Второй день прошел тоже без приключений.
   Один раз пристали к берегу - покидали дрова со второй баржи на буксир.
   Костя перешел на буксир, обедал с отцом, ходил кругами вокруг Вероники.
Колоколов велел подтянуть шитик, что плыл за буксиром на канате, и
отправил сына обратно на баржу. Чтобы разговаривал с Мюллером, ума
набирался. А сам снова пошел пить чай к англичанам.
   На этот раз внимательно присматривался к китайцу. Но ничего не заметил.
Тихий, кланяется. Чай готовит добрый.
   После чая велел Ниночке переводить разговор с Вероникой.
   Ниночка чуть успокоилась. Хоть и поглядывала на паузок, как там Костя,
но уже не так нервничала - это Ефрем Ионыч заметил. И хорошо.
   Колоколов стал расспрашивать англичанку про ее жизнь с отцом, как они в
Африку ездили и в Индии жили. Англичанка отвечала с готовностью, улыбалась.
   Они смело глядели друг на друга - Колоколов и Вероника, словно уже
знали что-то недоступное другим.
   Непонятно было Колоколову: чувствует ли это Дуглас или занят своими
рассеянными мыслями. Но китаец заметил - Ефрем Ионыч перехватил его
внимательный черный взгляд.
   - Дуглас сказал, - заметила Вероника, - что вы предложили ему
присоединиться к профессору Мюллеру, чтобы обследовать упавший метеорит?
   - Если ему хочется, я не возражаю, - сказал Колоколов.
   А глазами показал: даже мечтаю об этом, чтобы убрать его подальше.
   - Я тоже не возражаю, - сказала Вероника, - но Дуглас считает своим
долгом сопровождать меня. Это так благородно с его стороны.
   - Если что, мы о вас позаботимся, - сказал Колоколов. - Не хуже, чем
господин Робертсон. Он наших мест не знает, а нам все ходы и выходы
известны.
   - Но, может быть, на обратном пути мы заедем поглядеть на этот камень?
   - От Лены до того камня дикой тайгой идти несколько дней, - возразил
Колоколов. - И то верхами. Тут нужно быть к тайге привычным. Иначе не
дойдешь.
   - Нет, - сказал Дуглас. - Я дал слово мисс Смит и сдержу его.
   - Ну и держи, - вздохнул Колоколов.
   И опять перехватил взгляд китайца. Словно тот хотел вмешаться, но
сдержался.
   К вечеру задул ветер, он гулял по морю Лены, поднимал волну, баржи
болтались за кормой. Потом пошел дождь. Он шел зарядами, будто плескало
небо. Ночью ветер утих, дождь полил ровно, мирно. Берега скрылись за
водяной завесой. Колоколов поставил Ахметку следить, чтобы шкипер не
прикладывался к бутылке. Дуглас сидел в каюте - всю задымил своей вонючей
трубкой. Проходя между каютами, Колоколов услышал, как девушки
разговаривают в каюте - значит, примирились.
   Вероника говорила оживленно, подолгу, Ниночка отвечала коротко.
   Если бы Колоколов знал английский язык, он наверняка бы улыбнулся:
   за прикрытием мирных слов девушки вели разведку, вежливые, но
настороженные.
   - Как я вам сочувствую! - говорила Вероника. - Здесь, наверное,
страшные холода. А правда ли, что несколько месяцев вообще не поднимается
солнце?
   - Несколько месяцев - это севернее, - сказала Ниночка. - Конечно, мы
располагаемся за Полярным кругом, но настоящая ночь длится лишь несколько
недель.
   Мисс Смит ахнула:
   - Вы должны быть очень отважной девушкой, если решились на такой
подвиг! Это из-за отца? Вы похоронили себя в этой глуши, чтобы не
оставлять родителей?
   - Нет, мой отец проходил по другому делу, - сказала Ниночки.
   - Простите, я вас не поняла. Вы хотите сказать, что и вы, и ваш отец
преступники?
   - Отец - террорист. Он совершил покушение на императора.
   - Не может быть! Я его видела на пристани. Это тот седой бородатый
мужчина...
   - Он самый. Это было давно. Можете не опасаться. Здесь все достойные
люди - государственные преступники. Как в Австралии.
   - И господин Колоколов?
   - Колоколов - местный житель.
   - Но его сын говорит по-английски, и он утверждает, что учился в
Оксфорде.
   - Да? - Ниночка выразила голосом удивление, словно не слышала этого
никогда в жизни. Вероника уловила фальшь в ее восклицании, но не показала
виду.
   - Как жестока судьба, которая забрасывает вас, русских, в эту дикую
пустыню!
   - Это не судьба, - возразила Ниночка. - Это царское правительство,
скопище тиранов и угнетателей, достойных смерти. И они падут!
   Ниночка распустила свои вороные волосы и причесывала их перед сном,
глядя в настольное зеркальце.
   - Вы не боитесь таких слов?
   - Почему я должна бояться? Куда меня засылать дальше? - спросила
Ниночка невнятно, потому что губами зажимала заколки.
   - Засылать?
   - Я тоже политическая преступница, - сказала Ниночка.
   - Такая молодая?
   - Правительство не смотрит на такие мелочи, - горько усмехнулась
Ниночка.
   - Вы убили кого-то? - прошептала Вероника.
   - Еще нет, - сказала Ниночка с некоторым сожалением. - Но если партия
социалистов-революционеров прикажет мне убить тирана ради освобождения
народа, я готова пожертвовать собственной жизнью.
   - Я полагаю, - Вероника неловко улыбнулась, будто разговаривала с
прирученным тигром, - что вы уже пожертвовали. Раз живете здесь. Это
большая жертва.
   - Я не отчаиваюсь, - сказала Ниночка. - Пройдет от силы пять лет, и
власть императора рухнет. Россия станет свободной.
   - Разумеется, - согласилась покорно Вероника, содрогаясь, что ей
приходится делить каюту с убежденной террористкой. К счастью, подумала
она, мечтания Нины далеки от реальности. Вероника уже проехала почти всю
Россию и убедилась, насколько тверда и всеобъемлюща власть государственной
машины и как покорен и послушен ей русский народ.
   Девушки замолчали. Керосиновая лампочка стояла на столе между их
койками, отбрасывая на стены громадные нелепые тени. Я даже не успею
закричать, думала Вероника. У нее, наверное, есть кинжал. А вдруг Ниночка
ревнует ее к мистеру Колоколову-младшему?
   Ниночка почувствовала, что англичанка ее боится. Сначала ей стало даже
приятно - пускай боится, не будет засматриваться на Костика. А потом
Ниночке стало неловко - наверное, она думает, что я вытащу нож и начну ее
резать. Что бы такое сказать, чтобы успокоить эту иностранную дурочку?
   - Вам приходилось видеть в Лондоне пьесы господина Шоу? - спросила она.
И Вероника не сразу поняла, потому что ждала любого иного вопроса. А
услышав и осознав, что скрывается за этим вопросом, она с глубоким
облегчением поняла, что останется жива. Дикий палач не спрашивает жертву о
пьесе Бернарда Шоу.
   Разговор покатился по цивилизованному руслу, обжитому и правильному,
как голландский канал. Они говорили о последних книгах, причем Вероника
выразила сожаление, что не догадалась, какие образованные люди живут в
Новопятницке, и потому не захватила с собой новых романов, вызвавших
интерес в Лондоне. Потом Вероника стала рассказывать о своей жизни, об
одиночестве и разорении, о том, как встретила Дугласа Робертсона, который
показался ей настоящим джентльменом - это было сказано в прошедшем времени.
   - Что вас привлекло в нем? - спросила Ниночка.
   - Он знал, что я разорена, но не покинул меня.
   - Но он имел за то награду? - спросила Ниночка не без умысла.
   А Вероника решила, что Ниночке известно о событии на пароходе, и почти
гневно ответила:
   - Я берегу свою честь. У бедной девушки нет ничего более. Потерять ее
для меня было бы трагедией.
   - Вы не любите его, - сказала Ниночка с тревогой.
   - И никогда не любила.
   - И ищете другого? Богаче?
   - Об этом я буду думать, когда найду отца, - ответила Вероника. Но этим
ответом она Ниночку не утешила. Ведь если отца не найдут...
   Ниночка вскоре уснула, успокаивая себя тем, что Костя уходит в тайгу.
   Вероника еще долго не спала. Лампа была потушена, в каюте темно, стучит
машина, и кажется, что Ниночка неслышно поднимается с ножом в руке.
Господи, зачем ты заставил моего отца потерпеть крушение возле берегов
страны, населенной террористками?
    
 
 
   * * *
 
    
 Утром пошли ближе к правому берегу. Искали, где впадает в Лену Власья
речка. Там раньше жил рыбак по имени Влас. От него осталась избушка.
Оттуда по речке идти к Урулгану, невысокие округлые вершины которого видны
в хорошую погоду.
   Избушку чуть не пропустили - она скрывалась за дождем. Буксир ткнулся
носом в песок у впадения речки в Лену, баржи подтащили к берегу. Кони
боялись воды, но потом, когда первый из них, гнедой жеребец, вышел на
твердь, он, видно, что-то сказал остальным - те послушно пошли за ним.
Матросы вытащили на песок ящики и мешки экспедиции. Скрипели мостки, мелко
стучал по палубе дождь, люди переговаривались негромко, словно неловко
было пугать тишину.
   Избушка Власа стояла чуть выше, рядом с ней согнутая ветром
лиственница. Комаров было мало - дождь и холод разогнали.
   Колоколов подошел к избушке, отодвинул деревянный брус, которым словно
засовом была перекрыта дверь, заглянул внутрь. Там было почти темно - свет
падал сквозь два маленьких окошка. Человеческого запаха не осталось. Но
пахло мышами. На отполированной столешнице стояла пустая бутыль, в углу
висела рваная сеть, из-под лавки торчал носок рваного сапога. На тарелке
высохшие окурки. Кто-то, видно, здесь останавливался - рыбаки или
промышленники. Да не убрали за собой. И соли не оставили. Народ портится,
подумал Колоколов, совсем плохой народ стал.
   Он попрощался за руку с профессором, сына обнял, похлопал по спине.
   - Смотри, - велел он. - Ничего не упускай. Профессор человек ученый,
может, найдете чего нужное для хозяйства.
   - На обратном пути...
   - Не брошу вас, не брошу, - сказал Колоколов. - Возьмем вас и камень
небесный погрузим.
   Ивану Молчуну и Андрюше Нехорошеву тоже руки пожал, приказал трудиться
на благо.
   В тот же день экспедиция профессора Мюллера отправилась вверх по
Власьей речке. Сначала была тропа - там ходили промышленники, но затем
тропа стала пропадать, и продвижение вперед замедлилось. Дождь лил занудно
и беспрестанно.
   Первым ехал Иван Молчун - он знал эти места, сам бывал за Урулганом.
   Он вел груженную тюками лошадь. Затем трясся в седле кругленький
профессор, замыкали Андрюша Нехорошев и Костик Колоколов. Они тоже вели на
поводу вьючных лошадей.
   Если дорога позволяла, разговаривали. Андрюша все хотел узнать о жизни
в университете, об общих знакомых. Но знакомые Андрюши, большей частью
молодые люди, профессора не интересовали и были ему неизвестны. К тому же
профессору были куда интереснее обнажения, что встречались на пути, камни,
что торчали из воды в быстрой мелкой речке, - ему трудно было отвлекаться
и даже непонятно, зачем говорить о скучном Петербурге, когда вокруг
столько интересного.
   Отчаявшись, Андрюша прекратил расспросы. Костя тоже оказался
неинтересным собеседником. Он все еще мысленно пребывал рядом с
англичанкой и на вопрос Андрюши, что он полагает об исходе балканской
войны, ответил, что у мисс Смит удивительная походка - словно летящая.
Этого Андрюша не заметил. Ему показалось, что у англичанки слишком большие
ноги.
   На привал остановились у невысокого обрыва, может, раньше, чем хотел
того Иван Молчун, но профессор Мюллер пополз по обрыву, словно муха, забыл
обо всем, так что все равно ждать. Андрюша с Иваном соорудили костер, а
Костя пошел к скале смотреть на обнажения. Интереса в них не было, но отец
велел от профессора не отходить, и Костя не без основания полагал, что
Иван поставлен доносить о Косте. Отец всегда так: одному велит следить за
кем-то, а второму следить за первым.
   Так что привал затянулся, и Иван сказал профессору:
   - Если так будем идти, за неделю до поваленного леса не доберемся.
   - Молодой человек, - строго ответил профессор, - я первый геолог,
который идет этим путем. И еще неизвестно, что важнее для человечества -
находка метеорита или то, что откроется моим глазам в пути.
   - Ну, как знаете, - сказал Иван Молчун. - Нам бы до снега вернуться.
   И больше ничего не говорил до вечера.
   Андрюша устал - он редко ездил верхом - и к вечеру сбил себе внутреннюю
сторону бедер. Почти до крови. Но стеснялся кому-нибудь об этом сказать,
чтобы не осудили. Он был из слабых физически, но крепких духом людей. Из
таких чаще всего получаются мученики или гении.
   Ночевать остановились на вершине плоской скалы. Там было кострище,
рядом большое обтесанное бревно - здесь не раз останавливались те, кто шел
вверх по речке. Правда, зола была старой, размытой - давно здесь никто не
проходил.
   Ночью волновались, храпели кони. Иван Молчун поднимался к ним, а утром
сказал, что неподалеку бродил медведь. Но медведи сейчас сытые, нестрашные.
    
 
 
   * * *
 
    
 Тот первый день, что экспедиция поднималась к отрогам Урулгана, на
буксире тоже прошел мирно.
   Уже наладился быт, люди как-то притесались друг к другу, буксир,
освобожденный от части груза, быстрее шлепал лопастями по воде. Не зная
языка, китаец и Пегги каким-то загадочным образом обучили колоколовского
приказчика Ахметку карточной игре. Они сидели на корме, ругались,
смеялись, потом к ним пришел шкипер, тоже играл.
   Выиграл китаец. Но немного, никто не обиделся. Ахметка все приставал к
Пегги, спрашивал:
   - Замуж за меня пойдешь?
   Она не понимала и отвечала по-английски, что она крещеная сенегалка и
не может сблизиться с явным магометанином.
   Колоколов поднялся на мостик, стоял за рулевым, смотрел вперед. Лена
была как сама жизнь - как будто бесконечна, но если ты умен, то знаешь:
еще несколько дней, и она вольется в океан, растворится, пропадет. Все
одна видимость...
   Колоколов обернулся, громко позвал Ниночку. Девушка поднялась к нему.
   - Красота! - сказал Колоколов.
   - Я больше люблю город, - сказала Ниночка. - В такой пустыне можно
умереть от тоски.
   - Замуж тебе пора, - сказал Ефрем Ионович. - Заботы будут, дети, а то
все небось читаешь?
   - Читаю! - с вызовом ответила Ниночка.
   - Запрещенное достаешь?
   - Откуда?
   - Знаю. Привозят. Ничего, выйдешь замуж, успокоишься. Это в тебе кровь
иудейская играет. От вас все беспокойство в империи.
   Недовольны вы своей жизнью.
   - Во мне половина крови якутская.
   - То-то и получается. Ну ничего, выйдешь замуж - успокоишься.
   - За кого прикажете?
   - А Костю ты из головы выбрось, - ответил на невысказанный вопрос
Колоколов.
   - Не вмешивайтесь в мою жизнь, - отрезала жестко Ниночка.
   Колоколов смотрел на ее профиль из-под низко завязанного платка,
любовался его четкостью - не здесь бы ей жить, а то как птичка в клетке.
   - У меня к тебе просьба будет, - сказал Колоколов. - По службе.
   - Я вам не служу.
   - Ты, Нина Семеновна, не огрызайся. Деньги получаешь за труд - значит,
служишь. А я у тебя плохого не попрошу... Англичане эти для нас люди
чужие, не очень я им верю.
   - Вы хотите сказать, что их цель - не поиски капитана Смита? -
удивилась Ниночка.
   - Капитан Смит есть. И полагаю, что дочка его - настоящая. А вот этот
красавец английский и особенно слуга его...
   - Вы тоже заметили, какой странный этот китаец? - спросила Ниночка.
   - А ты заметила?
   - Мне иногда кажется, что он вовсе не слуга.
   - Так. Молодец, Нина Семеновна. Одинаково мы с тобой думаем. Так что не
в службу, а в дружбу: если они будут с китайцем укрываться, шептаться,
обсуждать - ты не отворачивайся. Я тебя не неволю. Не захочешь мне
передавать - не передавай. А если подумаешь, что дело важное, я тебя
всегда жду. А сыщика из тебя или доносчика какого я делать не намерен, не
бойся. Знаю, как вы, бунтовщики, доносчиков не терпите. Хуже, чем нас,
миллионеров.
   И Колоколов засмеялся.
   На мостик поднялась Вероника. Она куталась в прорезиненный плащ - таких
в Сибири еще и не видали, - на голове капюшон.
   - Я вам не помешала? - спросила она.
   - Постой, у нас секретов нет, - сказал Колоколов.
   - Скажите, мистер Колоколов, - спросила Вероника, - а в лесу опасно?
   Колоколов дождался, пока Ниночка переведет, потом ответил с улыбкой:
   - Ничего с Костей не случится. Там тунгусы кочуют, становище у них.
   Одна молодая тунгуска есть: Костя с ней еще тем летом баловался.
   Утешится.
   Хоть некоторые слова перевести было трудно, Ниночка постаралась
перевести точнее, чтобы донести смысл слов до англичанки. Хотя знала, что
никакой тунгуски тем летом не было.
    
 
 
   * * *
 
    
 Ночью на руле стоял Гайкин. Рулевой он был хороший, немолодой, всю жизнь
водил суда по Лене.
   Да и путь неопасный - Лена шире десяти верст, течет ровно, берега
низкие. Да и темноты еще полной нет, так что трудно чему плохому с
кораблем произойти.
   Но произошло.
   Все уже отошли ко сну. На корабле тишь. Только дождик стучит да пыхтит
машина. На мостике - махоньком - умещается штурвал и труба вниз в машину,
чтобы машинисту кричать, да стол, на котором карты лежат. Не было бы
Колоколова на борту, не стал бы шкипер карт брать, но Колоколов велел,
чтобы все как на настоящем корабле. И сам каждый день смотрел, где плывем,
как плывем, сколько осталось.
   Карта была шкиперская, ценная. На ней вся Лена от Якутска расписана - и
фарватер, и мели, и притоки, и каждая избушка на берегу, а то и отдельное
дерево. Чудо-карта на сгибах протерлась.
   В час ночи или около того рулевой, что клевал носом, напевал, чтобы не
заснуть, увидел, что рядом с ним в боковой двери появился китаец.
   Рулевой был рад живой душе.
   - Не спится? - спросил он.
   - Не спится, - ответил китаец по-русски, но рулевой, человек
необразованный, не удивился. Он, как и любой простой человек, полагал,
что, когда иностранцы не понимают русского языка, они притворяются. Как же
по-русски не понимать?
   - Скоро дожди кончатся, - сказал рулевой, - похолодает. Заморозки
пойдут.
   - Очень печально, - сказал китаец.
   Он был маленький, безобидный и, видно, в самом деле расстроился, что
заморозки начнутся.
   - У твоих господ, наверное, и одежи доброй нет, - сказал рулевой.
   - Совсем нет, - сказал китаец.
   - Зря вы в Булун едете, - сказал рулевой. - Нет там ничего.
   - Зря едем, - согласился китаец.
   Помолчали. Потом китаец спросил:
   - Пить хочешь немного?
   - Чего пить?
   - Водка есть.
   - Нет, на руле нельзя. Вот отстою вахту, тогда выпью.
   Китаец вытащил из-за пазухи плоскую стеклянную флягу, поболтал в ней
звонкой жидкостью.
   - Холодно, - сказал он. - Скучно.
   - Ну, ладно, - согласился рулевой. - Только немножко.
   - Совсем немножко, - сказал китаец.
   Он отвинтил крышку. Она была сделана как небольшой стаканчик -
английская работа.
   Рулевой взял стаканчик. Сказал:
   - Только учти, если кому скажешь, что я на руле пил, откажусь, а тебя
задушу и в воду сброшу. Понял?
   - Спасибо, - сказал китаец. - Еще налить?
   - Последнюю, - сказал рулевой.
   Он выпил вторую, потом китаец бутылку завинтил и сказал:
   - Я домой пойду. Спать буду.
   - Спокойной ночи, - сказал рулевой. - Спасибо тебе. Я в Булуне тебе
добром отплачу.
   Китаец ушел. Было тихо. От водки рулевому стало теплее. Приятнее.
   Рулевой подумал: как бы минутку соснуть? Одну минутку. Он прилег
головой и плечами на штурвал - неудобно. А все его члены постепенно
охватывало сладким дурманом. И сил не было противиться. Так что рулевой
сел на пол, прислонился к ножке стола и заснул.
   И тут же - может, через минуту, словно ждал рядом, - на мостике
появился китаец Лю, огляделся, взял со стола карту, сложил ее, спрятал за
пазуху и незаметно ушел. Будто его и не было.
   А буксир "Иона", лишенный управления, стал понемногу сворачивать к
берегу. Только некому это было заметить: шкипер, который по долгу службы
мог бы проверить, спал. Колоколов тоже спал. Доверился людям.
   А про остальных и говорить нечего.
   Скорость у буксира была немалая - вниз по течению шел, так что врезался
он в берег на полном ходу.
   Китаец Лю, когда свой злодейский план исполнял, предполагал, что дойдет
буксир до берега, ткнется в него - осадка небольшая - и остановится.
Рулевой признается, что заснул - с кем не бывает? А потом буксир сойдет с
мели и дальше поплывет.
   Но произошло другое.
   Буксир на полном ходу вошел в бер