греб. Целуя, душенька, твою
ручку, остаюсь твой: Антон Сквозник-Дмухановский..." Ах, боже мой! Это,
однако ж, нужно поскорей! Эй, кто там? Мишка!
     Добчинский (бежит и кричит в дверь). Мишка! Мишка! Мишка!

                               Мишка входит.

     Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину... постой, я дам тебе
записочку (садится к столу, пишет записку и между тем говорит): эту записку
ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес
оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя.
Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
     Добчинский. Ну, Анна Андреевна, я побегу теперь поскорее посмотреть,
как там он обозревает.
     Анна Андреевна. Ступайте, ступайте! я не держу вас.

                                Явление III

                     Анна Андреевна и Марья Антоновна.

     Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он
столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее
всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.
     Марья Антоновна. Фи, маменька, голубое! Мне совсем не нравится: и
Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земляники в голубом. Нет, лучше я
надену цветное.
     Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь - лишь бы только наперекор.
Оно тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень
люблю палевое.
     Марья Антоновна. Ах, маменька, вам нейдет палевое!
     Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?
     Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно,
чтобы глаза были совсем темные.
     Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные? самые
темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя
всегда на трефовую даму?
     Марья Антоновна. Ах, маменька! вы больше трефовая дама.
     Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была
червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за
сценою.) Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!

  По уходе их отворяются двери, и Мишка выбрасывает из них сор. Из других
                дверей выходит Осип с чемоданом на голове.

                                Явление IV

                               Мишка и Осип.

     Осип. Куда тут?
     Мишка. Сюда, дядюшка, сюда.
     Осип. Постой, прежде дай отдохнуть. Ах ты, горемычное житье! На пустое
брюхо всякая ноша кажется тяжела.
     Мишка. Что, дядюшка, скажите: скоро будет генерал?
     Осип. Какой генерал?
     Мишка. Да барин ваш.
     Осип. Барин? Да какой он генерал?
     Мишка. А разве не генерал?
     Осип. Генерал, да только с другой стороны.
     Мишка. Что ж, это больше или меньше настоящего генерала?
     Осип. Больше.
     Мишка. Вишь ты, как! то-то у нас сумятицу подняли.
     Осип. Послушай, малый: ты, я вижу, проворный парень; приготовь-ка там
что-нибудь поесть.
     Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не
будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья
отпустят.
     Осип. Ну, а простова-то что у вас есть?
     Мишка. Щи, каша и пироги.
     Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, все будем есть. Ну, понесем
чемодан! Что, там другой выход есть?
     Мишка. Есть.

                   Оба несут чемодан в боковую комнату.

                                 Явление V

    Квартальные отворяют обе половинки дверей. Входит Хлестаков: за ним
   городничий, далее попечитель богоугодных заведений,смотритель училищ,
     Добчинский и Бобчинский с пластырем на носу. Городничий указывает
  квартальным на полу бумажку - они бегут и снимают ее, толкая друг друга
                                 впопыхах.

     Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают
проезжающим все в городе. В других городах мне ничего не показывали.
     Городничий. В других городах, осмелюсь вам доложить, градоправители и
чиновники больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и
бдительностью заслужить внимание начальства.
     Хлестаков. Завтрак был очень хорош; я совсем объелся. Что, у вас
каждый день бывает такой?
     Городничий. Нарочно для приятного гостя.
     Хлестаков. Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы
удовольствия. Как называлась эта рыба?
     Артемий Филиппович (подбегая). Лабардан-с.
     Хлестаков. Очень вкусная. Где это мы завтракали? в больнице, что ли?
     Артемий Филиппович. Так точно-с, в богоугодном заведении.
     Хлестаков. Помню, помню, там стояли кровати. А больные выздоровели?
там их, кажется, немного.
     Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все
выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял
начальство, - может быть, вам покажется даже невероятным, - все как мухи
выздоравливают. Больной не успеет войти войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
     Городничий. Уж на что, осмелюсь доложить вам, головоломна обязанность
градоначальника! Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты,
починки, поправки... словом, наиумнейший человек пришел бы в затруднение,
но, благодарение богу, все идет благополучно. Иной городничий, конечно,
радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать,
все думаешь: "Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство
увидело мою ревность и было довольно?.." Наградит ли оно или нет - конечно,
в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце. Когда в городе во
всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало...
то чего ж мне больше? Ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно,
заманчиво, но пред добродетелью все прах и суета.
     Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник, как расписывает! Дал
же бог такой дар!
     Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться:
иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся.
     Бобчинский (Добчинскому). Справедливо, все справедливо, Петр Иванович!
Замечания такие... видно, что наукам учился.
     Хлестаков. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас каких-нибудь развлечений,
обществ, где бы можно было, например, поиграть в карты?
     Городничий (в сторону). Эге, знаем, голубчик, в чей огород камешки
бросают! (Вслух.) Боже сохрани! здесь и слуху нет о таких обществах. Я карт
и в руки никогда не брал; даже не знаю, как играть в эти карты. Смотреть
никогда не мог на них равнодушно; и если случится увидеть этак
какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение
нападет, что просто плюнешь. Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил
будку из карт, да после того всю ночь снились, проклятые. Бог с ними! Как
можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них?
     Лука Лукич (в сторону). А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто
рублей.
     Городничий. Лучше ж я употреблю это время на пользу государственную.
     Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же... Все зависит от той
стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда,
как нужно гнуть от трех углов... ну, тогда конечно... Нет, не говорите,
иногда очень заманчиво поиграть.

                                Явление VI

                 Те же, Анна Андреевна и Марья Антоновна.

     Городничий. Осмелюсь представить семейство мое: жена и дочь.
     Хлестаков (раскланиваясь). Как я счастлив, сударыня, что имею в своем
роде удовольствие вас видеть.
     Анна Андреевна. Нам еще более приятно видеть такую особу.
     Хлестаков (рисуясь). Помилуйте, сударыня, совершенно напротив: мне еще
приятнее.
     Анна Андреевна. Как можно-с! Вы это так изволите говорить, для
комплимента. Прошу покорно садиться.
     Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие; впрочем, если вы так уже
непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.
     Анна Андреевна. Помилуйте, я никак не смею принять на свой счет... Я
думаю, после столицы вояжировка вам показалась очень неприятною.
     Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous, в
свете, и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества...
Если б, признаюсь, не такой случай, который меня... (посматривает на Анну
Андреевну и рисуется перед ней) так вознаградил за все...
     Анна Андреевна. В самом деле, как вам должно быть неприятно.
     Хлестаков. Впрочем, сударыня, в эту минуту мне очень приятно.
     Анна Андреевна. Как можно-с! Вы делаете много чести. Я этого не
заслуживаю.
     Хлестаков. Отчего же не заслуживаете?
     Анна Андреевна. Я живу в деревне...
     Хлестаков. Да деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки...
Ну, конечно, кто же сравнит с Петербургом! Эх, Петербург! что за жизнь,
право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник
отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: "Приходи,
братец, обедать!" Я только на две минуты захожу в департамент, с тем
только, чтобы сказать: "Это вот так, это вот так!" А там уж чиновник для
письма, этакая крыса, пером только - тр, тр... пошел писать. Хотели было
даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит
еще на лестнице за мною со щеткою: "Позвольте, Иван Александрович, я вам,
говорит, сапоги почищу". (Городничему.) Что вы, господа, стоите?
Пожалуйста, садитесь!

              Городничий. Чин такой, что еще можно постоять.
 Вместе.{     Артемий Филиппович. Мы постоим.
              Лука Лукич. Не извольте беспокоиться.
              Хлестаков. Без чинов, прошу садиться.

                         Городничий и все садятся.

     Хлестаков. Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь
проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: "Вон, говорят, Иван Александрович идет!" А
один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из
гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком,
говорит мне: "Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за
главнокомандующего".
     Анна Андреевна. Скажите как!
     Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные
водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге.
Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, -
отвечает, бывало, - так как-то все..." Большой оригинал.
     Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно
сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?
     Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть
сочинений: "Женитьба Фигаро", "Роберт-Дьявол", "Норма". Уж и названий даже
не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: "Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь". Думаю себе: "Пожалуй,
изволь братец!" И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У
меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона
Брамбеуса, "Фрегат Надежды" и "Московский телеграф"... все это я написал.
     Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?
     Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это
сорок тысяч.
     Анна Андреевна. Так, верно, и "Юрий Милославский" ваше сочинение?
     Хлестаков. Да, это мое сочинение.
     Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина
Загоскина сочинение.
     Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
     Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой
"Юрий Милославский", так тот уж мой.
     Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!
     Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в
Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко
всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко
мне. Я ведь тоже балы даю.
     Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
     Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот
рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют
крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день
на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел,
французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так
уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице
к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка,
шинель..." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна
лестница сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не
проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и
слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр...

          Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.

Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже
управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал,
неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место?
Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, -
нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми!
После видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры,
курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних
курьеров! Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте
департаментом управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате:
хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список
тоже... "Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и
быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо
востро! уж я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто
землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.

  Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.

О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный
совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого... я
говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец всякий день
езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Поскальзывается и
чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
     Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А
ва-ва-ва... ва...
     Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?
     Городничий. А ва-ва-ва... ва...
     Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.
     Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли
отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.
     Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у
вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан!
лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)

                                Явление VII

                  Те же, кроме Хлестакова и городничего.

     Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно,
что значит человек! В жисть не был в присутствии столь важной персоны, чуть
не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в
рассуждении чина?
     Добчинский. Я думаю, чуть ли не генерал.
     Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет!
а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус. Слышали:
государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу
Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
     Добчинский. Прощайте, кумушка!

                                Оба уходят.

     Артемий Филиппович (Луке Лукичу). Страшно просто. А отчего, и сам не
знаешь. А мы даже и не в мундирах. Ну что, как проспится да в Петербург
махнет донесение? (Уходит в задумчивости вместе со смотрителем училищ,
произнеся:) Прощайте, сударыня!

                               Явление VIII

                     Анна Андреевна и Марья Антоновна.

     Анна Андреевна. Ах, какой приятный!
     Марья Антоновна. Ах, какой милашка!
     Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! сейчас можно увидеть
столичную штучку. Приемы и все это такое... Ах, как хорошо! Я страх люблю
таких молодых людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень
понравилась: я заметила - все на меня поглядывал.
     Марья Антоновна. Ах, маменька, он на меня глядел!
     Анна Андреевна. Пожалуйста, со своим вздором подальше! Это здесь вовсе
не уместно.
     Марья Антоновна. Нет, маменька, право!
     Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и
полно! Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?
     Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал говорить о
литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в
вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
     Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж,
лишь бы только. "А, - говорит себе, - дай уж посмотрю на нее!"

                                Явление IX

                            Те же и городничий.

     Городничий (входит на цыпочках). Чш... ш...
     Анна Андреевна. Что?
     Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.) Да как же и не быть правде?
Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке.
Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит... Так вот, право, чем больше
думаешь... черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как
будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
     Анна Андреевна. А я никакой совершенно не ощутила робости; я видела в
нем образованного, светского, высшего тона человека, а о чинах его мне и
нужды нет.
     Городничий. Ну, уж вы - женщины! Все кончено, одного этого слова
достаточно! Вам все - финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из другого
словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя,
обращалась с ним так свободно, будто с каким-нибудь Добчинским.
     Анна Андреевна. Об этом уж я советую вам не беспокоиться. Мы кой-что
знаем такое... (Посматривает на дочь.)
     Городничий (один). Ну, уж с вами говорить!.. Эка в самом деле оказия!
До сих пор не могу очнуться от страха. (Отворяет дверь и говорит в дверь.)
Мишка, позови квартальных Свистунова и Держиморду: они тут недалеко
где-нибудь за воротами. (После небольшого молчания.) Чудно все завелось
теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький
- как его узнаешь, кто он? Еще военный все-таки кажет из себя, а как
наденет фрачишку - ну точно муха с подрезанными крыльями. А ведь долго
крепился давеча к трактире, заламливал такие аллегории и екивоки, что,
кажись, век бы не добился толку. А вот наконец и подался. Да еще наговорил
больше, чем нужно. Видно, что человек молодой.

                                 Явление X

         Те же и Осип. Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.

     Анна Андреевна. Подойди сюда, любезный!
     Городничий. Чш!.. что? что? спит?
     Осип. Нет еще, немножко потягивается.
     Анна Андреевна. Послушай, как тебя зовут?
     Осип. Осип, сударыня.
     Городничий (жене и дочери). Полно, полно вам! (Осипу.) Ну что, друг,
тебя накормили хорошо?
     Осип. Накормили, покорнейше благодарю; хорошо накормили.
     Анна Андреевна. Ну что, скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много
ездит графов и князей?
     Осип (в сторону). А что говорить? Коли теперь накормили хорошо,
значит, после еще лучше накормят. (Вслух.) Да, бывают и графы.
     Марья Антоновна. Душенька Осип, какой твой барин хорошенький!
     Анна Андреевна. А что, скажи, пожалуйста, Осип, как он...
     Городничий. Да перестаньте, пожалуйста! Вы этакими пустыми речами
только мне мешаете! Ну что, друг?..
     Анна