авления Советского
фонда  культуры академику Д.С.  Лихачеву, у  которого  в то  время  работал,
обратиться  в  КГБ  СССР,  чтобы  в  соответствии  с Уголовно-процессуальным
кодексом РСФСР инициировать ходатайство о реабилитации Гумилева.
     Лихачев сказал: "Да, только напишите письмо, я его подпишу".


Председателю КГБ СССР
тов. Крючкову В.А.

     Уважаемый Владимир Александрович!
     Советский  фонд культуры в рамках  программы "Возвращение забытых имен"
способствовал изданию произведений выдающегося русского поэта Н.С. Гумилева,
репрессированного в 1921 году. Стихотворения его опубликованы практически во
всех  толстых  журналах,  а  книги вышли  только  за  последние два  года  в
"Советском писателе", "Мерани", "Современнике", "Художественной литературе",
"Книге" и других издательствах. Произведения Н.С. Гумилева вошли в программу
высших учебных заведений.
     В ряде  издательств подготовлена к изданию биография  поэта, написанная
по архивным материалам, как правило, из личных собраний.
     Однако  в   оценке   последних  дней  его  жизни   и  преступления,  им
совершенного или не совершенного, документы расходятся.
     К  сожалению,  уточнить  действительную  вину  Н.С.  Гумилева без Вашей
помощи  не  представляется  возможным, ибо и  К.М. Симонов,  и Г.А. Терехов,
давшие противоположные оценки, умерли.
     Прошу  Вас  дать  распоряжение  ознакомить   ответственного  сотрудника
Советского фонда культуры Лукницкого Сергея Павловича с делом "Таганцевского
заговора"  в  той его  части,  которая касается Н.С. Гумилева, и,  возможно,
ходатайствовать перед Прокуратурой  СССР о его  реабилитации. С Прокуратурой
СССР (т. Абрамов И.П.) вопрос согласован.
     С уважением Д.С. Лихачев

     Как профессиональный чиновник, когда я писал  это  письмо,  то понимал,
каким способом  подвигнуть руководителя силового ведомства принять  решение,
которое было необходимо.  С И.П.Абрамовым я знаком не был, лишь был в курсе,
что  он не так давно  переведен в Прокуратуру  СССР на должность заместителя
Генерального прокурора СССР из КГБ СССР, курировать работу от контрразведки.
Это значит, что  в случае положительного  ответа на письмо  Крючкова,  вести
работу по реабилитации Гумилева поручат ему.
     После упоминания  имени Абрамова в письме  к Крючкову,  необходимо было
известить  об  этом Абрамова,  мало  того,  убедить его,  что  вопрос  с ним
согласован.  Я  позвонил  В.И.Илюхину,  он  тогда  возглавлял в  прокуратуре
соответствующее   управление.  Моей  задачей  было   получить  согласие   на
ознакомление с делом, и тогда попросить его самого переговорить с Абрамовым,
либо, что предпочтительней в  данной ситуации, -  получить от  него отказ, и
тогда уже самому  позвонить с  чистой  совестью  Абрамову, как  вышестоящему
начальнику.
     Илюхин - великолепный  юрист,  я с ним десять лет  спустя  встречался в
судебных процессах, и могу это свидетельствовать.
     И вот  когда,  после  жонглирования  правовыми  терминами,  Илюхин  мне
отказал в  решении  вопроса, сославшись на руководство,  от  которого  он не
получил  никаких  команд, я позвонил  его  начальнику -  Абрамову,  и, начав
разговор с комплиментов великолепному юристу - Илюхину, сказал, что мы с ним
вопрос по  Гумилеву  почти  решили, и  что,  понимая занятость товарищей  из
прокуратуры, я готов оказать содействие  в подготовке любого процессуального
документа  по  делу о  реабилитации  Гумилева.  При этом, конечно,  не забыл
добавить, что и сам  я юрист, и бывший работник Прокуратуры  Союза ССР и МВД
СССР,  и  секретарь  Союза  юристов  СССР,  и  даже  кандидат  наук. И,  уже
заканчивая разговор, словно вспомнил, что  академик Лихачев  подписал письмо
Крючкову, и,  конечно  же,  никто  не  сомневается, что именно он,  Абрамов,
поможет советским людям вернуть имя незаслуженно забытого поэта.
     Реакция Абрамова была мною ожидаемо - положительной.

     12 октября 1989 г.
     Из КГБ СССР позвонил  офицер В.С.  Василенко и предложил мне приехать в
любое удобное время, чтобы познакомиться с делом Гумилева.
     Впервые звонок из  этой организации нес радость. Это был день  рождения
моего отца.

ОТВЕТ

Председателю правления
Советского фонда культуры
народному депутату СССР
т. Лихачеву Д.С.
     Уважаемый Дмитрий Сергеевич!
     Сообщаем,  что  просьба  Советского  фонда  культуры об  ознакомлении с
материалами архивного  уголовного  дела  на Гумилева Н.С.,  рассмотрена нами
совместно  с  Прокуратурой  СССР  (тов.  Абрамов  И.П.)  и  по  ней  принято
положительное решение. Для работы с указанными документами сотруднику Вашего
Фонда  т.  Лукницкому  С.П. следует обратиться  в Прокуратуру  СССР,  где  в
настоящее время находится дело на Гумилева Н.С.
     С уважением
Председатель Комитета
государственной безопасности В. Крючков


     И вот  я  в  Прокуратуре  СССР,  в  соответствующем  управлении.  Пошел
представляться начальству. Илюхина, с  которым говорил по телефону, на месте
не было.  Поприветствовал  его заместителя  Л.Космарскую,  надписал ей  свою
книгу.
     После этих необходимых политесов... читаю "дело"  и делаю записи.  Меня
не  подгоняют,  и даже подсказывают детали, нюансы - прокурорские  тонкости,
которые  я могу не заметить  или не знаю,  впрочем, касающиеся  невиновности
Гумилева, а не вины поэта.
     После чтения дела пошел навестить своих бывших коллег на другой этаж.
     Надо  отметить,  что "третий  этаж"  -  это управление  особое.  Это  -
Управление по надзору  за исполнением законов  в органах госбезопасности.  И
просто  так там никто  даже из штатных  сотрудников прокуратуры не бывает. Я
же,  как  пресс-атташе  Прокуратуры СССР, бывал,  мало того -  подружился  с
некоторыми  сотрудниками.  Там  много  интересного.  Попадались,  не  только
фамилии  осведомителей  по  линии,  литературы и  искусства,  но  и  способы
использования их и  их  показаний  для  сюжетов разного  рода дел.  Меня  же
интересовали сюжеты для моих собственных будущих романов. Их тоже можно было
найти там.

     Результатом моего первого чтения дела Гумилева стала небольшая статья в
"Московских новостях", опубликованная 29 октября 1989 года:
     "Прокуратура  СССР  по ходатайству  Председателя  правления  Советского
фонда культуры  академика Д.С.  Лихачева  возвратилась  к делу  по обвинению
русского поэта Н.С. Гумилева в участии в "Таганцевском заговоре".
     Я знакомился с материалами, читая дело Н-1381. В нем более 100 страниц,
значительную  часть  которых  занимают  письма,  конфискованные  при  аресте
Гумилева  3.08.  1921   года.  Письма,  как  мне   объяснили,   не  содержат
криминальной  информации  и,  вероятно,  скоро  дождутся  своих литературных
исследователей,  ибо  принадлежат перу друзей  поэта,  деятелей  культуры  и
искусства.
     Страницы пронумерованы  пером и карандашом, иногда наблюдается  двойная
нумерация. Судя по этому и другим признакам, к делу возвращались не  раз, и,
может быть, сегодняшнее его появление в Прокуратуре СССР будет последним.
     В  деле имеются показания  В. Таганцева, который  заявил,  что  однажды
через  посредников  Ю.П.Германа   и  В.Г.Шведова  (Вячеславского)  предложил
Гумилеву  сотрудничество  и для  этой  цели передал ему деньги и  ленту  для
пишущей машинки для печатания прокламаций.
     Однако Гумилев  никаких действий  не предпринял, прокламаций  не писал,
хотя и не донес властям о готовящемся заговоре.
     Но, зная Гумилева, можно смело утверждать, что ни в какой заговор он не
верил,  а деньги взял  на  хранение.  Эти предположения подтверждаются также
показаниями  Гумилева,  который  сообщил   допрашивающему  его   следователю
Якобсону,  что его  посещал  еще поэт  Б. Верин,  пытавшийся  склонить его к
разговорам о политике. Но Гумилев его не принял.
     В дальнейшем В. Таганцев сообщил в своих показаниях:
     "Гумилев  был близок к советской ориентации,  стороной  я услыхал,  что
Гумилев  весьма  отходит далеко  от контрреволюционных взглядов.  Я  к  нему
больше не обращался".
     Но  не только  признания убежденного  врага Советской власти  позволяют
сделать вывод,  что  Гумилев стал  просто  жертвой  обстоятельств.  Личность
Гумилева, его литературные и научные труды, его вклад в культуру (в  33 года
- профессор) никак  не позволяют  его считать  врагом  народа,  ибо человек,
сделавший столько  полезного для страны, отечественной литературы, культуры,
географии, дипломатии, этнографии, может быть народу только другом.
     В деле  имеется документ, датированный 24.08.1921 года: "Приговорить  к
высшей мере наказания - расстрелу".
     И также ходатайство ряда деятелей культуры об освобождении Гумилева под
их поручительство.  Ходатайство  подписали  шесть  человек, в  том  числе М.
Горький,  М. Лозинский,  А. Волынский.  Три  подписи  неразборчивы.  Но это,
скорее  всего  Б. Харитон,  И. Мазуркевич,  А.  Маширов.  К  сожалению,  оно
передано было  в  ЧК  04.09. 1921  года, когда уже  было  поздно. По  номеру
регистрации можно, вероятно, установить, почему оно опоздало.
     Мы столько раз без суда  и  следствия репрессировали, что  давайте один
раз без суда и следствия реабилитируем. У  нас,  у  нашей  эпохи есть  шанс:
великодушно  простить великого гуманиста, учителя,  поэта, наконец, наивного
человека,  в  анкете,  в  графе  "политические убеждения" написавшего  своим
детским почерком: "аполитичен".
     Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".
     После этой публикации мне снова позвонили, теперь уже из  Управления по
связям с общественностью  КГБ  СССР,  поблагодарили за публикацию, поскольку
теперь уже при работе с делом можно ссылаться на  мнение прессы и,  также, в
соответствии  с  УПК  РСФСР   иметь  информационный  повод  для   подготовки
ходатайства о пересмотре дела. И предложили еще раз просмотреть "дело".

ПРЕДЛОЖЕНИЕ
     Да, действительно, сколько всего нужного, важного, я пропустил в первый
раз.  Нашел  массу нюансов для реабилитации в плоскости  действовавшего УПК.
После  работы  с "делом" меня пригласил  заместитель  генерального прокурора
СССР И.П.Абрамов.
     -  Молодец, профессионально закрутили  историю, -  сказал он,  - теперь
надо положительно  и грамотно  ее закончить.  Ведь  вы  и сами видите,  что,
исходя  даже  из  "сценария"  дела, Гумилев  должен  быть  реабилитирован на
основании  хотя  бы или отсутствия в его действиях состава преступления, или
не доказанности обвинения. Последнее менее желательно. Так ведь?
     Я  внимательно  слушал  из  его  уст  мои  собственные  слова,  которые
буквально  полчаса  назад  говорил  следователю.  Но   одну  фразу  я  тогда
следователю не сказал:
     -А может быть -  "за отсутствием события преступления",  - предложил  я
вовсе н е в е р о я т н о е.
     Абрамов  поморщился, и  я понял, что мы  еще не готовы были  прекратить
игру в то, что заговор все-таки был.
     -Народ нас не поймет, - сказал он много раз слышанную мной и принятую у
функционеров фразу.
     -Конечно, прямых доказательств - причастности  Гумилева  к преступлению
нет, - продолжил Абрамов,  - но  есть проблема.  Жив единственный свидетель,
который  может воспротивиться реабилитации, - Ирина Одоевцева8. Она в  своей
книге "На берегах  Невы" продолжает настаивать  на  причастности Гумилева  к
заговору.
     Я  постарался  объяснить  Абрамову,   что   книга  "На  берегах  Невы",
выпущенная  в  1967  году  -   это  произведение  художественное,   где  все
действующие  лица, пусть  и с  подлинными  именами,  но  -  ее  литературный
вымысел.  А  ее  выступления  по  телевидению  и  в   печати  -  цитирование
собственных книг.  Никакого отношения к показаниям по "делу" это не имеет. К
тому же Одоевцева не хочет знать,  что  книга с  названием "На берегах Невы"
уже  выходила  в   1961  году.  Она  была  написана   моим  отцом,   который
действительно  любил Ленинград,  защищал его, и не  мыслил покинуть,  сменив
имя,  хотя ему, дворянину, непартийному, нелегко приходилось. Он чтил память
поэта Гумилева, и,  собирая  и  храня документы о его творчестве  и жизни  с
риском  для своей, не  мыслил досочинять,  подсочинять  или присочинять  его
биографию...
     И тогда  я осмелился задать вопрос: действительно  ли  Одоевцева с 1918
года  была осведомителем  Петроградской ЧК, и что, якобы, именно за  это, на
основании  определенных  обязательств  перед  ней спецслужбы отпустили  ее в
эмиграцию?
     Может быть, Абрамов был не в курсе этого,  он  просто перевел разговор,
заверив  меня,   что  я   могу  быть  полезен  как  консультант  в  процессе
реабилитации Гумилева.
     -Но  процесс этот  будет  долгим, -  добавил  Абрамов,  ибо на изучение
десятков томов дела "Таганцевского заговора" уйдет много времени.
     Воспользовавшись заминкой Абрамова в деликатном  вопросе, я попросил  о
весьма для меня главном:
     -Прошу Вас, Иван Павлович, в следующий  раз допустить к чтению дела мою
маму.
     -А он будет этот, следующий раз?
     -Должен  быть.  Только мама  знает почерк  Гумилева.  У нее  подлинники
стихов и работ  поэта. Она уже  больше  40 лет работает с архивом. И  еще...
ведь и Вам, и Сухареву  надо остаться в истории страны не в качестве...  - я
запнулся.
     -Пусть будет мама, - тоже запнувшись, разрешил Абрамов.

     12 ноября 1989 г. газета "Московские новости" вышла с такой репликой:
     "Двадцать  лет  назад  в  юношеском  зале Ленинки некий  девятиклассник
спросил  у библиотекарши стихи Николая  Гумилева,  за что был препровожден в
кабинет заведующей залом. Подростку разъяснили, что  поэт был врагом народа,
расстрелян  как  антисоветчик и вести  пропаганду его  творчества Библиотека
имени В.И.Ленина не намерена.
     И  вот  теперь открываю  "МН" No 44  и  в  заметке заведующего  отделом
Советского фонда культуры Сергея Лукницкого читаю:
     "Прокуратура СССР...  возвратилась к делу по обвинению  русского  поэта
Н.С.Гумилева"  и  дальше...  "Но  не  только   признания  убежденного  врага
Советской власти позволяют  сделать  вывод, что Гумилев стал просто  жертвой
обстоятельств..."
     Странная  логика.  И мало  чем отличается  от логики  той  библиотечной
надзирательницы  образца  69-го.  Само  словосочетание   "враг  народа"  нам
предлагается без всяких  кавычек,  употребляется, словно никакая перестройка
его не коснулась, сути и подлости этих слов не обнажила.
     Может быть, автор просто оговорился? Нет, это позиция. И два  последних
абзаца убеждают нас в этом.
     "Мы столько раз без суда и  следствия  репрессировали, что давайте один
раз  без  суда и  следствия реабилитируем. У  нас,  у нашей эпохи есть шанс:
великодушно  простить великого  гуманиста, учителя, поэта, наконец, наивного
человека,  в  анкете,  в  графе "политические  убеждения"  написавшего своим
детским почерком: "аполитичен".
     Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".
     Возвратиться  к  делу по обвинению  - пересмотреть  все дело. Но  автор
призывает   следствие    свернуть,    а   расстрелянного   поэта   посмертно
амнистировать. Простить - и вся недолга.
     Не  слишком  ли часто лица, допущенные к делу Гумилева, нас убеждают  в
его  формальной виновности: дескать, в заговоре поэт  не  был, но  знал и не
донес.  Как  в  прежнее  время   нас  убеждали,  что  Гумилев  был  активным
заговорщиком. И мы верили, что ж, поверим и сейчас?
     Заметку С.Лукницкого не могу воспринять иначе,  чем давление на  органы
Прокуратуры  в момент пересмотра дела. Если следственное дело  вновь канет в
чекистских архивах, мы не узнаем, как обстоит дело и "виной" не донесшего на
товарищей  поэта?  Нет, я не  сомневаюсь, что он не донес. Я  сомневаюсь - и
пока  дело не  опубликовано, буду  иметь  на  это  право  -  что  вообще  он
существовал,  этот  самый  Заговор  Таганцева.  Я  думаю,  пока мне  и  моим
соотечественникам  не  докажут обратного, что  дело Гумилева -  липа, а если
Гумилев  расстрелян "за дело", а  не как в том же Петрограде  в те  же  годы
расстреливали у  стены  Петропавловской  крепости  заложников  из  "бывших",
извольте это доказать гласно.
     Прощение,  которое,   по  сути,  вымаливает  автор  для  Гумилева,  мне
представляется глубоко безнравственным.
     Андрей Чернов
     член СП СССР".

     Много   лет   прошло   после   этой   истории,   жизнь  показала,   что
безнравственным  оказался  Чернов.  Не  знаю,  по  чьему  наущению,  или  от
собственного недомыслия, но  своей заметкой, подшитой в  дело Гумилева,  где
слова "давление  на органы  Прокуратуры" подчеркнуты, он надолго "заморозил"
реабилитацию, и, кроме того, показал, что, к сожалению, у  всякого поступка,
в том числе и  недобропорядочного,  находятся свои защитники даже  в  кругах
интеллигенции.
     И, увы, не только Чернов "запрягал телегу впереди  лошади" в те годы. В
литературном энциклопедическом словаре под общей редакцией В.М.Кожевникова и
П.А.Николаева, изданном в 1987 году  издательством  "Советская энциклопедия"
на странице 588 есть крошечная  в  полторы строки, заметка: "Гумилев Николай
Степанович (1886 -  1921); расстрелян  как участник контрреволюц. заговора),
рус. поэт". Далее перечисляются книги стихов. Редколлегия словаря, в которую
вошли  видные ученые  и  писатели Л.Андреев, А.Бочаров, З.Кедрина, Д.Марков,
М.Пархоменко  сочли  именно  такую  информацию  о  Гумилеве исчерпывающей  и
необходимой. Даже в  1980-м,  в предыдущем издании  этого словаря информация
была обширнее, с оценкой творчества, характеристикой трудов и т.п.

9 ноября 1989 Генеральному прокурору СССР
т.Сухареву А.Я.

     Уважаемый Александр Яковлевич!
     В настоящее время в Прокуратуру  СССР по  ходатайству Советского  фонда
культуры  поступило  на  рассмотрение  дело  по  обвинению   русского  поэта
Н.С.Гумилева в участии в Таганцевском заговоре 1921 года.
     Заведующему отделом СФК  т. Лукницкому  С.П. было  поручено изучить это
дело и выступить с публикацией, что и было разрешено  Председателем КГБ СССР
т.  Крючковым В.А.  и заместителем Генерального прокурора  СССР т. Абрамовым
И.П.
     Публикация увидела свет  29.10.89 г.  в газете "Московские новости", но
опубликованных  сведений  оказалось  недостаточно   для   изучения  личности
Гумилева,  круга его литературных знакомств  и привязанностей. Эти сведения,
однако,  можно почерпнуть из переписки, содержащейся в деле.  Переписка, как
было сообщено, не содержит сведений, имеющих правовую подоплеку.
     В связи с этим прошу Вас разрешить еще одну, более обширную  публикацию
в  журнале  Советского  фонда   культуры  "Наше  наследие",  предоставив  т.
Лукницкому С.П. возможность еще раз поработать с делом.
     С уважением Д.С.Лихачев

     27 ноября 1989 г. Звонил из "Огонька" Л.Прудовский, сказал,  что Чернов
просит извинить его за  выступление  в  "Московских  новостях",  что  он, не
глянув в  святцы,  что-то там натворил  с  колоколом. Я заочно  извинения не
принял.
     В  тот же день по  телефону угрожали, что добьются лишения меня диплома
юриста и выгонят из партии. Кто звонил? Ну не КГБ же? Наступало такое время,
когда слушать  это было не то что не страшно, а  просто противно. Тем более,
обладая  интуицией, я  догадывался  откуда  звонили, даже почти  уверен - из
редакции одного недавно созданного культурологического журнала...
     Шли дни,  а Чернов так  и не  позвонил сам. Я вспомнил строки Гумилева:
"Отчего же бывает так трудно трусу панцирь надеть боевой?"
     3 января 1990  г.  После  моего знакомства  с "делом" и двух публикаций
материала в  газете "Московские  новости"  мы  смотрели "дело" уже  вместе с
мамой.
     Хотя и  для меня "дело  Гумилева" не просто очередной рабочий момент  в
моей  многогранной деятельности, мне казалось вполне  естественным, что  то,
что я видел, происходило сейчас в том учреждении: обычная, как и все другие,
папка...8 из сотен тысяч, из миллионов...
     Не раз в период моей службы здесь, я видел подобно