м, как отчитаться о командировке. Шеф скажет:
съездил, ну и ладно, как там на таможне, украинцы здорово свирепствуют?  И
потечет обычная река жизни, название которой Рутина - река без берегов,  с
вялым течением, по которой плывешь куда-то и  зачем-то,  а  потом  течение
ускоряется, и река обрывается порогом, и срывается в бездну, имя которой -
Смерть.
     Подумав об этом, я сразу вспомнил свой странный сон. А  что  если,  -
подумал  я,  -  если  Иешуа  действительно  Мессия?  Допустим  в   порядке
мысленного эксперимента. Прошли два тысячелетия, и  Мессия,  которого  так
долго ждали, явился. И что же? Да ничего! Если он даже  явит  божественные
чудеса, если накормит семью хлебами голодающих  всея  Руси,  кто  в  нашем
изверившемся обществе побежит каяться? Да и зачем?  Наш  Мир  -  это  река
Рутина, и если на ее поверхности появляется  некто,  способный  ходить  по
воде аки посуху, поверит ли даже Патриарх Московский во второе пришествие?
Скорее - в божественность полтергейста или Бермудского треугольника, или в
предсказания астрологов - они реальны, их можно увидеть,  убедить  себя  в
необъяснимости и, следовательно, в божественности.
     Впрочем, может, я и не прав. В Бога я не верил и полагал,  что  глупо
верить в  нечто  недоказуемое.  Религию  принимал  как  свод  нравственных
установок,  сконструированных  в  результате  анализа   реальных   событий
древности,  описаний,  перемешанных  с   интерпретациями,   порой   далеко
уводящими от сути происходивших  событий.  Библию  я  читал,  и  было  мне
скучно, хотя  сюжетов  там,  конечно,  навалом  -  хватило  ведь  на  века
писателям, художникам,  музыкантам.  Вот  только  естествоиспытателям  там
делать нечего.
     Так что  Иешуа  -  вполне  нормальный  тип  для  нашего  издерганного
общества. Ему  стоило  бы  проповедовать  не  здесь,  а  в  Вечном  городе
Иерусалиме, где и о Мессии, и о Боге знают значительно больше. Я попытался
представить  себе  это,  и  мысли  переключились  на  Марика   Перельмана,
уехавшего в этот самый Иерусалим  около  года  назад,  в  разгар  большого
исхода евреев. Мы были приятелями,  и  я  одним  из  первых  узнал  о  его
решении, и поздравил его - человек  уезжал  от  жизни  без  перспектив,  с
отрицательным градиентом развития, уезжал от придирок по пятому пункту, от
возможных, хотя так пока и не случившихся,  погромов  -  в  жизнь,  полную
неизвестности, но, по крайней мере, новую своими возможностями. Письма его
были сначала панические, потом более спокойные, но  все  равно  тоскливые:
страна  маленькая,  приезжающих  множество,  работы  нет,   доктора   наук
подметают улицы, наука не нужна, денег на нее нет. Каждое письмо вопило  о
помощи, а я отвечал редко - дела, заботы. Может быть, Марик, хотя он  тоже
безбожник, увидел бы в Иешуа, явившемся, скажем,  народу  у  Стены  плача,
того, кто нужен ему для душевного успокоения?
     Я уснул опять, и - удивительно! - сон продолжался. Моя  рука  была  в
крови, я смотрел на нее с ужасом, но больно  не  было,  это  была  не  моя
кровь.
     - Да, - сказал Иешуа. - Это дела людей. И не стереть.
     - Не всех людей, - прошептал я. -  Есть  и  праведники.  Есть  благие
цели, и благие намерения, и благие поступки. И жизни благие тоже есть.
     - Кто же?
     - Сахаров. Солженицын. Маркс. Лев Толстой. Ганди...
     - Сахаров - водородная бомба. Солженицын - да, страдалец, но дай  ему
волю,  и  он  заставит  страдать  других,  чтобы  достичь  благой  цели  -
возрождения Российского государства. Маркс мечтал о коммунизме,  но  -  на
крови эксплуататоров. Даже Ганди в мыслях  своих  не  был  праведником  до
конца. А это - лучшие...
     - Это люди, - сказал я, - а ты, если ты действительно Мессия,  поведи
их в царство Божие.
     Иешуа покачал головой.
     - Не получится. Как и два тысячелетия назад  все  кончится  Голгофой.
Люди ждут Мессию не для того, чтобы внимать ему и идти за ним.  Они  ждут,
что Мессия отпустит им грехи их. А пойдут они своим путем. Тем же.
     Он помолчал и добавил:
     - В крови только одна твоя рука. А вторая?
     Я посмотрел на левую руку -  на  ней  была  липкая,  жирная,  пахучая
болотная грязь, капавшая  на  чистый  золотой  песок  пустыни.  Мне  стало
противно, и я опять проснулся.
     Кончилась ночь, наступило утро.



                             ВСЕ ЕЩЕ СУББОТА

                                 "И совершил Бог к седьмому дню дела Свои,
                             которые Он делал..."
                                                               Бытие, 2; 2

     Мессия  присматривался,  прислушивался,  появлялся  порой   в   самых
неожиданных местах (например, в кабинете секретаря райкома Демпартии, куда
возбужденные кадеты явились требовать для себя комнату), но его ни разу не
видели  за  пределами  района,  ограниченного  улицами  Второй  Сиреневой,
Рязанской,  Калашниковой  и  Большим  бульваром.  В  этом  квадрате   было
несколько школ,  два  кинотеатра,  филиал  театра  имени  Ермоловой,  одна
церковь действующая и одна, лишь год назад переданная святой Епархии и еще
не ремонтированная, отделение милиции, восемнадцать распивочных,  двадцать
два совершенно пустых магазина, называвшихся продовольственными, и десяток
торговых  объектов,  которые,  судя,  опять  же,  по  вывескам,  считались
промтоварными. Было еще два проектных института и  неисчислимое  множество
контор неизвестного назначения, три сквера, где  собирались  пенсионеры  и
играли дети, бульвар, на котором  можно  было  встретить  кого  угодно,  и
площадь перед кинотеатром, приспособленная для проведения митингов.
     Все эти так  называемые  места  скопления  народа  Мессия  посещал  с
регулярностью  участкового  инспектора  и   время   от   времени   пытался
пророчествовать. В церкви, говорят, с ним  долго  беседовал  отец  Михаил,
после чего вывел Мессию на паперть и отпустил, сказав: "Иди, сын мой, и не
кощунствуй более". На следующее  утро  поп  произнес  проповедь  о  втором
пришествии, каковое, несомненно, обставлено будет совершенно иначе, причем
божественная сущность посланца проявится сразу, и  настанет  Судный  день,
когда... и так далее. Смысл проповеди мне впоследствии поведал сам  Иешуа,
обескураженный приемом и  особенно  -  собственным  провалом  на  митинге,
устроенном  "Памятью"   против   международного   сионизма,   погубившего,
наконец-таки, Россию. Мессию побили, едва он сказал, что евреи - избранный
народ, потому что именно им Господь дал Тору на  горе  Синай,  а  из  Торы
выросли и христианство, и ислам.
     Несколько дней, пока Иешуа занимался  просветительской  деятельностью
(где он ел? где спал? как приводил в порядок бороду?) и не являлся мне  во
снах, я провел в привычном ритме  -  отчитался  за  командировку,  получил
продпаек, сходил с Линой на "Терминатора", отстоял  несколько  очередей  и
приобрел теплые ботинки (фабрики "Скороход") для  себя  и  босоножки  (без
фирменного знака!) для Лины. В общем, мы были почти как молодожены  (из-за
этого "почти" мы и ссорились время от времени), и рассказы  о  похождениях
странного оборванца нас  не  волновали:  о  сне  своем  я  Лине,  конечно,
рассказал, и мы, обсудив  его,  решили,  что  это  всего  лишь  искаженные
воспоминания о прочитанной не так давно Библии.
     Все изменилось на пятый день после моего возвращения. В  булочную  на
углу не завезли хлеба. Не в первый раз. Я шел на работу - точнее, бежал  к
метро, с утра у нас в отделе был назначен  семинар,  который  мы  называли
"Плач по планете Земля", футурологическое сборище непуганых  пророков,  не
имевшее отношения к тематике института.  Возле  булочной  стояла  толпа  -
человек  двести,  в  основном,  бабули,  но,  судя  по  зычным   выкрикам,
встречались и отставные полковники. Я прошел было мимо,  но  в  это  время
увидел  Мессию,  стоявшего  на  противоположной  стороне  улицы  и  что-то
бормотавшего, глядя на толпу. Я не  видел  его  четверо  суток  и  обратил
внимание на перемену: в бороде появились седые пряди, на балахоне - темные
пятна, а под правым глазом нетрудно было разглядеть начавший уже  розоветь
синяк.
     Иешуа поднял руку, и внутри  булочной  возник  гул,  будто  несколько
барабанщиков начали колотить в большие барабаны. Толпа отшатнулась, кто-то
взвизгнул. Иешуа опустил руку, и барабанный бой смолк. Что-то  крикнули  в
глубине, зазвенело стекло, посыпались осколки. Дверь не выдержала, и толпа
начала продавливаться внутрь. Крикнули: "По одному батону в руки!" Сюда бы
конную милицию, - подумал я.
     Крик: "На всех хватит, не напирайте!" Но  было  поздно,  я  с  ужасом
представил себе, что творится сейчас в булочной.  Иешуа  поднял  ладони  к
глазам и стоял так. Я подошел к нему и тронул за плечо. От Мессии  исходил
удивительный запах горячей земли и восточных пряностей.
     - Я не хотел, - сказал он. - Ты знаешь.
     Что я должен был знать? Я взял его  под  руку  и  поволок  за  собой,
что-то подтолкнуло меня - интуиция? В следующий  момент  я  услышал  крики
"Вот он!", "Это он!", "Хлеба!", и  толпа  распалась  -  мужчины,  старухи,
женщины вполне интеллигентного вида бросились в нашу сторону. Мы  свернули
за угол. Иешуа сначала упирался, но потом затих, бежал быстро,  легко,  не
то, что я - одышка появилась почти сразу. Я  втолкнул  Иешуа  в  ближайший
подъезд,  захлопнул  дверь,  здесь  был  электронный  запор,  естественно,
сломанный, но был и обычный крюк, который я накинул.
     Мы медленно поднялись в лифте на девятый этаж, здесь было тихо, да  и
снизу не доносились подозрительные звуки - похоже, что в  дверь  никто  не
ломился. У чердачной лестницы стояла старая скамья, и я плюхнулся на нее.
     - Рассказывай, - потребовал я. - Что это было? Ты что - барабашка или
как их там?
     - Я хотел накормить людей...
     - Семью хлебами?
     - Все как тогда... Нет - хуже...
     - Как когда?
     Иешуа промолчал, смотрел мне в глаза, взгляд  у  него  был  грустным,
что-то еще было в нем - вопрос какой-то или недоумение, я не понял.
     Иешуа  пошевелил  пальцами,  между  ними  пробежали  искры  и  возник
бледно-розовый ореол вроде огней святого Эльма. Ореол был ярким  несколько
секунд, потом угас, Иешуа прижал ладони к вискам и замер.
     - Вот так, - сказал он. - Так каждый раз.
     - Сочувствую, - отозвался я. Прежде мне не приходилось  видеть  ауру,
да и не верил я в существование всех этих  эманаций.  -  Так  кто  же  ты,
Иешуа? Ведь не Мессия, в самом деле?
     - Почему нет? - слабо улыбнулся он.
     Как же! Стал бы Мессия бегать от толпы! Да и  не  появился  бы  он  в
Москве, есть канонический маршрут - Иудея.  Мессия  должен  проповедовать,
помогать страждущим, нести, так сказать, слово Божие...
     - Мессия должен смотреть и анализировать, - сказал Иешуа, в очередной
раз проявив недюжинные способности к чтению мыслей.
     - Да? - сказал я. - Насколько я помню Библию...
     - Господин мой, Библию писали люди, пытавшиеся понять, но не сумевшие
даже запомнить и толком записать то, что было им сказано. Истина  одна,  и
Бог един, а книг о нем - разных - много.
     - Тем более, кто ты?
     - Иешуа... Извини, господин, я должен идти. Я вернусь и скажу все.  И
ты решишь.
     Легкие шаги его на лестнице стихли почти сразу, и минуту спустя я уже
не понимал, что здесь делаю. Случившееся выглядело  бы  нелепой  комедией,
если бы не стоял в ушах вопль толпы и звон бьющегося стекла.
     Я спустился в лифте, в подъезде было  пусто,  на  улице  -  спокойно,
озабоченные прохожие не обращали на меня внимания.
     На работе мне стало не до Иешуа. На работе я не думал  даже  о  Лине,
хотя, как мне казалось, думал о ней всегда. Семинар был безумно интересным
до грустной тошноты истинности, числа назывались, надо полагать, близкие к
реальным, и получалось, что  прогноз  астрологов  Глобов  (слушая  его,  я
думал, что ребята просто набивают себе цену, пугая людей)  -  цветочки  по
сравнению с ожидающей нас реальностью. Послушать  футурологов  -  жить  не
стоит, и уж во всяком случае, не стоит рожать детей. Впрочем, футурологи -
оптимисты. Я-то думал, что вывести из штопора такую  огромную  страну  как
Россия вообще невозможно. Один выход  -  разделиться  на  губернии,  пусть
каждая  выбирается  сама.  А  потом,   если   возникнет   такое   желание,
объединиться вновь. Только  кто  же  захочет?  Выжив  самостоятельно,  кто
пожелает опять пробовать то, что и сейчас отдает тухлятиной?
     Я сидел в последнем ряду, и мне то  и  дело  чудилось,  что  у  самой
трибуны мелькает черная грива Иешуа.  Это  была  иллюзия,  впереди  сидели
профессора, а шевелюра принадлежала заведующему кафедрой общей  астрономии
Мерликину, типу невыносимому в общении, антисемиту и русофобу, если только
такое сочетание возможно в одном человеке. Он ненавидел евреев за то,  что
они погубили Россию, и ненавидел русских, потому что  они,  будучи  нацией
слабых, не сумели оказать сопротивления масонскому заговору.  Впрочем,  из
двух зол он предпочитал меньшее и потому был одним из районных  активистов
"Памяти".
     После семинара народ еще долго обсуждал мрачное  и  безысходное  наше
будущее, работать никто не торопился. Господи, до  звезд  ли,  если  через
месяц  придется  ехать  копать  картошку,  потому  что  только  так  можно
заполучить относительно дешево мешок-другой на предстоящую  зиму.  Я  тоже
вяло поспорил о том, стоит ли вешать на столбе  наших  писателей-фантастов
или достаточно не читать их замечательных произведений? Какое  умилительно
сладкое будущее они нам готовили!  В  детстве  я  зачитывался  Мартыновым,
позднее - Булычевым, потом - Ефремовым  и  Стругацкими.  Мне  нравились  и
"Гианэя",  и  "Девочка  из  будущего",   и   "Туманность   Андромеды",   и
"Возвращение", и все повести о Горбовском. Светлое наше завтра! В  котором
хочется жить! Но которое решительно никто не желал строить...
     С этими мыслями я и помчался на свидание  к  Лине,  мы,  как  обычно,
бродили  по  университетским  рощицам,  я   рассказал   ей   об   утреннем
происшествии, и Лина сказала нечто, поразившее меня:
     - Стас, мы разучились верить.  Вообще  разучились!  Даже  в  то,  что
чувствуем. За эти  дни  я  наслушалась  о  нем  всякого.  Чего  только  не
говорили! Кроме одного: никто не верит,  что  он  на  самом  деле  Мессия.
Верующим Мессия не нужен. Для них это  нечто  вроде  коммунизма...  Что-то
там, за горизонтом, и никогда не  будет.  Ничего  реального.  А  остальным
просто не до Мессии. Бродяга с претензиями. Псих.
     - Линочка, что ты говоришь? Уж не думаешь ли ты, что  этот  Иешуа  на
самом деле...
     - Стас... Может, это глупо, но я почему-то уверена... Если  у  нас  с
тобой настоящее, если мы... Тогда и он - настоящий. Мессия. Тот,  кто  все
решит. Он ведь пришел к тебе. Ни к кому другому - к тебе. Почему?
     - Лина, может быть, он  таким  же  манером  являлся  доброй  половине
населения нашего района?
     - Действительно - почему нашего? Только нашего. Его не видели  больше
нигде, он ни разу не пересек бульвара. Он как в клетке. Нарисуй границы  и
посмотри. Твой дом - в центре.
     - Ты думаешь? - неуверенно сказал я.
     - Стас, я знаю. Я все о тебе знаю. И это тоже.
     Мы молча вернулись к институту, где работала Лина - обеденный перерыв
кончился. В нашем отделе все еще обсуждали итоги  семинара,  я  посидел  в
библиотеке, полистал новые  астрофизические  журналы,  сосредоточиться  не
удавалось, и я отправился домой.
     Выйдя из метро, я увидел Иешуа, стоявшего, раскинув в стороны руки  -
живой крест, да и только. Накидка его была  порвана  и  свисала  с  левого
плеча как знамя, побывавшее в бою. Казалось, что  он  падает  и  не  может
упасть. Иешуа будто опирался на невидимую преграду, пытаясь то  ли  обнять
ее, то ли  оттолкнуть.  Около  него  стояли  два  знакомых  мордоворота  -
вышибалы из ближайшей распивочной. Время от времени  один  из  них  лениво
взмахивал  рукой,  на  спину  Иешуа  обрушивался  удар,  от  которого  тот
содрогался, но не падал, а продолжал полулежать в воздухе, глядя  на  меня
каким-то по-библейски покорным взглядом, в котором, впрочем, не видно было
никакого страдания - одно лишь благостное смирение.
     Я инстинктивно сделал шаг, но  взгляд  Иешуа  остановил  меня.  После
очередного удара Мессия сказал своим гортанным голосом:
     - А теперь камни, не так ли?
     - Обойдешься, - сказал мордоворот и вытер ладонь о накидку  Иешуа.  -
Поговорили, и хватит.
     Вышибалы повернулись и пошли по месту основной службы, громко  смеясь
развлечению, и лишь тогда к Иешуа подбежали  люди;  засуетились  старушки,
кто-то принес мокрый  платок  и  начал  вытирать  Мессии  лицо,  в  общем,
началась забота о ближнем, не отягощенная страхом за собственную шкуру.
     Чем я был лучше других? Да ничем, я тоже подошел.
     - Не смог, - сказал мне Иешуа. - Ничего не смог. Опять.
     - Что именно? - спросил я.
     - Убедить. Научить. Доказать.
     Что он имел в виду? Неожиданно я  понял  -  Лина  была  права,  перед
входом в метро проходила невидимая  преграда.  Иешуа  не  мог  переступить
черту, он опирался на барьер, когда его били, и потому не падал. Это  было
физически бессмысленно, такого быть не могло, но для него - было.
     Проявив заботу и попытавшись даже вызвать скорую (попытку  эту  Иешуа
решительно пресек), люди начали расходиться. Иешуа смиренно ждал, когда  я
подойду к нему. Господи, почему я? Что ему, действительно, нужно?
     - Я готов говорить, - сказал Иешуа.
     - Со мной? - спросил я. - Почему со мной? Ты извини, но я не верю  ни
в Бога, ни во второе пришествие, как, впрочем, и  в  первое.  Я  астроном.
Чего ты от меня хочешь, не понимаю! О чем нам говорить?
     - Об Итоге.
     Он так и произнес это слово - с  большой  буквы.  Что  я  должен  был
делать? Рассмеяться, рассердиться, уйти? Я промолчал.
     Говорить  об  Итоге  оказалось  сподручнее  на  тихой  боковой  аллее
бульвара, скрытой от любопытных взглядов высоким кустарником. Здесь стояла
скамья с проломленной спинкой, валялись  несколько  бутылок  (одна  из-под
"Камю", шестьсот рублей штука, любопытно, кто ее тут  распивал?),  окурки,
осколки стакана, а  на  ветке  висел,  будто  лопнувший  воздушный  шарик,
презерватив. Самое место для подведения Итога.
     Мы сели на скамью, оказавшуюся на редкость неудобной.  Иешуа  смотрел
на меня глазами страдальца, и я  понял,  совершенно  не  прилагая  к  тому
усилий, что страдает он не за себя. В нем чувствовалась скрытая  сила,  но
не разрушающая (я не мог представить, чтобы он ударил  меня  или,  скажем,
выдрал из земли куст), а сила уверенного в себе человека. Так стоял обычно
перед аудиторией покойный академик Зельдович, коренастый  и  знающий  себе
цену.
     Иешуа смотрел мне в глаза, и я сказал:
     - Покажи Итог, каким бы он ни оказался.
     Не знаю, почему я произнес именно эту фразу. Я прекрасно все понимал,
вовсе не думал, что подвергаюсь какому-то  внушению,  но  слова  почему-то
произносились сами собой, и меня это не пугало. Я должен был сказать так -
вот и все.
     Он показал.
     Это не было ни внушением, ни сном наяву. Просто  мгновение  спустя  я
знал все, что  хотел  мне  поведать  Иешуа.  Чтобы  узнать,  потребовалось
мгновение. Чтобы рассказать, нужно время. И время, чтобы осознать.
     Путей  Господних,  а  по-нашему,  по-простому,   сценариев   развития
человечества было всего три. Три основных и миллионы побочных, не менявших
Итога.
     Вариант первый.
     К началу нового века на шестой части суши, составлявшей несколько лет
назад "оплот мира  и  социализма",  возникают  пятьдесят  три  независимых
государства, которые никак не могут разобраться в запутанных хозяйственных
и финансовых связях друг с другом. Парламенты принимают  взаимоисключающие
решения, хаос нарастает, и все больше проявляются "естественные"  качества
людей:  эгоизм,  агрессивность,   завис