псы,
материализовавшиеся из темноты, стояли и  ждали,  готовые  выполнить  свою
работу.
     Виктор проглотил слюну и ударил  в  колокол.  Звук  был  негромким  и
надтреснутым. Его нельзя было услышать в  доме,  однако  через  минуту  за
дверью появился высокий человек с застывшим  лицом,  который,  по  слухам,
являлся телохранителем Бо. Не произнося ни слова,  он  небрежно  скользнул
взглядом по фигуре гостя, отворил дверь и, повернувшись  спиной,  пошел  в
сторону дома. Виктору дали понять, что он не  представляет  собой  никакой
угрозы. Сейчас он действительно был неопасен, особенно  для  Бо.  Каким-то
образом это почуяли и собаки. Когда Виктор осторожно  пересек  границу  их
владений, они отступили в темноту так же неслышно, как появились.
     Он шел по длинной аллее вслед за телохранителем и  над  ним  струился
ручей неба в берегах из еловых ветвей. Все вызывало тоску, даже неизвестно
откуда взявшаяся мысль о том, что после этого визита небо никогда не будет
для него прежним. Не было ощущения пространства; мягкий пресс  из  воздуха
постепенно сдавливал его и  он  уже  чувствовал,  что  дыхание  становится
затрудненным.
     Виктор испытал облегчение, когда, наконец, во