ль позвоночника, помял мочки  ушей.
Находка поначалу  пыталась  вырваться,  потом  опять  обмякла,  но  иначе,
по-живому, закрыла глаза, уронила голову на траву  и  задышала  глубоко  и
почти ровно. Это хорошо. Снять шок я успел вовремя, ничего необратимого не
случилось.  А  вполне  могло  случиться:  девочку,  видимо,  очень  крепко
напугали. И не только напугали: позже, в модуле, протирая ее дезраствором,
я увидел  на  плече  и  над  локтями  черные  подтеки,  отпечатки  пальцев
какого-то скота. Но это потом, а пока что я  просто  понес  ее,  это  было
совсем не трудно, она весила куда  меньше  Сереги.  Волосы  волочились  по
траве - я подхватил их и перекинул ей на грудь.
     Когда она проснулась, уже чистая и без выматывающего ужаса в  глазах,
я попытался расспросить ее, но, кроме тихого "Олла",  ничего  не  добился.
Говорить она не хотела, вернее, не могла. Бывает такое  после  шока.  Будь
найденыш земным, я попробовал бы гипноз. Но с инопланетянами  такие  штуки
опасны, кто знает, какая у них психика... Впрочем, подумал я,  девочку  по
имени Олла уже наверняка  разыскивают.  Родители  одинаковы  везде,  и  я,
добрый  лекарь  Ирруах,  с  удовольствием  окажу  им  такую  услугу,   как
возвращение дочки. И даже не стану брать  вознаграждения,  хотя,  судя  по
пушистости голубых лохмотьев, оно должно быть немалым.  Я  дворянин,  черт
возьми! - и ничто не заставит меня  взять  жалкие  деньги  за  благородный
поступок. Тем паче, что девочка тоже дворянка: на  нежной  шее  -  тонкая,
искусно сплетенная цепочка с нефритовым дракончиком-гербом. Совсем славно.
Очень может быть, что мне  придется  подзадержаться  в  здешних  краях,  а
папенька, уж конечно, не откажет в гостеприимстве бескорыстному чудаку, да
еще и дворянину, хоть и унизившему свой герб трудом за плату...
     Потом мы сидели и  ужинали.  Закат  был  холодный,  лиловый,  нервный
какой-то. За окном прыгали  тени.  Лицо  Оллы  казалось  землистым  -  уже
включился светильник,  сработанный  под  местный  гнилушечник.  Правильно,
откуда в такой избенке взяться свече? Где-то очень далеко, в той  стороне,
где начиналась степь, тоненько взвыли волки, но близкое шуршание вечернего
леса было очень спокойным, убаюкивающим. Олла, презабавная в моем свитере,
свисающем гораздо ниже  коленок,  ела  жадно,  но  как-то  очень  красиво,
воспитанно, понемножку откусывая от бутерброда и весьма сноровисто  орудуя
вилкой. Папенька, видать, не из последних: вилка здесь пока еще диковинка,
у захудалых такое не водится. Тем лучше. Она поела ветчины, ложечку икры -
черной (красную не беру с собой никогда, из принципа), а вот чай  пить  не
стала. А жаль. Это одна из не  столь  уж  многих  моих  слабостей.  Но  уж
настоящий!  Пять  ложек  на   маленький   чайничек,   ополоснутый   крутым
кипятком... а впрочем, с какой стати выкладывать свои секреты? Скажу одно:
чай  готовить  я  умею,  готов  спорить.  И   у   меня   всегда   найдется
пакетик-другой настоящего, земного, крупно порезанного,  да  и  не  просто
земного, а пахнущего благословенным островом Ланка, а в крайнем  случае  -
Индией, мамой цивилизаций, но тогда уж - северной, не ниже  тысячи  метров
над уровнем моря.
     Когда Олла заснула - крепко, хотя и не  очень  спокойно,  я  вышел  в
темные сени, врубил подсветку, приподнял крышку подвала и добыл из темного
проема крохотный бочонок. Довольно странный бочонок, сказали  бы  местные:
открыть его практически невозможно, разве что  динамитом.  Но  динамит,  к
счастью, здесь изобретут нескоро.  Связался  с  орбиталом,  вызвал  Центр,
доложил, подождал, принял "указку". Все  нормально,  ничего  неожиданного.
Ситуация усложнилась, соответственно усложнилось и задание. Честно говоря,
я несколько опасался, что искать пропажу пошлют  кого-то  из  молодых,  но
понадеялся на Серегу и не ошибся. "Жми!" - это значит,  что  он  помнит  и
верит, это значит, что он, мой Серый брат, добился разрешения не  отнимать
у меня шанса вернуться в штат без лишней канители. Мы с тобой одной крови,
ты и я, как у Киплинга,  -  вот  что  означало  это  "Жми!"  в  графе  для
неофициальных сообщений; вообще-то, по кодексу, там положено сообщать лишь
наиважнейшее ("Поздравляем с рождением сына!", "Супруга поправляется..." и
тому подобное), но кодекс писан не для парней с тремя шевронами, они  сами
его сочинили  и  вполне  могут  позволить  себе  невинное  отступление  от
собственного творчества.
     Я сел за стол, положил перед собой лист бумаги,  ручку  и  задумался.
Дано: исчез кибер. Вопрос: куда исчез? Теоретически вариантов  достаточно:
вилланы, сеньоры, местные антисоциальные  элементы,  наконец.  Бездыханный
рыцарь в лесной глуши! Прямо скажем,  чэпэ.  И  еще  какое!  Ладно,  будем
рассуждать.  Вилланы?  Эти  зароют  поглубже,  во  избежание  обвинений  и
разборов. Сеньоры? Тоже похоронят. В  доспехах,  по  обычаю.  Антисоциалы?
Они, положим, начнут раздевать беднягу... и разбегутся тут же, как  только
снимут шлем. Так? Так. Логично. Но!  Рыцарь-то  проклятый!  Вот  ведь  что
важно. Недаром меня восхитила еще на  Земле  простая  и  изящная  придумка
технарей. До хоть какого-то вольнодумия данная планета дорастет века через
два с половиной -  три,  а  пока,  столкнувшись  нос  к  носу  с  подобной
нечистью, любой из местных помчится прочь со всех ног, пришептывая на ходу
молитвы   и   даже   не   оглядываясь.    Экстра!    Полнейшая    гарантия
неприкосновенности. Летучий Голландец в упаковке из туземных суеверий.
     А это значит... А что, собственно говоря, это значит? Ты же  историк,
парень!  -  вот  и  прикинь,  что  сделал  бы  дремучий  швабский  пахарь,
повстречав где-то на вырубке нечто безгласное, недвижимое  и  рогатое,  да
еще и при хвосте с копытами? Перекрестился бы. Правильно! А потом? А потом
привел бы священника. Надежного, чтобы без обмана. Этакого  экзорсиста.  И
данный экзорсист заклял бы демона именем  Божьим.  После  чего  напуганные
селяне веревками дотащили бы отродье  ада  до  ближайшей  ямы,  зарыли  бы
поглубже и забили в могилу осиновый кол. Так-так.  Уже  теплее.  А  отсюда
вывод: нужны личные контакты. С народом общаться  надо.  Подобные  новости
обсасываются подолгу и со вкусом, а тут еще  и  трех  месяцев  нет,  всего
ничего. Кто-то да подскажет, где могилка. Не пахари, так замковая  челядь,
не она, так здешний дьячок. На худой конец, лесные парни: эти  все  знают,
им без информации - каюк.
     Ну что ж, это уже кое-что. Это уже версия...
     Я пригасил гнилушечник, расстелил на полу плащ, подложил  под  голову
сумку и  прилег.  Рядом,  на  лежанке,  слабенько  застонала  Олла.  Тихо,
девочка, тихо, все хорошо, спи. Я вытянул ноги, повернулся на правый  бок.
Подсунул под щеку ладонь.
     Все. Спать. Завтра - ранний подъем и очень много работы.


     Уж если деревня называется Козлиная Грязь, то вероятность  обнаружить
там что-то вроде Парфенона минимальна. Я и не  надеялся.  Зато,  утверждал
атлас, именно этот населенный пункт расположен ближе всего к модулю.  Что,
собственно, и  требуется.  И  к  тому  же  на  карте  оный  пункт  помечен
двухцветным кружком. Синее - место  обитания  графского  пристава,  своего
рода ячейка администрации на низшем уровне. Желтое - резиденция  окружного
капеллана.
     Вышли мы с Оллой не так уж рано, примерно через час после рассвета. Я
проснулся  еще  затемно:  ночь  выдалась  нехорошая,   дерганая   -   Олла
вскрикивала, я просыпался, поправлял шкуру на лежанке, а через пару  минут
снова вскидывался и поправлял. Когда удавалось  сколько-нибудь  задремать,
перед глазами возникал кибер, несущийся куда-то вдаль громадными прыжками,
словно гигантский ярко-красный  кенгуру.  Изредка  тварь  оборачивалась  и
заливисто лаяла. Так что с рассветом я был уже на  ногах,  хотя  вообще-то
поспать  люблю.  Олла  проснулась  попозже;  открыла  глаза   и   присела,
прислонившись к стене, подтянув ноги и охватив  плечи  руками.  Перестань,
глупая, перестань, не надо, успокойся, - монотонно повторял я,  выкладывая
харч. И девочка успокоилась! Успокоилась и, черт возьми, даже  улыбнулась.
Вернее, это был только намек: губы дрогнули, чуть  растянулись,  в  глазах
шмыгнула искорка.
     ...Идти  лесом,  понятно,  было  бы  ближе,  и  намного:  экономилось
километра четыре, если не все пять. Но, глянув на Оллу, я решил: не стоит.
И так нагулялась по лесу, надолго хватит. Так что пошли мы вдоль ручья,  к
юго-востоку. Сперва рядом, потом Олла начала отставать, и я посадил ее  на
плечи. Она совсем легкая, но, сами понимаете, марш-броска в таком виде  не
совершишь, да и торопиться особенно было  некуда,  так  что  до  места  мы
добрались уже ближе к полудню.
     Деревня была как деревня. Десятка четыре  домишек,  в  большинстве  -
полуземлянок,  побеленных  и  разгороженных  ветхими   плетнями,   усадьба
поприличнее - несколько на отшибе, еще один дом, совсем  солидный,  скорее
всего - обитель пристава, и, разумеется, церквушка, вполне в здешнем  духе
-  обшарпанное,  замшелое  здание-пирамидка,   увенчанное   чем-то   вроде
вставшего дыбом скаутского галстука. Язык пламени, сообразил  я.  Ага.  Не
такая уж, выходит, и дыра Козлиная  Грязь;  обычно  церкви  здесь  венчает
бронзовый флажок. Пламя - отличие особое: кто-то из Четырех Светлых в  дни
Творения почтил сие  место  своим  присутствием  и,  естественно,  заложил
алтарь. Скорее всего, Второй:  именно  он,  если  не  ошибаюсь,  занимался
такого рода благотворительностью. Хотя и Четвертый вроде  бы  сделал  пару
ходок.
     Одним словом, издалека пресловутая Козлиная Грязь  смотрелась  весьма
мило, чистенько и даже благообразно, вполне в духе исторического романа  о
нашем родимом  средневековье.  Когда-то  я  обожал  такие  романы.  Искал,
выменивал, собирал, знал едва ли не наизусть. Может, поэтому я и попал  на
истфак, а затем и в ОСО. Как же! - яркие  страсти,  гордые  люди,  вольная
воля... И никаких комплексов. Все это красиво. И все это,  увы,  неправда.
Не то, чтобы ложь, а именно неправда. Прошлое вовсе  не  такое,  каким  мы
хотим его видеть. Оно - такое же, как сегодняшний день,  разве  что  более
откровенно, без сусальных оберток. Но, с другой стороны, в  этот  пестрый,
несладкий  мир  втягиваешься  очень  быстро,  а  вскоре  уже   не   можешь
представить себя отлученным от него.  В  конце  концов,  это  все-таки  не
земная история, уже сделанная, известная и  фатально  неизменимая.  Это  -
история, которой еще только предстоит сделаться.
     Я стоял и смотрел. А Олла вдруг взяла меня за руку и прижалась,  и  я
почувствовал, что она дрожит, и обнял ее покрепче, сам уже понимая: что-то
не так. Нет, вру. Я не понял.  Я  почувствовал.  Теоретики  могут  сколько
угодно рассуждать об оперативном чутье, но оно-таки есть, это чутье, и без
него естественная убыль кадров давно уже превратила бы ОСО  в  организацию
траурных портретов. Очень просто: без всяких причин, вдруг  -  холодок  по
спине,  снизу  вверх,  едва  ощутимо...  Как  в  Кашаде  за  два  часа  до
выступления Бубахая по радио, и как еще раньше,  на  Хийно-но-Айте,  когда
олигархи ударили в бубны, созывая  черное  вече.  Ну  как  объяснить?  Все
нормально, все тихо, но что-то очень и очень не нравится. Настолько, что я
сжал руку Оллы почти до боли.
     И уже  на  околице,  наткнувшись  на  первого  обитателя,  богатырски
раскинувшегося поперек тропы, я понял.
     В деревне было полно народу. Летом. В страду. И почти не  видно  было
мужчин. Лишь несколько подвыпивших, вольготно вытянувших ноги  со  скамеек
возле плетней. И старики на завалинках - многие тоже под хмельком. И еще -
дети, чумазые, горластые. А на огородах, во  дворах,  у  колодца  -  бабы,
бабы, бабы. Я шел по пыльной улице, никто не  обращал  на  меня  внимания,
ладошка Оллы  подрагивала  в  моей  руке,  а  в  голове  вертелись  разные
неприличные слова. Боже, однако, как не вовремя! Диагноз совершенно  ясен:
идиллия после бунта. Это бывает. И  проходит,  когда  из  замка  присылают
небольшой, но квалифицированный отряд кольчужников.
     В дом пристава заходить не имело смысла. Только с пригорка он еще мог
показаться приличным. То есть, он  и  был  приличнее  прочих,  но  выбитые
двери, ставни, висящие на честном слове, и  груды  обугленного  мусора  во
дворе -  довольно  сильное  средство  против  уюта.  По  кучам  хлама,  не
приближаясь к распахнутым настежь  воротам,  бродила  большая  черно-белая
собака;  она  то  кружила,  словно  разыскивая   кого-то,   поскуливая   и
принюхиваясь, то припадала на  живот  и  ползла,  то  вдруг  вскакивала  и
коротко, жалобно взвывала. Пробегавший пацан запустил в нее камнем. Попал.
Пес взвизгнул и скрылся за покосившейся стеной пристройки. Видимо, амбара:
пыль перед ним была пегой от густо просыпанной муки.
     Дворянская цепь на шее - не лучшее украшение в бунтующей  деревне.  С
другой стороны, нефритовая ящерка давала мне определенные  гарантии.  Вряд
ли кто поднимет руку на лекаря.  Вечный  за  такое  не  простит.  Так  что
смотрели нам вслед без особой радости. Но и слова худого никто не  сказал.
Ну и славно. Одна тетка, поспокойнее на вид, даже снизошла  до  разговора.
Ни о каких демонах она знать не знала и не хотела. Понятно, бунт - новость
покруче всякого демона. Зато я узнал, что она мужняя жена,  а  потому  как
муж пошел к королю, господ изводить, так и болтать  с  кем  попадя  ей  не
след, так что "...иди-ка ты,  сеньор  лекарь,  подобру-поздорову,  иди,  и
девчонку свою уводи от греха, а ежели надо чего, так иди вон туда, к  Лаве
Кульгавому. Лава с тобой и поговорит, он такой, ему мы не указ..."
     Видно, крепко не  любили  на  деревне  Лаву  Кульгавого  -  тетка  аж
привзвизгнула! - и правильно, что не любили, таких ни на какой деревне  не
любят. А как же можно любить соседа, если у него самый ухоженный огород? И
конюшня побеленная? И дом самый большой? -  тот  самый,  что  смотрелся  с
пригорка под пару приставскому. Но если обитель пристава пущена в  распыл,
подчистую оприходована, то хоромина Лавы стоит. И плетень поставлен не абы
как, а на века, не плетень даже, а забор, солидный такой забор, в  полтора
роста. Когда мы вошли, три пса, заходясь хриплым лаем, кинулись  к  нам  и
вытянулись в струну,  почти  повиснув  на  тонких  цепочках.  Убедительные
песики,  ничего  не  скажешь:  волкари  местной  породы,  степные  помеси,
заросшие мохнатой шерстью. Я задвинул Оллу за спину, подальше от зубов.  А
Лава уже шел навстречу нам, оставив двузубые вилы, и, увидев его, я сказал
себе: правильно, вот ты-то мне и нужен, друг, с тобой-то  у  нас  разговор
выйдет.
     Он подошел. Кряжистый, загорелый, припадающий на левую ногу. Грудь  -
багрово-кирпичная, в жестких выгоревших завитках. Руки громадные, тяжелые,
пальцы топырятся от мозолей.  Хозяин...  Лишь  чуть  кивнул  Лава,  а  три
мужика, шагнувшие было  следом,  остановились  на  полушаге.  Все  трое  -
полуголые, низколобые, с такими же колючими  светлыми  глазами,  как  и  у
Лавы.
     Я перекинулся с Кульгавым парой слов - и спустя  несколько  минут  мы
уже были в доме. Против ожидания, особого порядка  там  не  оказалось,  но
какой, простите, порядок,  когда  все  углы  завалены  добром?  Не  своим,
стократ перебранным,  раз  навсегда  расставленным,  а  недавним,  еще  не
сортированным, нераспиханным по сундукам и клетям:  штуки  ткани,  посуда,
часы песочные в серебре, клавикорды (они-то зачем?), еще отрез, еще, ворох
рубах, сапоги ненадеванные, опять посуда, опять часы, эти уже в золоте.  И
все это, буркнул Лава, не грабленое, сами  несли,  мол,  не  возьмешь  ли,
друг-брат, за должок? - а чего ж не взять, вещь свое место  найдет,  да  и
соседи нынче злые, что те кобели, опять же должки должками, а вещи вещами,
ежели кто из приставских возвернется, так и вернуть недолго... только  где
ж им вернуться, когда там, ну,  на  усадьбе,  значит,  Вечный  знает,  что
творилось?
     И пока три бабы,  одинаковые,  как  их  мужья,  и  очень  молчаливые,
собирали  на  стол,  я  мял   костистую   поясницу   хозяина,   подправляя
сдвинувшийся позвонок, а Лава рассказывал. В иные дни на западного  лекаря
ему б и глянуть не по карману, а ныне сам господин Ирруах в дом  стучится,
да еще и с сестрой... вот ведь какие времена настали, тут каким  кремешком
не  кажись,  а  заговоришь,  если  расспрашивают.  Вот  и  говорил   Лава,
постанывая. С мычанием, с нуканьем, но  подробно.  То  есть  все  то,  что
произошло давеча в Козлиной Грязи. А уж как там оно дальше, так кто ж  его
знает? Нуу... утром рано, аккурат перед  побудкой,  прискакал  на  деревню
конный. Вроде мужик, а при мече. И не степной. Мол, от короля. За  древнюю
волю. А пристав как раз по вечеру наказал мужикам, что шестой день тоже на
господское поле идти, потому как дожди скоро. Нуу... и собрались было,  да
вот этот, от короля, и сказал, что не надо теперь ни шестой  день  ходить,
ни пятый, ни вообще, потому - сеньоров  больше  не  будет.  М-ммм...  вот,
пошли мужики к приставу, узнать, что там  да  как,  встали  под  домом,  а
пристав все не шел и вот тут-то Вакка-трясучий вдруг открыл рот. И никто ж
не ждал такого, сеньор лекарь! - а взял да открыл.  Раньше  молчал,  когда
девку  его  пристав  взял  полы  мыть,  из-под  жениха,  считай,  взял,  а
девка-дура возьми да и утопись. Нуу... молчал и  молчал,  а  тут  завопил:
король-де, король! - и шасть на  крыльцо.  А  оттуда  -  стрела,  короткая
такая. И Вакку в грудь. Добро б еще Вакку, так ведь вышла наружу и дедушку
Гу поцарапала. А дедушка старенький, его вся округа уважает. Ну  вот...  и
как-то оно вышло, что народ попер на крыльцо, а оттуда еще стрела, и потом
еще... и мужики обозлились, а дальше, известно, выломали дверь и в  кухне,
за лавкой, зарубили господина пристава мотыгой. А отца-капеллана, чтоб  не
лез под горячую руку, той же мотыгой пристукнули,  как  куренка,  хотя  на
него зуба никто не имел. А там бабы в крик... Ну и пошло...
     Лава кряхтел, дочки его  (или  невестки?)  сновали,  со  стола  несло
вкусным паром, Олла, умытая и одетая  в  чистенькое  платьице,  сидела  на
краюшке скамейки, а я думал. Круто. Весьма круто. Бунт бунтом, но  как  же
быть с кибером? Лава об этом ничего не слышал, да и как слышать, продолжал
бубнить Кульгавый, я от мира наособицу, они  ж  завидущие,  у  самих-то  к
работе сил нету, вот и не ладят с приставом, а  ежели  по-умному  взяться,
так тебе завсегда потачка будет, глядишь - и на оброк отпустят, и опять же
- хоть вернись сам господин пристав, так Лава вещички  схоронил,  а  ежели
никто не вернется, так тоже  хорошо,  а  три  сынка  под  боком,  в  обиду
захребетникам не дадут, а еще двое, Укка и Лыып, так те сразу, как  мужики
собрались в поход, вместе с ними пошли,  за  короля,  значит...  К  какому
королю? Нуу... господин лекарь, видать, совсем издалека. К какому  ж  еще,
если не к тому самому, к другому нешто б я парней пустил, а тут, может,  и
повернется, как люди говорят...
     - Да что за король?  -  спросил  я,  еще  не  подозревая,  что  через
мгновение сердце замрет и сожмется. Лава хмыкнул.
     - Багряный... какой же еще...
     И тут  же  вскрикивает.  Впервые  за  семь  лет  практики  мой  палец
соскользнул с позвонка.



                  ДОКУМЕНТАЦИЯ - III. АРХИВ ОСО (копия)

     Второй-Лекарю. Официально.
     Сообщаю: запрос проанализирован.
     Общая вероятность: 0,0000001.
     Конкретная вероятность: 0,9999. Смотри приложение.
     Приказываю   приступить   к   активным   действиям.   Полномочия   не
ограничиваются.

     Приложение.
     Отчет лаборатории системных программ о результатах анализа.
     При  разработке  программного  обеспечения  (ПО)  системы  "Мобильный
информатор" учитывались следующие основные факторы:
     а. Дальность связи и  ограниченная  массой  и  габаритами  пропускная
способность каналов связи исключают передачу  всего  объема  информации  и
требуют выделения наиболее зн