надеюсь... все это будет сделано, да, да... (Обращаясь к Бобчинскому.) Не
имеете ли и вы чего-нибудь сказать мне?
     Бобчинский. Как же, имею очень нижайшую просьбу.
     Хлестаков. А что, о чем?
     Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите
всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше
сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и
скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.
     Хлестаков. Очень хорошо.
     Бобчинский. Да если этак и государю придется, то скажите и государю,
что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр
Иванович Бобчинский.
     Хлестаков. Очень хорошо.
     Добчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
     Бобчинский. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
     Хлестаков. Ничего, ничего! Мне очень приятно. (Выпроваживает их.)

                               Явление VIII

                              Хлестаков один.

Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, что они меня принимаю за
государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье!
Напишу-ку я обо всем в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки -
пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила!

               Осип выглянул из дверей, произнесши: "Сейчас".

А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, - берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю
нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера
триста, шестьсот, семьсот, восемьсот... Какая замасленная бумажка!
Восемьсот, девятьсот... Ого! За тысячу перевалило... Ну-ка, теперь,
капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!

                                Явление IX

                  Хлестаков и Осип с чернилами и бумагою.

     Хлестаков. Ну что, видишь, дурак, как меня угощают и принимают?
(Начинает писать.)
     Осип. Да, слава богу! Только знаете что, Иван Александрович?
     Хлестаков (пишет). А что?
     Осип. Уезжайте отсюда. Ей-богу, уже пора.
     Хлестаков (пишет). Вот вздор! Зачем?
     Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька - ну и
довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час,
какой-нибудь другой наедет... ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут
славные - так бы закатили!..
     Хлестаков (пишет). Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть завтра.
     Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за
кого-то другого приняли... И батюшка будет гневаться, что так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
     Хлестаков (пишет). Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо;
пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как
фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.) Воображаю,
Тряпичкин умрет со смеху...
     Осип. Я, сударь, отправлю его с человеком здешним, а сам лучше буду
укладываться, чтоб не прошло понапрасну время.
     Хлестаков (пишет). Хорошо. Принеси только свечу.
     Осип (выходит и говорит за сценой.) Эй, послушай, брат! Отнесешь
письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи,
чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону,
скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
     Хлестаков (продолжает писать). Любопытно знать, где он теперь живет -
в Почтамтской или Гороховой? Он ведь тоже любит часто переезжать с квартиры
на квартиру и недоплачивать. Напишу наудалую в Почтамтскую. (Свертывает и
надписывает.)

 Держиморды: "Куда лезешь, борода? Говорят тебе, никого не велено пускать".

(Дает Осипу письмо.) На, отнеси.
     Голоса купцов. Допустите, батюшка! Вы не можете не допустить: мы за
делом пришли.
     Голос Держиморды. Пошел, пошел! Не принимает, спит.

                             Шум увеличивается.

Что там такое, Осип? Посмотри, что за шум.
     Осип (глядя в окно.) Купцы какие-то хотят войти, да не допускает
квартальный. Машут бумагами: верно, вас хотят видеть.
     Хлестаков (подходя к окну.) А что вы, любезные?
     Голоса купцов. К твоей милости, прибегаем. Прикажи, государь, просьбу
принять.
     Хлестаков. Впустите их, впустите! пусть идут. Осип, скажи им: пусть
идут.

                                Осип уходит.

(Принимает из окна просьбы, развертывает одну из них и читает:) "Его
высокоблагородному светлости господину финансову от купца Абдулина..." Черт
знает что: и чина такого нет!

                                 Явление X

          Хлестаков и купцы с кузовом вина и сахарными головами.

     Хлестаков. А что вы, любезные?
     Купцы. Челом бьем вашей милости!
     Хлестаков. А что вам угодно?
     Купцы. Не погуби, государь! Обижательство терпим совсем понапрасну.
     Хлестаков. От кого?
     Один из купцов. Да все от городничего здешнего. Такого городничего
никогда еще, государь, не было. Такие обиды чинит, что описать нельзя.
Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай. Не по поступкам поступает.
Схватит за бороду, говорит: "Ах ты, татарин!" Ей-богу! Если бы, то есть,
чем-нибудь не уважили его, а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует
на платья супружнице его и дочке - мы против этого не стоим. Нет, вишь ты,
ему всего этого мало - ей-ей! Придет в лавку и, что ни попадет, все берет.
Сукна увидит штуку, говорит: "Э, милый, это хорошее суконце: снеси-ка его
ко мне". Ну и несешь, а в штуке-то будет без мала аршин пятьдесят.
     Хлестаков. Неужели? Ах, какой же он мошенник!
     Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и
припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по
семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть
туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его
именины.
     Хлестаков. Да это просто разбойник!
     Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк
на постой. А если что, велит запереть двери. "Я тебя, говорит, не буду,
говорит, подвергать телесному наказанию или пыткой пытать - это, говорит,
запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!"
     Хлестаков. Ах, какой мошенник! Да за это просто в Сибирь.
     Купцы. Да уж куда милость твоя не запровадит его, все будет хорошо,
лишь бы, то есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью:
кланяемся тебе сахарком и кузовком вина.
     Хлестаков. Нет, вы этого не думайте: я не беру совсем никаких взяток.
Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста - ну, тогда
совсем дело другое: взаймы я могу взять.
     Купцы. Изволь, отец наш! (Вынимают деньги.) Да что триста! Уж лучше
пятьсот возьми, помоги только.
     Хлестаков. Извольте: взаймы - я ни слова, я возьму.
     Купцы (подносят ему на серебряном подносе деньги.) Уж, пожалуйста, и
подносит вместе возьмите.
     Хлестаков. Ну, и подносик можно.
     Купцы (кланяясь). Так уж возьмите за одним разом и сахарцу.
     Хлестаков. О нет, я взяток никаких...
     Осип. Ваше высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите! в дороге
все пригодится. Давай сюда головы и кулек! Подавай все! все пойдет впрок.
Что там? веревочка? Давай и веревочку, - и веревочка в дороге пригодится:
тележка обломается или что другое, подвязать можно.
     Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не знаем, как и быть: просто
хоть в петлю полезай.
     Хлестаков. Непременно, непременно! Я постараюсь.

Купцы уходят. Слышен голос женщины: "Нет, ты не смеешь не допустить меня! Я
         на тебя нажалуюсь ему самому. Ты не толкайся так больно!"

Кто там? (Подходит к окну.) А, что ты, матушка?
     Голоса двух женщин. Милости твоей, отец, прошу! Повели, государь,
выслушать!
     Хлестаков (в окно). Пропустить ее.

                                Явление XI

                   Хлестаков, слесарша и унтер-офицерша.

     Слесарша (кланяясь в ноги). Милости прошу...
     Унтер-офицерша. Милости прошу...
     Хлестаков. Да что вы за женщины?
     Унтер-офицерша. Унтер-офицерская жена Иванова.
     Слесарша. Слесарша, здешняя мещанка, Февронья Петрова Пошлепкина, отец
мой...
     Хлестаков. Стой, говори прежде одна. Что тебе нужно?
     Слесарша. Милости прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог
всякое зло! Что ни детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не было!
     Хлестаков. А что?
     Слесарша. Да мужу-то моему приказал забрить лоб в солдаты, и
очередь-то на нас не припадала, мошенник такой! да и по закону нельзя: он
женатый.
     Хлестаков. Как же он мог это сделать?
     Слесарша. Сделал мошенник, сделал - побей бог его на том и на этом
свете! Чтобы ему, если и тетка есть, то и тетке всякая пакость, и отец если
жив у него, то чтоб и он, каналья, околел или поперхнулся навеки, мошенник
такой! Следовало взять сына портного, он же и пьянюшка был, да родители
богатый подарок дали, так он и присыкнулся к сыну купчихи Пантелеевой, а
Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он ко мне. "На
что, говорит, тебе муж? он уж тебе не годится". Да я-то знаю - годится или
не годится; это мое дело, мошенник такой! "Он, говорит, вор; хоть он теперь
и не украл, да все равно, говорит, он украдет, его и без того на следующий
год возьмут в рекруты". Да мне-то каково без мужа, мошенник такой! Я слабый
человек, подлец ты такой! Чтоб всей родне твоей не довелось видеть света
божьего! А если есть теща, то чтоб и теще...
     Хлестаков. Хорошо, хорошо. Ну, а ты? (Выпровожает старуху.)
     Слесарша (уходя.) Не позабудь, отец наш! будь милостив!
     Унтер-офицерша. На городничего, батюшка, пришла...
     Хлестаков. Ну, да что, зачем? говори в коротких словах.
     Унтер-офицерша. Высек, батюшка!
     Хлестаков. Как?
     Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой! Бабы-то наши задрались на рынке,
а полиция не подоспела да схвати меня. Да так отрапортовали: два дни сидеть
не могла.
     Хлестаков. Так что ж теперь делать?
     Унтер-офицерша. Да делать-то, конечно, нечего. А за ошибку-то повели
ему заплатить штрафт. Мне от своего счастья неча отказываться, а деньги бы
мне теперь очень пригодились.
     Хлестаков. Хорошо, хорошо. Ступайте, ступайте! я распоряжусь.

                   В окно высовываются руки с просьбами.

Да кто там еще? (Подходит к окну.) Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно!
(Отходя.) Надоели, черт возьми! Не впускай, Осип!
     Осип (кричит в окно). Пошли, пошли! Не время, завтра приходите!

   Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с
небритою бородою, раздутою губою и перевязанной щекою; за нею в перспективе
                       показывается несколько других.

Пошел, пошел! чего лезешь? (Упирается первому руками в брюхо и выпирается
вместе с ним в прихожую, захлопнув за собою дверь.)

                                Явление XII

                       Хлестаков и Марья Антоновна.

     Марья Антоновна. Ах!
     Хлестаков. Отчего вы так испугались, сударыня?
     Марья Антоновна. Нет, я не испугалась.
     Хлестаков (рисуется.) Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы
меня приняли за такого человека, который... Осмелюсь ли спросить вас: куда
вы намерены были идти?
     Марья Антоновна. Право, я никуда не шла.
     Хлестаков. Отчего же, например, вы никуда не шли?
     Марья Антоновна. Я думала, не здесь ли маменька...
     Хлестаков. Нет, мне хотелось бы знать, отчего вы никуда не шли?
     Марья Антоновна. Я вам помешала. Вы занимались важными делами.
     Хлестаков (рисуется.) А ваши глаза лучше, нежели важные дела... Вы
никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы
можете принести удовольствие.
     Марья Антоновна. Вы говорите по-столичному.
     Хлестаков. Для такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли быть так
счастлив, чтобы предложить вам стул? но нет, вам должно не стул, а трон.
     Марья Антоновна. Право, я не знаю... мне так нужно было идти. (Села.)
     Хлестаков. Какой у вас прекрасный платочек!
     Марья Антоновна. Вы насмешники, лишь бы только посмеяться над
провинциальными.
     Хлестаков. Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы
обнимать вашу лилейную шейку.
     Марья Антоновна. Я совсем не понимаю, о чем вы говорите: какой-то
платочек... Сегодня какая странная погода!
     Хлестаков. А ваши губки, сударыня, лучше, нежели всякая погода.
     Марья Антоновна. Вы все эдакое говорите... Я бы вас попросила, чтоб вы
мне написали лучше на память какие-нибудь стишки в альбом. Вы, верно, их
знаете много.
     Хлестаков. Для вас, сударыня, все что хотите. Требуйте, какие стихи
вам?
     Марья Антоновна. Какие-нибудь эдакие - хорошие, новые.
     Хлестаков. Да что стихи! я много их знаю.
     Марья Антоновна. Ну, скажите же, какие же вы мне напишете?
     Хлестаков. Да к чему же говорить? я и без того их знаю.
     Марья Антоновна. Я очень люблю их...
     Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: "О
ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!.." Ну и другие...
теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо
этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда... (Придвигая стул.)
     Марья Антоновна. Любовь! Я не понимаю любовь... я никогда и не знала,
что за любовь... (Отодвигая стул.)
     Хлестаков (придвигая стул). Отчего ж вы отдвигаете свой стул? Нам
лучше будет сидеть близко друг к другу.
     Марья Антоновна (отдвигаясь). Для чего ж близко? все равно и далеко.
     Хлестаков (придвигаясь). Отчего ж далеко? все равно и близко
     Марья Антоновна (отдвигается). Да к чему ж это?
     Хлестаков (придвигаясь). Да ведь вам только кажется, что близко; а вы
вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если б мог
прижать вас в свои объятия.
     Марья Антоновна (смотрит в окно). Что это там как будто бы полетело?
Сорока или какая другая птица?
     Хлестаков (целует ее в плечо и смотрит в окно.) Это сорока.
     Марья Антоновна (встает в негодовании.) Нет, это уж слишком...
Наглость такая!..
     Хлестаков (удерживая ее). Простите, сударыня, я это сделал от любви,
точно от любви.
     Марья Антоновна. Вы почитаете меня за такую провинциалку... (Силится
уйти.)
     Хлестаков (продолжая удерживать ее.) Из любви, право, из любви. Я так
только, пошутил, Марья Антоновна, не сердитесь! Я готов на коленках просить
у вас прощения. (Падает на колени.) Простите же, простите! Вы видите, я на
коленях.

                               Явление XIII

                          Те же и Анна Андреевна.

     Анна Андреевна (увидев Хлестакова на коленях). Ах, какой пассаж!
     Хлестаков (вставая) А, черт возьми!
     Анна Андреевна (дочери). Это что значит, сударыня! Это что за поступки
такие?
     Марья Антоновна. Я, маменька...
     Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь: прочь, прочь! И не смей
показываться на глаза.

                      Марья Антоновна уходит в слезах.

     Анна Андреевна. Извините, я, признаюсь, приведена в такое изумление...
     Хлестаков (в сторону). А она тоже очень аппетитна, очень недурна.
(Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви.
     Анна Андреевна. Как, вы на коленях? Ах, встаньте, встаньте! здесь пол
совсем нечист.
     Хлестаков Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать, что
такое мне суждено: жизнь или смерть.
     Анна Андреевна. Но позвольте, я еще не понимаю вполне значения слов.
Если не ошибаюсь, вы делаете декларацию насчет моей дочери?
     Хлестаков Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не
увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С
пламенем в груди прошу руки вашей.
     Анна Андреевна. Но позвольте заметить: я в некотором роде... я
замужем.
     Хлестаков Это ничего! Для любви нет различия; и Карамзин сказал:
"Законы осуждают". Мы удалимся под сень струй... Руки вашей, руки прошу!

                                Явление XIV

                  Те же и Марья Антоновна, вдруг вбегает.

     Марья Антоновна. Маменька, папенька сказал, чтобы вы... (Увидя
Хлестакова на коленях, вскрикивает.) Ах, какой пассаж!
     Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая!
Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну
что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не
похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не
знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как
прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие
правила и солидность в поступках.
     Марья Антоновна (сквозь слезы). Я, право, маменька, не знала...
     Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в
голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на
них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие - перед тобою
мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
     Хлестаков (схватывая за руку дочь). Анна Андреевна, не противьтесь
нашему благополучию, благословите постоянную любовь!
     Анна Андреевна (с изумлением). Так вы в нее?..
     Хлестаков. Решите: жизнь или смерть?
     Анна Андреевна. Ну вот видишь, дура, ну вот видишь: из-за тебя, этакой
дряни, гость изволил стоять на коленях; а ты вдруг вбежала как сумасшедшая.
Ну вот, право, стоит, чтобы я нарочно отказала: ты недостойна такого
счастия.
     Марья Антоновна. Не буду, маменька. Право, вперед не буду.

                                Явление XV

                       Те же и городничий впопыхах.

     Городничий. Ваше превосходительство! не погубите! не погубите!
     Хлестаков. Что с вами?
     Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью
уверяю, и наполовину нет того, что они говорят. Они сами обманывают и
обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она
врет, ей-богу, врет. Она сама себя высекла.
     Хлестаков. Провались унтер-офицерша - мне не до нее!
     Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны... им вот эдакой
ребенок не поверит. Они уж и всему городу известны за лгунов. А насчет
мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники, каких свет не
производил.
     Анна Андреевна. Знаешь ли ты, какой чести удостоивает нас Иван
Александрович? Он просит руки нашей дочери.
     Городничий. Куда! куда!.. Рехнулась, матушка! Не извольте гневаться,
ваше превосходительство: она немного с придурью, такова же была и мать ее.
     Хлестаков. Да, я точно прошу руки. Я влюблен.
     Городничий. Не могу верить, ваше превосходительство!
     Анна Андреевна. Да когда говорят тебе?
     Хлестаков. Я не шутя вам говорю... Я могу от любви свихнуть с ума.
     Городничий. Не смею верить, не достоин такой чести.
     Хлестаков. Да, если вы не согласитесь отдать руки Марьи Антоновны, то
я черт знает что готов...
     Городничий. Не могу верить: изволите шутить, ваше превосходительство!
     Анна Андреевна. Ах, какой чурбан в самом деле! Ну, когда тебе толкуют?
     Городничий. Не могу верить.
     Хлестаков. Отдайте, отдайте! Я отчаянный человек, я решусь на все:
когда застрелюсь, вас под суд отдадут.
     Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не
извольте гневаться! Извольте