ег?! Бодрее! Не зевать: жаба в рот прыгнет! У настоящих солдат минута на одевание, а вы уже четыре возитесь!
     И началось: пробежка, зарядка, преодоление полосы препятствий, ледяной душ, завтрак - пюре с солеными огурцами, потом общий смотр и военно-политические занятия. И т.д. и т.п.

АВЕНТЮРА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
из которой следует, что ко всему рано или поздно привыкаешь.

     Мы потеряли многое, может быть, все. Но останется с нами навсегда: благодарные воспоминания о тебе, блистательная армия, и о той мощной борьбе, которую ты вела. Сохранить эти воспоминания во времена без совести и без чести - это долг каждого.
     Э.Юнгер.

     Очень скоро мы привыкли к распорядку военного городка, его пространству, холодной воде, матерящимся прапорщикам и всему, что у читателя ассоциируется с военной службой. Дрессировали нас в течение месяца и на высоком уровне: сначала строевая подготовка и стрелковое оружие, потом тяжелое стрелковое оружие, боеприпасы, маскировка, космическая радиосвязь и, наконец, военная техника от реактивного миномета - правнука "катюш" - до самого новейшего (полусекретного) плазменно-синтезирующего орудия, превращающего тренировочные бутафорские дзоты в россыпь атомов, обжигающих лицо и руки всех присутствующих в радиусе километра. Помимо этого еще военно-политическая подготовка (лекции о социализме, геополитике и всемирно-исторической закономерности победы первого) и военно-моральная (патриотические песни, "воспитывающие в исполнителях геройство и самопожертвование во имя победы нашей страны над потенциальными противниками" - имелись в виду Ниппония и США). О последней особо.
     В первый же раз во время предобеденной маршировки ("нагуляете аппетит") Андрей, который Титомиров, вызвавшийся быть запевалой, по команде старшины заголосил:
     Вот выходит на просторы Русский Флот -
     Удалец Ванька по морю плывет!
     - Отставить!!! - еще более пронзительно заверещал старшина. - Вы куда, думаете, попали?! Вы меня что?! за мичманюгу принимаете?!
     (Здесь мичман - низшая каста, да и на самом флоте тоже.) Тогда другой - высокий и белокурый студент - запел:
     И мы еще дойдем до Ганга,
     И мы еще умрем в боях.
     Все подхватили:
     Чтоб от Японии до Англии
     Сияла Родина моя!
     Моя! моя! моя!
     Военно-политические занятия вел коротко остриженный, со следами ранения на щеке старший лейтенант Прокопенко. Говорил он без акцента и, как выражалась моя учительница русского языка, "с чувством, с толком, с расстановкой". Вот, например, лекция о правильном мировоззрении:
     "Советизм-социализм и есть стержневая Русская Идея. Все, кто думают иначе, либо наивные люди, либо враги. Подлинно советское мировоззрение имеет стержневую идею Социальной справедливости для труженика, производителя. Во имя этой Идеи наши русоволосые предки обороняли свои становья от кочевых разбойников, во имя этой Идеи поднимались народные восстания, лучшие поэты посвящали народу лиру свою, штурмовали Зимний дворец с засевшими там ренегатами-масонами, рука об руку с германскими братьями громили польских панов и поработителей Востока. Стремление к социальной справедливости - в крови русских людей! Именно благодаря социалистическому строю Россия стала великой державой, а русские люди - предметом зависти и подражания во всех уголках планеты.
     Что была бы Россия без социализма? Убогая страна на обочине мировой истории без прошлого и будущего. Полуколония мирового империализма. Нам пришлось бы, подобно германцам, долгие годы бороться за национальную независимость и воссоединение... Но ленинский гений, осуществивший Великий Октябрь, одним мощным прыжком перенес нас через болото либерализма...
     Не думайте, что за границей кто-то нас любит. Да, у нас много друзей (особенно в Рейхе), но на первое место всякое государство ставит не дружбу, а свои национальные интересы. Помните басню Михалкова: "Всем все равно не угодишь, себе же только навредишь". Поэтому мы должны в любую минуту быть готовы лечь костьми у порога наших домов на пути агрессора, откуда бы он ни появился. И здесь плечом к плечу с нами встанут древнерусские витязи и суворовские чудо-богатыри. Противоестественность либерального мировоззрения доходит до того, что она лишает нас нашей опоры - нашего прошлого. Если мы когда-либо изменим Великим Предначертаниям Русской Идеи, мы заслужим проклятье предков и насмешки потомков. Будем же достойны своего великого прошлого и Светлого Будущего. Наша страна будет существовать вечно, если найдется хотя бы миллион парней, готовых умереть за родные березы и черешни.
     Твердо стоя на национальной почве, обильно удобренной кровью прошлых поколений, защитивших Отечество, мы уверенно смотрим в лицо всем ветрам будущего и знаем, что нет такой трудности, которую бы не преодолел русский человек!"
     Надо сказать, что ораторское искусство в Советском Союзе заметно улучшилось за последние пятьдесят лет, причем не без германского влияния.
     В военном городке, рассчитанном тысяч на десять, обитала едва ли пятая часть. Любитель пригубить - Андрей Титомиров - сразу же свел знакомство со срочниками, но те в первый же раз напоили его до полусмерти, так что он дал зарок больше не прикасаться к спиртному (во всяком случае, до Ленинграда). Все солдаты и младшее офицерство поголовно играли в нарды.
     По утрам уже здорово морозило, и мы про себя поносили старшину, гонявшего нас ежеутренне на ледяной водопой. Комары здесь - настоящие вампиры, нам выдавали баночки с каким-то вьетнамским бальзамом, чей запах к концу дня причудливо мешался с ароматами гразной одежды и потных тел.
     Досуг - а мы имели в день два(!) часа досуга (на час больше, чем простые срочники) - тратить было по большей части не на что. Библиотека в/ч была никудышней: все сплошь современные, малоизвестные и малоинтересные авторы, так что я впервые загрустил о своей шикарной библиотеке стоимостью в несколько десятков миллионов рублей. Иногда привозили прокатные и старые фильмы: "Забытая мелодия для флейты", "Красные колокола", немецкий "Юность Адольфа", французский "Скупой" с Луи де Фюнесом.
     Старшина нам скучать не давал и с немецкой педантичностью вколачивал в наши головы военную науку на совесть. Верхом его остроумия были вечерние переклички:
     - Алканафт! - орал он перед вытянувшимся строем из сорока восьми душ.
     Обидчивый тощий еврей, не дожидаясь особого приглашения, выходил из строя и осмеливался поправить старшину:
     - Легионер Элкана, товарищ старшина.
     - Смените вашу дебильную фамилию, иначе будете всю жизнь оплачивать услуги медвытрезвителя... Ха-ха! Какого дьявола вы отсутствовали на сегодняшних занятиях?!
     Элкана молчал, но за него уже отвечали:
     - Товарищ старшина, разрешите обратиться? У легионера Элканы сегодня суббота.
     - С такими принципами в гетто жить надо, мэлодой ч'хэловэк, - и продолжал раскатисто. - Неужели таких, как вы, любят девки?! Вы гляньте, на кого вы похожи! Спины колесом, тощие бицепсы... Кто там сморкается?! В соплях утонешь! Ничего: цыплят по осени считают! Попадете на границу - благословите меня!
     Незадолго до отправки на границу произошло примечательное событие, числа семнадцатого сентября. Я простыл и чувствовал себя прескверно (во всех болезнях самое отвратительное то, что начисто забываешь свое здоровое состояние, и болезнь заполняет все ощущения - в это время лучше всего читается Достоевский). Гарнизонный врач - доброжелательный фаталист - прописал мне несколько лекарств с заумными названиями и отпустил полежать сутки в казарме (в его кабинете полстены занимал гигантский немецкий календарь с белокурыми девушками - гештальтгимнастками). Когда я вошел в казарму, никого не было, а на многих койках белели квадратные листовки. Я завалился на койку и стал читать:

БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ!

     Вот уже пятьдесят пять лет, как коричневая чума застлала Европу, вот уже пятьдесят лет, как в Европе не осталось в живых ни одного еврея. Мы, евреи, создавшие европейскую цивилизацию, были изгнаны и уничтожены тевтонскими варварами. Кровь еврейских женщин, детей, стариков вопиет о мщении! Вы, русские, должны мстить за нас. Мы, избранный народ, берем вас в свои работники. Это великая честь для вас. Мстите за Аушвиц и Дахау! Убивайте немцев! Не щадите ни женщин, ни детей, как они нас не щадили! Пусть не останется на земле ни одного немца в назидание всем народам. Уничтожьте немцев и весь их крупный и мелкий скот! Мы требуем в союзе с Америкой объявить войну Германии до ее полного уничтожения! Смерть немцам!
     ГЕБИМ
     Листовку в этот момент читал не один я, на другом конце палаты стоял наш бригадир. Внук Штольца и Обломова, он пришел в ярость и заорал мне - первому попавшемуся:
     - Какая тварь это писала?! Убью как собаку! Вальдемар! ты - первый свидетель. Они наложили это, когда все завтракали, а дневальный... Это ведь с него спрос! Кто дневальный?!
     В этот момент листовки обнаружили в других казармах, и даже в офицерском корпусе. Старшина ругался на чем свет стоит, называл нас "свинскими собаками" и сказал, что ноги растут из нашего легиона, ибо больше евреев в военном городке не было. Их - всего восемнадцать - едва ли не под конвоем привели в штаб, где они давали объяснение случившемуся и клялись всеми ветхозаветными клятвами, что это не их рук дело. На счастье, германская военная делегация, к приезду которой и была, видимо, приурочена эта акция, не доехала до нашего расположения и повернула в сторону Хабаровска. Полковник - командир в/ч - собрал всех нас на плацу:
     - В нашей воинской части произошел отвратительный случай. Невыявленные пока диверсанты распространили печатную продукцию агитационного содержания, разжигающую национальную рознь и пропагандирующую войну с нашими немецкими соседями - страной, дружественной СССР. Этот факт позорен и вреден для репутации нашей воинской части. Я надеюсь, что если у авторов этой порнографии есть хоть капля чести, они явятся с повинной и понесут заслуженное наказание.
     После к нам подошел старшина и сказал весьма отчетливо:
     - Если какая-нибудь тварь будет здесь вести антигерманскую агитацию, то я ее сам - не возьму за труд - убью как собаку! В казармы, живо!
     Все бросились исполнять приказание, а он кивнул мне пройти за ним в штаб нашей учебной части. Я оказался сидящим на диванчике перед дверью его кабинета, а мимо меня постоянно ходили туда-сюда соблазнительные телефонистки с циркулярами (олухи-пацифисты никогда не поймут, сколь соблазнительна женщина в форме, которая обозначает её формы лучше любого купальника - куда им! им бы полохматее и поблохастее!) Мое ожидание длилось целую вечность: к старшине заглянул его сослуживец, и они в течение получаса никак не могли расстаться - едва сослуживец подходил к двери и открывал ее в коридор, а я делал определённое движение по направлению к двери, наш старшина находил новую тираду, сослуживец возвращался в кабинет и продолжал разговор. Так повторялось семь или восемь раз. Наконец кабинет разродился сослуживцем нашего старшины, и туда зашел я:
     - Легионер Тарнавский прибыл по вашему приказанию!
     - Садитесь, Тарнавский. Странная все-таки у вас фамилия.
     - Это фамилия моих дворянских предков, товарищ старшина.
     - Ах, вот оно что! Да, верно, это они понабрали наших исконных фамилий и заделались Розенбергами и Мстиславами. Ну ладно, речь не об этом... Как вы думаете, Тарнавский, кто из ваших сокурсников мог быть причастным к этой провокации?
     - Я сам об этом думал, - ответил я, - но ничего не могу предположить.
     - Но вы же общительный человек, как написано в вашем деле...
     - Среди тех, с кем я общаюсь, евреев почти нет.
     Он встал и прошелся по кабинету, и тут я заметил на полке шкафа слева крупную фотографию женщины неописуемой красоты и трех детишек - так обычно выглядит фотография семьи.
     - Поставьте себя на мое место, Вальдемар, - он впервые обратился ко мне по имени. - Вы думаете, что делать мне нечего, как вас муштровать, что нашелся такой "злой дядя", который не дает вам наслаждаться амурской природой и бегать в Благовещенск по девкам.
     - Нет, я не столь инфантилен, но я не могу знать, кто совершил эту диверсию.
     - Вальдемар, это ужасные люди. Они ни перед чем не остановятся. Вот тут в вашем личном деле написано, что ваша матушка живет в Германии и замужем за полковником люфтваффе. Вы что, пойдете убивать ваших родителей, если так решат эти нелюди?
     - Да конечно же нет! Но почему вы думаете, что эту диверсию совершил кто-то из легионеров?
     - Я ничего не думаю, но нашему полковнику грозит строгий выговор с занесением в личное дело. Можете идти, Тарнавский...
     По дороге в казарму я зашел в отделение связи, где меня ожидало письмо от Виолы. Письмо начиналось вопросом "Как у вас погода?", что означало, что советский Вальдемар уже вернулся из ЮАС. За ужином наш бригадир, разделяя негодование командования, говорил нам:
     - Я вот наполовину немец, наполовину русский. Это что же? одна моя половина будет всевать против другой?!
     - Вот это и будет гражданская война, - заметил Андрей Титомиров, с которым мы все никак не могли выбрать подходящее время и найти подходящее место для поединка, ибо скучать нам не давали.

АВЕНТЮРА ДВАДЦАТАЯ,
в которой я остаюсь в живых, а Андрей Титомиров гибнет.

     Да здравствует императорская армия!
     Юкио Мисима.

     Месяц нас натаскивали в военном городке, а 29 сентября погрузили в машины и повезли на границу. Наш преподаватель Доберман-Пинскер, за месяц прочитавший офицерскому корпусу городка цикл лекций по философии, также сопровождал нас, растершись прямо у нас на глазах (женщин поблизости не было) крапивной эссенцией от ревматизма.
     Не доезжая двадцати километров до погранзаставы, нас высадили и с песнями и всем снаряжением маршем пустили по лесной малохоженной дороге. На десятом километре все песни были пропеты, и дисциплина ослабла. Мы с Борисом и обоими Андреями говорили об англо-бурской войне (все мы, естественно, как и Луи Буссенар, сочувствовали бурам), а Борис умудрился на ходу нарвать в лесной подстилке каких-то ягод.
     Погранзастава оказалась настоящим укрепрайоном (в советской военной доктрине до сих пор процветает ориентация на укрепрайоны, хотя в ниппонскую войну 52-го года они себя не оправдали). Длинная песчаная коса - наша территория - вдавалась в течение Амура. Дальше берег поднимался, и шли ряды дотов, противотанковых "ежей", минные поля и разветвленная система траншей и подземных ходов. За сопкой вне поля зрения неприятеля располагались жилые помещения и танковая база. Тут же находились сверхсекретные плазменные установки, похожие на гигантские прожекторы. Каждый метр приграничной полосы отслеживался замаскированными телекамерами, которые сразу же обнаруживали чужака, не имеющего особого кода. Нам тоже присвоили кодовые номера, которые ввели в машинную память электронного слежения.
     Дисциплина здесь была явно ниже, чем во втором эшелоне, и мы после обеда преспокойно засели за преферанс. За окнами казармы все лупил дождь - вечный наш спутник на дальневосточной границе. Нас разбили на взводы во главе с лейтенантами, и нам достался совсем молодой командир - тоже заядлый картежник, как мы потом выяснили. Наш взвод определили на станцию слежения за территорией Маньчжурии, стоявшую на отшибе на высокой сопке и обозначенную серым, сливающимся с сизым небом аэростатом на привязи. Персонал станции как раз обедал в маленькой столовой с телевизором. Я глянул в программу, было воскресенье:
     6:00 НОВОСТИ
     6:15 Зарядка.
     6:30 Информационно-развлекательная программа "Утро".
     8:00 "Приполярный Урал" т.ф.
     8:45 Спортлото.
     9:00 "Пока все дома". Детская утренняя программа.
     10:00 "Служу Советскому Союзу".
     11:00 Утренняя почта.
     12:00 Мультфильмы.
     12:15 Играй, гармонь.
     12:55 Сельский час.
     13:25 "Фитиль".
     14:00 "Делай как мы, делай с нами, делай лучше нас" /Германия/.
     14:40 Короткометражный фильм.
     15:00 НОВОСТИ.
     15:10 Футбольное обозрение.
     15:45 Клуб путешественников.
     16:30 Еврейский канал.
     18:00 НОВОСТИ.
     18:10 "Блондинка за углом" х.Ф.
     19:45 "Неисчерпаемость бесконечности" н. - п. ф.
     20:00 Спокойной ночи, малыши.
     20:20 "Кому за..."
     20:50 Киноафиша
     21:00 ВРЕМЯ.
     21:45 "Странствия Франца Штернбальда" 4-я серия /Германия/.
     22:55 Концерт заслуженного ансамбля Московского военного округа "Любэ".
     Слежение за маньчжурской территорией производилось не только с помощью аэростата (он менял окраску в зависимости от цвета неба и был почти невидим с ниппонских позиций), но и посредством множества электронных "глаз" и "ушей", установленных нашими лазутчиками на территории противника. Каждый такой "глаз" сообщался на особой волне с телевизором в зале слежения.
     За ужином рыжий ефрейтор-белорус спросил у соседей, легионеров-евреев, как их зовут. Оказалось, Хаим Кричевский и Абрам Варшавский.
     - У нас в деревне, - хохотнул ефрейтор, - Хаимом звали барана, а Абрамом - козла.
     На следующий день я пошел в акустическую - станцию прослушивания маньчжурской территории неподалеку от нас. Там уже был мой секундант, который обладал музыкальным слухом. Оказывается, вся приграничная полоса нашпигована нашими микрофонами с неметаллическим покрытием, и поэтому ниппонцы не могут их обнаружить, разве что собственноручно перекопать все окрестности. У ниппонцев в тот день был какой-то праздник, и Борис дал мне наушники - послушать пение на той стороне. Мелодия напоминала советские песни тридцатых годов, а само пение те, кому в моем мире довелось побывать в Китае, могут сравнить с песнями хунвейбинов. Потом зазвучала речь не то на ниппонском, не то на маньчжурском языке.
     Неделю спустя меня перевели в дозорные группы, отлавливающие диверсантов. Наша антидиверсионная группа из одиннадцати человек кралась по следам одной такой группировки, науськивая с десяток ищеек, которые, к их чести, не обратили на меня никакого внимания. К концу третьего дня поисков три диверсанта были убиты, а двое сдались в плен (у нас один раненый). Оставался еще один, который, видимо, сбился с дороги и далеко углубился в тайгу. Разбившись на три тройки, мы рассыпались по таежным дебрям. Нашей группе повезло: через двое суток, устав как сто собак и утопивши рюкзак с провизией в быстрой горной речке, мы напали на след. Ниппонец оказал яростное сопротивление - один из преследователей был убит, а другой сильно ранен. От гибели его спасла рация, в которою попала пуля и, отклонившись, прошла справа от сердца.
     Раненый - тот самый ефрейтор - упал на колени и крикнул мне, чтобы я его бросил и продолжал преследование. Пока мы переругивались, а я пытался остановить хлеставшую из его раны кровь, ниппонец скрылся в речных зарослях к северу. Я гнался за ним полдня (никогда еще я столько не бегал в полной амуниции, впрочем, говорят, что ниппонские солдаты проходят в день до ста километров). Наконец, оба выбившиеся из сил, мы остановились метрах в ста друг от друга. Шел мелкий холодный дождь. Обессиливши, я упал в неглубокий овраг, и это спасло мне жизнь, потому что ниппонец в тот же момент выстрелил. Я стал стрелять и со второго раза попал в него. Он упал прямо на меня, и мне в первый момент показалось, что он ещё жив или вообще притворяется, но нет, убитый заливал меня кровью и не подавал признаков жизни. Зная коварство самураев, я нашел в себе силы перерезать ему горло. Вырвался протяжный свист и какие-то булькающие звуки. Около часа усталый, продрогший до костей, насквозь промоченный ниппонской кровью, я пролежал без движений. Наконец, голод и жажда заставили меня доползти до ближайшего ручья, чье журчание временами казалось мне долгим разговором.
     Охотиться было не на кого: меня мутило, и слух заполнило стрекотание невидимой сороки. Крупными хлопьями стал падать снег, и сорока улетела. Напившись и почувствовав прилив сил, я встал и с большим факелом пошел в сгущающуюся темноту леса. Через два часа я понял