орщицкими"
ресурсами. Уже по одному этому  факту  ясно и не юристу, что указанная сумма
денег и контрреволюционный заговор - в данном случае - вещи несовместимые. В
праве это называется - отсутствие события преступления.  (Хотя как знать: до
сих пор не опровергнута легенда, что Ленин на революцию  зарабатывал деньги,
перепечатывая  рукописи на пишущей машинке).  Тем  паче,  что при  обыске  у
Гумилева было изъято всего 16 000 рублей.  Очевидно, другим своим голодающим
друзьям он раздавал деньги без расписок.
     Возникает  еще один  вопрос: почему, приобщив  к делу расписку Мариэтты
Шагинян,  следователь  не  вызвал  ее в  качестве свидетеля? И почему  он не
заинтересовался, куда  девались  остальные деньги? Гумилев же  сам говорит о
деньгах  следующее: "Деньги, 200 000, взял  на всякий случай  и держал  их в
столе,  ожидая  или  событий,  то  есть  восстания  в  городе,  или  прихода
Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко
изменил мое  отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский и никто
другой  с подобными  разговорами  ко  мне  не приходил,  я предал  все  дело
забвению".
     Вызывает недоумение и то, что с  каждой  страницей обвинение становится
все  более  расплывчатым,  а  Гумилев  дает   все  более   самообличительные
показания,  отвечает на незаданные  вопросы.  Вспомнил  каких-то лиц,  якобы
приходивших к  нему  с поручением: бритоголового незнакомца, передавшего ему
привет  из  Москвы,  таинственную  пожилую  даму,   которая  (тоже  "якобы")
предложила  Гумилеву  дать  информацию  о  походе  на  Индию  (?!  -   авт.)
малоизвестного поэта Бориса Верина...
     Подтвердили ли эти визиты и таинственный Верин, и бритоголовый москвич,
или,  может  быть,  пожилая дама,  интересовавшаяся Индией,  после  успешных
поисков  была  обнаружена  следствием,  допрошена и  дала  показания  против
Гумилева?
     Никто не найден,  и никто не допрошен.  Верин к  тому времени уже жил в
эмиграции, другие вряд ли вообще существовали. Во всяком случае, Гумилев еще
раз представляется нам  аристократом духа - ни кого не предал, ни выдал,  не
подставил, и даже не пытался сделать правдоподобной  игру  со следователями.
Гумилев   был  позером,  сочинителем,  творческим  человеком,  у  него  были
индивидуальные особенности и  черты натуры,  он  мог придумать  то, чего  не
существовало (например,  себя конквистадором:  "Я  - конквистадор  в панцире
железном"), он мог наговорить на себя разным женщинам противоположные о себе
вещи,  передарить,  перепосвятить   свои   стихи   и  т.д.  Он   несерьезно,
легкомысленно мог воспринять вопросы допрашивающих его людей  и отвечать то,
что  заблагорассудится  ему   в  этот  момент,  и  приходить  на  допросы  и
выслушивать  приговор  с  томиком Данте...  "Писатель  - это  личность,  для
которой ее индивидуальные грезы важнее нужд реальности".
"Я пропастям и бурям верный брат
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую"...

     Может быть, Герман и Шведов все же подтвердили  показания В.Таганцева и
тем   самым   сообщили  важные   улики,  которые  и   привели  к   расстрелу
подследственного поэта?
     В деле показаний Германа и Шведова нет. И не может быть.
     Много позже описываемых  событий, КГБ СССР выяснил: Ю.П.Герман, морской
офицер,  убит  погранохраной 30.05.21  года  при  попытке  перехода  финской
границы, а В.Г.Шведов, подполковник, был смертельно ранен чекистами во время
ареста в Петрограде  3.08.21 года. То есть обоих  не было на  свете  еще  до
начала производства по делу Гумилева...
     Таким  образом,  только показания  В.Таганцева,  никем  не проверенные,
никем не доказанные, послужили обвинением.
     Следователь  Якобсон в  обвинительном заключении заявил, что  на первых
допросах Гумилев ни в чем не признался, а потом полностью подтвердил то, что
ему  было инкриминировано. С чего бы это? Ведь  в  деле  не  прибавилось  ни
строчки. И вдруг подследственный  стал признаваться... Может быть, из личной
симпатии  к  следователю?..  Одоевцева в своих "воспоминаниях" так  именно и
представляет себе, что "из симпатии".
     "...На  основании  вышеизложенного   считаю  необходимым  применить  по
отношению к гр.  Гумилеву Николаю Станиславовичу как  явному  врагу народа и
рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел".
     Цитирую этот "исторический документ" по трем пунктам:
     1. В полном его тексте в трех случаях из трех написано чужое отчество;
     2. Нигде  в  мире  не  было больше  законодательства,  где  следователь
предлагал бы суду или органу, его заменяющему, свое мнение о мере наказания.
     3.   Такой   документ   должны    были   подписать   двое.   Вторым   -
оперуполномоченный ВЧК (в качестве надзорной инстнции).
     На данном документе подпись отсутствует...
     Казалось бы, оснований для реабилитации 1990  году было  предостаточно,
но прокуратура на то и прокуратура, что бы проверять все, что еще могло быть
установлено по делу, например, свидетель  Ирина Одоевцева,  которая  считает
Гумилева причастным к заговору.
     Огонек No 12, апрель 1990 г. Одоевцева вспоминает: "Гумилев был страшно
легкомысленным...  Как-то, когда  мы  возвращались  с  поэтического  вечера,
Гумилев  сказал что  достал  револьвер  -  "пять  дней  охотился"...  Поэтам
М.Кузмину, Г.Иванову  (будущему  мужу  И.Одоевцевой  - авт.) и многим другим
знакомым  литераторам  Гумилев  таинственно  намекал на свою причастность  к
"организации"... Кузмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!"
     Гумилев уверял "Это совсем не опасно - они не посмеют меня тронуть..."
     В последней фразе Гумилева, если бы ее и не выдумала Одоевцева,  и если
рассматривать ее как свидетельские показания, еще раз можно убедиться в том,
что все происходящее было фрондерством и мальчишеством, присущим поэту.
     "Было это весной 1921 года. Я зашла за Гумилевым в 11 часов утра, чтобы
идти вместе с ним в Дом Искусства.
     ...- Нет, мы никуда не пойдем, - сразу  заявил он. - Я недавно вернулся
домой  и  страшно  устал.  Я  всю  ночь  играл  в  карты  и  много  выиграл.
(подчеркнуто мной - авт.) Мы останемся здесь, и будем пить чай.
     Я поздравила его с выигрышем".

РАВНОДУШНЫЕ
     "...Об  его  участии в  заговоре я узнала совершенно случайно.  В конце
апреля я  сидела в  кабинете Гумилева перед  его письменным столом... слегка
вдвигала и  выдвигала  ящик  его  письменного  стола. Я  совершенно не умела
сидеть спокойно и слушать, сложа руки.
     Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула  ящик  и громко ахнула.
Он был туго набит пачками кредиток...
     И  он, взяв  с  меня  клятву молчать,  рассказал мне, что  участвует  в
заговоре. Это не  его  деньги,  а деньги для спасения России".  (подчеркнуто
мной - авт.)
     (Ирина Одоевцева, "На берегах Невы", изд. дом Виктор Камкин, Вашингтон,
страницы: 421, 430, 436-438).
     Странное расхождение. А может, все-таки, выигранные в  карты?  А  кроме
того, он же взял с нее ,клятву молчать.
     "Я зашла  к  Гумилеву накануне  его  переезда:  "Он стоит перед высокой
книжной полкой,  берет книгу за  книгой и перелистав  ее кладет на  стул, на
стол или просто на пол.
     ...- Я  ищу документ. Очень важный документ. Я заложил  его  в  одну из
книг и забыл в какую. Вот я и ищу. Помогите мне.
     Я тоже начинаю перелистывать и вытряхивать  книги. Мы  добросовестно  и
безрезультатно опустошаем полку.
     ...Мне надоело искать и я спрашиваю:
     -А это важный документ?
     Он кивает.
     -И  даже очень.  Черновик  кронштадской  прокламации. Оставлять  его  в
пустой квартире никак не годится!
     Черновик прокламации? Я вспоминаю о заговоре...
     -Вам конечно  хочется  бежать?  Ну и  бегите. Все равно  мне  не  найти
проклятого черновика. Верно я его сжег.
     (Судя  по этому диалогу, Гумилев  не доверял Одоевцевой, или разыгрывал
ее)
     Еще  одна деталь:  Одоевцева  пришла  к  Гумилеву  в  момент,  когда он
переезжал  с  Преобрженской,  5 на  угол  Мойки  и Невского.  И  искали  они
прокламацию  на  Преображенской,  а обыск у  Гумилева  был на  Мойке в новой
квартире. Сведений об обыске на Преображенской в деле не имеется.
     Тем не менее, Одоевцева пишет:
     "-Не  говорите никому о черновике, - доносится до  меня его голос  и я,
кивнув Ане, готовящей что-то на кухне на примусе, выбегаю на лестницу.
     После ареста Гумилева, при  обыске на Пребраженской, 5, чекисты  искали
более умело и тщательно, и нашли черновик.
     (Повторяю, сведений об этом в деле не имеется - авт.)
     "Советская  Культура"  опубликовала  интервью  с  младшим  сыном поэта,
экономистом Орестом  Николаевичем  Высотским "Расстрелян как заговорщик",  в
котором тот утверждает что: "Если  бы  он был врагом  советской  власти, то,
вероятно, сражался бы в рядах армии Деникина".
     Конечно  подобная   цитата  не   свидетельство  невиновности  в  другом
инкриминируемом  деянии,  но  она имеет право  на  существование,  поскольку
характеризует  цельность личности, и способность ее  к  совершению  того или
иного поступка. Об этот мы говорили при встрече.
     Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой,  об Одоевцевой,
кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике
биографа  Гумилева  П.Лукницкого:  "По рассказам  А.Ахматовой, Н.Гумилев  не
выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других  барышень - его учениц; каждой
досталось  его  внимание,  двух-трех провожаний  до  дома  с  увлекательными
беседами о поэзии и т.д."
     И  семьдесят  лет  из всех  барышень только  Одоевцева  не  могла этого
простить Гумилеву.
     Почему мы серьезно и многократно  прислушиваемся к ее  словам? Ведь они
не более как литературные произведения, и принимать их в расчет следственным
органам  не  было смысла. К тому же  в  каждом  выступлении она "вспоминает"
что-то новое. В одном таком воспоминании о виденном ею у Гумилева пистолете,
о котором в деле (не странно ли?) не говорится  ни слова. Вспоминает она и о
найденных и не фигурирующих при этом в деле листовках, и  об "очаровательном
следователе Якобсоне", на допросах якобы  читавшем стихи Николая Степановича
(и  не  знавшем,  как  мы видим,  до конца процесса,  как зовут его великого
подследственного), и о том,  что  Гумилев стоял  во главе ячейки  и раздавал
деньги ее членам (по Одоевцевой выходит, что и М.Шагинян - член ячейки), и о
многом-многом другом...
     А вот что  пишет  по  этому поводу  человек,  осуществлявший надзор  за
следствием в органах госбезопасности Г.А.Терехов.
     "14  мая  1986  года  в "Литературной газете"  (No20)  прочитал  статью
Евг.Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева", в  которой указано, что русский
поэт Н.Гумилев "в 1921 году был расстрелян за участие  в  контрреволюционном
заговоре".
     В сентябре 1986 года в журнале "Огонек" (No 36) прочитал эссе
     В.Карпова  "Поэт  Николай   Гумилев",  в  котором  также  указано,  что
"Н.Гумилев  являлся  участником  Петроградской боевой  организации,  активно
содействовал  в   составлении  прокламаций  контрреволюционного  содержания,
обещал  связать с  организацией в момент выступления  группу  интеллигентов,
которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на
технические надобности". Далее В.В.Карпов приводит  выдержку из высказывания
Константина  Симонова: "Гумилев  участвовал в  одном  из  контрреволюционных
заговоров в  Петрограде  - этот  факт установленный.  Примем  этот  факт как
данность".
     Я  сомневаюсь в том,  что Евг.Евтушенко, В.В.Карпов  и  К.Симонов  сами
изучали материалы уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева. Мне же довелось
по долгу  службы изучать  в  свое  время все материалы дела, находящегося  в
архиве.  Я  ознакомился  с  делом  Гумилева будучи  прокурором  в  должности
старшего  помощника  Генерального прокурора СССР и  являясь членом  коллегии
Прокуратуры СССР.
     По делу установлено, что Н.С.Гумилев действительно совершил
     преступление, но вовсе не контрреволюционное, которое в настоящее время
относится  к  роду   особо  опасных  государственных   преступлений,  а  так
называемое  сейчас иное  государственное  преступление,  а именно - не донес
органам  советской  власти,  что ему  предлагали  вступить  в  заговорщицкую
офицерскую организацию, от чего он категорически отказался.
     Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилева
в  участии  в антисоветском  заговоре,  в том уголовном деле, по  материалам
которого осужден Гумилев, нет. Там, повторяю содержатся лишь доказательства,
подтверждающие    недонесение   им   о    существовании   контрреволюционной
организации, в которую он не вступил.
     Мотивы  поведения  Гумилева  зафиксированы  в  протоколе  его  допроса:
пытался его  вовлечь в антисоветскую  организацию  его друг,  с  которым  он
учился и был  на фронте. Предрассудки дворянской  офицерской  чести, как  он
заявил, не позволили ему "с доносом".
     Преступление   совершено  не  по  политическим   мотивам.   Совершенное
Гумилевым   преступление   по   советскому   уголовному   праву   называется
"прикосновенность  к  преступлению"  и  по  уголовному  кодексу  РСФСР  ныне
наказывается по статье 88-1 УК РСФСР лишением свободы на срок от одного года
до трех или исправительными работами до двух  лет. Соучастием недонесение по
закону  не  является. Нельзя смешивать  в одну  кучу  и тех, кто  согласился
участвовать в заговоре, и тех, кто от этого категорически отказался.
     В  настоящее  время  по   закону  и  исходя  из  требований  презумпции
невиновности Гумилев не может признаваться виновным в  преступлении, которое
не было подтверждено материалами того уголовного  дела,  по  которому он был
осужден. Любые иные (в том  числе и следственные и судебные) материалы, даже
если они имеются в других уголовных делах, но не приобщены были в то время к
делу  Гумилева не  могут  быть  приняты  в  настоящее время  во внимание для
юридической (а также и политической) оценки поведения Н.С.Гумилева.
     Полагаю,  что  такие  материалы (если  они  существуют) не  могут  быть
сейчас,  шестьдесят  шесть  лет  спустя,  направлены  в  обвинение  Гумилева
(подчеркнуто мной - авт.), а также использованы литературоведами.
     Между  прочим в материалах уголовного  дела по  обвинению  Н.С.Гумилева
имеется обращение Максима Горького с просьбой в пользу Гумилева.
     С глубоким уважением
     Г.А.Терехов,
     член объединения старых большевиков при ИМЭЛ
     при ЦК КПСС, заслуженный юрист РСФСР,
     государственный советник юстиции второго класса

     Что теперь сказать Карпову, Евтушенко, Симонову, Одоевцевой.
     А ведь всерьез размышляли. Вот, к примеру:
     "Не  берусь  выступать в роли арбитра, не будучи знакомым с материалами
следствия, но короткое сообщение в  газете, где  изложена вина  Гумилева, за
которую он был осужден, дает основание для размышлений".
     По  поводу данной  сентенции  секретаря  Союза  писателей СССР  хочется
напомнить ему: когда сам В.Карпов, содержался следственном изоляторе особого
отдела,  где ему,  по его  рассказам,  отбивали почки,  вымогая признания  в
диверсионной деятельности против "отца народов", он ведь прекрасно знал, что
в  инкрими-нируемом  деянии  не  виновен,  однако  полагал (что  свойственно
человеческой натуре), и  искренне, видимо, полагал,  что  ошиблись только  в
отношении его самого, а что все вокруг действительно враги народа.
     В.Карпов расписался не просто в том, что он, - пострадавший от системы,
остается ее  верным сыном  и более  того,  приверженцем,  но, что он либо не
читал газету с упоминанием о расстреле Гумилева,  а  как и все  читал только
выдержку под No 30  везде публиковавшуюся, либо тем,  что в момент написания
статьи о  Гумилеве (кстати  судя по тем  же  ошибкам, подчас оборотам  речи,
статью  он на две трети списал у Г.Струве из Вашингтонского издания Гумилева
1961 года) он был напуган обрушившимся строем. Иначе я не могу объяснить тот
факт, что абсолютно  пародийная  статья  на  целую  газетную  полосу (Карпов
говорит о коротком сообщении), рассчитанная даже не на идиотов, и даже не на
малограмотное большинство населения России того времени,  похожая на рассказ
о  борьбе  чекистов со шпионами в  рассказе  А.Гайдара "Судьба барабанщика",
воспринималась Карповым всерьез.
     Однако будем справедливыми, Карпов был первым "начальником литературы",
кто взялся открыть  Гумилева.  Робко,  с  оглядкой, как бы примиряя власть и
Гумилева,  Карпов увещевает нас, что Гумилев, хотя  и  невиновен,  все же по
старой офицерской дружбе обещал что-то бывшим сослуживцам офицерам.
     Нету этого в деле. Прочесть надо было сперва, у А.Н.Яковлева попросить,
тот бы разрешил Карпову.

СКАЗКИ
     ...В интеллектуальной сфере  города  назревало возбуждение,  и, уступив
натиску телевидения, я выпустил сперва одну передачу, потом другую и дал еще
один очерк о "деле".  Очерк начал  с с 48-го листа "дела": "Дорогой Котик...
ветчины  не купила я...колбасу не сердись. Кушай больше, в... хлеб каша  пей
все молоко, ешь булки. Ты не ешь и все приходится бросать, это ужасно. Целую
твоя Аня".
     Я  поставил  многоточия вместо слов, которые  ни я, ни  мама  не  могли
расшифровать.
     Записка,  написанная  карандашом  на  папиросной бумаге узкими высокими
буквами - это небольшой нравственный  укол  тем, кто "вспоминал", будто Анна
Николаевна  Энгельгардт после  ареста мужа  отреклась от него  и  ни разу не
навестила...
     А теперь серьезно "о сказках" про гуманность власти.
     Москва,  ОГИЗ РСФСР.  1931  г.,  под редакцией  Н.Л.Мещерякова,  т.  2,
стр.330 читаем:
     ВЧК.  Всероссийская  чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией,
саботажем  и  спекуляцией,  была  создана   постановлением  Совета  Народных
Комиссаров  от  20 дек. 1917. Положение о правах и обязанностях ВЧК включало
следующие три пункта:
     1)   "Преследовать   и    ликвидировать   все    контрреволюционные   и
саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни
исходили".
     2)    "Предавать     суду    Ревтрибунала    всех     саботажников    и
контрреволюционеров, разработав меры борьбы с ними".
     3) "Комиссия ведет  только предварительные расследования, поскольку это
нужно для пресечения".
     А далее идет очень похожий на сказку умиротворяющий текст.
     "С первых  же  дней существования ВЧК  не могла уложится в рамках  этих
трех, наспех  написанных, пунктов. Обстановка,  созданная врагами, требовала
решительных мер  для защиты  завоеваний  Октябрьской революции. Буржуазия  и
помещики,  побежденные  в  открытой   борьбе,   не  складывали  оружия;  они
использовали  все возможности для подрыва авторитета  советов, для  борьбы с
ними.   Саботаж,  который  был   объявлен  всей  интеллигенцией,  включая  и
чиновничество, буржуазия умело использовала в своих  целях, ассигнуя крупные
суммы на поддержку и организацию этого саботажа. До мая 1918  года ВЧК почти
не применяла  расстрела в борьбе с  врагами. С момента существования до июня
1918  года ВЧК  расстреляла всего  26  контрреволюционеров,  главным образом
злостных  бандитов. Когда  же начались антисоветские вооруженные выступления
помещиков капиталистов, поддержанные меньшевиками и эсерами, то ВЧК пришлось
для защиты завоеваний Октября бороться не на жизнь, а на смерт"ь.
     Первая  коллегия  ВЧК  состояла из  председателя  -  тов. Дзержинского,
членов  коллегии - Орджоникидзе, Ксенофонтова, Петерсона, Евсеева, Трифонова
и Петерса.
     Заметка подписана  Я. Петерсом, который из  скромности поставил себя не
по алфавиту.
     В  этой  же заметке  есть  еще  две  вещи, свидетельствующих  о  полном
попустительстве  властей  беззаконию.  Оказывается  не  ВЧК  санкционировало
беспорядки,  а  "пролетариат  без всяких  директив  с  стороны ВЧК,  ответил
красным терро