вием нужной краски можно было отговориться до Второй мировой, но никак не в наши дни. Тогда что? Уверенность плюс тонкий расчет полицейских психологов, что в таких стенах даже никудышный легавый будет стараться изо всех сил раскрыть самое глухое дело?
     Билл выслушивал официальное заключение комиссии Отдела внутренних расследований Скотланд-Ярда. Собственно, он уже все знал, оглашение выводов было всего лишь формальностью. Таким образом его коллеги и друзья официально извещались, что с Билла Уиллингтона сняты все обвинения.
     Старик Каннаган тоже был здесь. Он вышел в отставку три года назад по настоянию миссис Каннаган, однако остался на должности независимого эксперта по расследованиям - должности, придуманной начальниками специально для него. Каннагана в Ярде не просто уважали. Его боготворили.
     Сейчас старик внимательно слушал монотонный голос суперинтенданта, зачитывавшего подробности дела. Билл исподтишка рассматривал его лицо, как всегда удивляясь сходству Каннагана со своим дедом. Оба высокие, загорелые, синеглазые, у обоих прокурены густые усы, обоим нельзя дать их лет.
     Старик Каннаган и Харли вместе служили, потом вместе воевали. Каннаган был крестным Джилл, матери Билла, а крестной была Аманда Райан, бабушка Мэри.
     Билл подумал о Мэри - и губы неудержимо поползли в улыбку. Ее смех зазвучал в ушах Билла, а кожа загорелась при воспоминание о ее ласках.
     Он скучал без Мэри, хотя они расстались только сегодня утром. Собственная квартира - обычное казенное жилье с убогой обстановкой - показалась ему едва ли не тюрьмой. Билл ходил по комнате, собирая немногие свои личные вещи, и чувствовал себя здесь чужим. За мутными окнами звенел, гудел, сквернословил Лондон, солнце казалось тусклым, жара плавила асфальт. После Грин-Вэлли Билл чувствовал себя здесь пришельцем.
     В управление он явился в форме, и это тоже стесняло его. Мало того, что за все годы службы он надевал ее всего пару раз, так она еще и немилосердно жала, особенно в плечах.
     На груди Билла поблескивали значки и орденские планки, алой полоской горела нашивка за ранения. Билл Уиллингтон был героем, хотя мало кто об этом знал. Такова была специфика службы.
     Суперинтендант потихоньку закруглялся.
     Билл не видел лиц сослуживцев, но знал, что они за него искренне рады. Знал и то, что через некоторое время многие из них будут так же искренне расстроены и огорчены.
     Оглашение закончилось, и к Биллу потянулись коллеги с поздравлениями. Его крепко хлопали по плечу, жали руку, говорили какие-то несуразные, но теплые слова. На миг в душе молодого человека шевельнулась горечь. Этот мир был для него родным в течение десяти с лишним лет. Многие из этих людей помнили его голенастым угрюмым мальцом, ничего не знавшим и не умевшим.
     Полчаса спустя Билл стоял в кабинете суперинтенданта. Мистер Фоке еще раз перечитал его заявление, досадливо крякнул и передвинул листок Каннагану, сидевшему здесь же.
     Билл стиснул зубы. Нелегко резать по живому...
     Каннаган перечитал заявление и кивнул.
     - Все ясно, Фоке. Разумеется, с формальной точки зрения у нас нет оснований отказывать Уиллингтону. Это его решение, и мы все понимаем, чем оно продиктовано.
     Билл вскинул голову.
     - Если позволите, мистер Каннаган... Я хотел бы уточнить. Я написал прошение об отставке не из-за обиды и не из-за душевного потрясения. Я никогда не был излишне трепетным, не так ли? Просто.., у меня изменились некоторые обстоятельства. Скажем так, семейные.
     Каннаган быстро взглянул на Билла.
     - Надеюсь, мой старый друг в добром здравии?
     - О да! И посылает вам горячий привет и приглашение навестить нас в Грин-Вэлли.
     Суперинтендант Фоке усмехнулся.
     - В таком случае мне известна лишь одна причина, по которой молодой перспективный розыскник может попроситься в отставку. Я прав, Уиллингтон?
     Билл улыбнулся неожиданно широкой и по-детски застенчивой улыбкой.
     - Да, сэр. Полагаю, вы угадали. Я собрался жениться.
     Каннаган расхохотался.
     - Барышня попалась с норовом, Билли? Не хочет быть женой полицейского? Куда же ты подашься? В школьные учителя тебя вряд ли возьмут.
     - Я и сам не пойду, Боже сохрани. А что до Мэри... Она меня любит и готова разделить со мной любую судьбу. В этом я не сомневаюсь. Но я.., я ведь больше не смогу работать в Отряде спецназначения, из-за ноги. Бумажная работа не по мне. Да и дома я, оказывается, не был целую вечность.
     Фоке и Каннаган переглянулись, потом суперинтендант заговорил медленно и осторожно.
     - Вот что, Уиллингтон. Как уже сказал мистер Каннаган, никаких формальных поводов отказать вам у меня нет и быть не может. Однако есть встречное предложение. Грин-Вэлли - место тихое и вполне спокойное с точки зрения соблюдения закона. Насколько мне известно, там у вас нет даже констебля. Однако в графстве работников полиции не хватает. Что бы вы сказали, если бы я предложил вам место в полиции графства?
     Билл ничего не ответил, потому что был застигнут врасплох. Фоке с нарастающим энтузиазмом продолжал:
     - Уголовная полиция в ваших краях - это пять констеблей, коронер и допотопная судебно-медицинская лаборатория. Начальник полиции недавно вышел на пенсию, замены пока нет.
     - Но я...
     - Вы молоды. И опытны. Разумеется, громких дел, захватывающих погонь и увлекательных расследований в большом количестве я вам не обещаю, но Закон есть Закон. Подданные Ее величества имеют право на защиту от криминала, даже если криминалу и в голову не приходит посягать именно на этих подданных. Согласен, предложение неожиданное, но мне кажется, вы справитесь.
     Билл ошеломленно покачал головой.
     - Начальник полиции графства... Дед сойдет с ума.
     Фоке вздернул бровь.
     - Разумеется, он обрадуется...
     Каннаган и Билл переглянулись и расхохотались. Отсмеявшись, Каннаган пояснил удивленному суперинтенданту:
     - Боюсь, радости старому разбойнику это не принесет. Он сызмальства промышлял браконьерством, а о его самогоне в тех краях ходят легенды. И то и другое трудно подогнать под действия добропорядочного и законопослушного гражданина. Чтобы не ставить внука в неловкое положение, Харли придется либо прекратить этим заниматься...
     Фоке заинтересовался:
     - Либо?
     Каннаган вздохнул.
     - Либо лучше прятаться!
     Билл вытянулся по стойке "смирно".
     - Когда я могу приступить к своим обязанностям, сэр?
     Фоке одобрительно кивнул.
     - Бумаги уже готовы, ждут только вашей подписи. Хоть сегодня.
     - Разрешите с завтрашнего дня?
     - Разрешаю. Удачи вам, мистер Уиллингтон.
     Так и случилось, что из Скотленд-ярда Билл Уиллингтон вышел в должности начальника полиции графства.
     Первым его желанием было немедленно уехать в Грин-Вэлли, однако в Лондоне у него еще остались кое-какие дела.
     Маленький домик в пригороде Лондона он отыскал не сразу. На узкой грязной улочке дома были похожи, словно близнецы. Подслеповатые окна, выщербленный кирпич, ржавые кровли...
     Билл постучал в облупившуюся дверь и стал ждать. Когда за дверью откликнулся женский голос, сердце у него глухо бухнуло и провалилось куда-то вниз. Ему мучительно хотелось оказаться за сто миль отсюда, но он знал, что это невозможно. Надо раздать все долги.
     Дверь открыла худощавая женщина средних лет.
     Просто одетая, очень грустная, она торопливо вытирала тряпкой мокрые руки, а при виде офицера полиции - форму Билл так и не снял - тихо ахнула и схватилась за косяк. В серых усталых глазах плеснул страх. Билл заторопился.
     - Простите, если напугал вас, мэм. Все в порядке. Я только хотел... Могу я войти?
     Билл отлично знал и этот район, и все прочие подобные районы столицы Империи. Глаза и уши тут были не только у стен, но даже у мусорных бачков.
     Женщина отодвинулась в сторону и нерешительно кивнула.
     - Проходите, коли пришли. Я-то перепугалась, не случилось ли что с девочками. Они гостят у своей тетки. Это в Вест-Энде.
     Она провела его в крошечную гостиную, бедную, но чистенькую, скудно обставленную дешевой мебелью. На допотопном комоде стояла фотография в дешевой рамочке, и при виде нее у Билла снова зашлось сердце.
     Худенький паренек с настороженным, немного хищным лицом смотрел прямо в объектив. Потрепанные джинсы, футболка с названием молодежной рок-группы... Обыкновенный мальчишка, каких пруд пруди в любом районе Лондона.
     Но у этой женщины он был один-единственный.
     Билл не стал садиться. Он помолчал, собираясь с силами, и выпалил:
     - Мэм, я тот самый полицейский, по вине которого погиб ваш сын. И я приношу вам свои искренние соболезнования и извинения, хотя знаю, что это звучит глупо и кощунственно. Если вы не укажете на дверь сразу же, то знайте, я готов помочь вам, чем смогу.., если здесь вообще можно чем-то помочь.
     Силы разом кончились, но с души словно свалился огромный груз. Билл чувствовал себя вымотанным, как после непосильной работы.
     Женщина тихо охнула, приложила ладонь ко рту. Прошли века прежде, чем она заговорила.
     Голос ее звучал надломленно, но ровно.
     - Я и то смотрю, лицо ваше мне, вроде, знакомо. Вы ведь были на похоронах, верно?
     Да, не думала я...
     Билл стоял, окаменев, боясь вздохнуть. Внезапно женщина стремительно приблизилась.
     Ударит, спокойно подумал Билл. Ударит и выгонит взашей. Ничего. Это правильно. Ты это заслужил.
     Ничего не случилось. Женщина с усталыми глазами просто взяла его за руку.
     - Ты еще совсем молодой, сынок, а голова сединой прибита. Тяжкая у вас работа, я знаю.
     Садись. Да, не думала я, что ты придешь. Что хоть кто-то из ваших придет. Думала, побоитесь. Или просто не обратите внимания.
     - Я был ранен. Поэтому не пришел сразу.
     - Я помню, ты с палкой был на кладбище.
     Это Джонни тебя ранил?
     - Нет. Не он. Другой. Главарь банды. Подонок и негодяй. Он сел и сел надолго. Возможно, навсегда. Это не вернет вам сына, мэм, но.., но больше он никому не причинит зла. Не заставит страдать ни одну мать. Я не оправдываюсь, я просто хочу, чтобы вы это знали.
     Она кивнула, села с ним рядом. Помолчала немного, потом заговорила, глядя в сторону.
     - Я одна их ращу. Отец Джонни меня бросил, а девочки от другого человека. Он умер. Пил много. Работал на верфи, вот и пил. Я за него вышла, чтобы у Джонни был отец, хоть какой.
     А вышло только хуже.
     Про банду я давно знала. Джонни в ней с десяти лет. Я работала на трех работах, да девчонки маленькие, да дом, стирка, уборка...
     Знаю, все так говорят. Я не оправдываюсь. Упустила я моего мальчика.
     К четырнадцати годам с ним и вовсе сладу не стало. Я, дура, все по старинке боялась, чтобы он пить не начал, на отчима насмотревшись, а он, оказывается, наркотики уже попробовал.
     Этот Рональд.., он страшный был парень. Все его боялись, даже взрослые. Малолеток под себя подобрал и творил, что хотел.
     Когда уж я узнала все, то у Джонни и в ногах валялась, и выпороть пробовала, и уговаривала, только все зря. Зелье это его уже крепко держало. Единственное, сестренок он очень любил. Все говорил, что скоро у нас будет много денег и тогда он всех нас отсюда увезет, туда, где тепло и нет никаких бандитов. А какие деньги, если он даже мои, спрятанные, выискивал и на наркотики тратил?
     И с пистолетом он уже давно ходил. Наверное, надо было самой в полицию заявить, да как же на родного сына... А вышло еще хуже, вот как.
     Ты не виноват, сынок. Я знаю. Только прощения у меня не проси, не надо. Дело даже не в том, прощу я тебя, не прощу... Сын он мне был. Плохой, глупый, злой, бандит - а все ж таки сын. Но и ты не виноват. Я понимаю.
     У тебя глаза хорошие. И пришел ты не по приказу, не по службе, я это поняла сразу. Мучает тебя это. Казнишь себя. Не казни. Джонни судьбу свою сам выбрал. Двух человек убил. Отнял жизнь. Наверное, это расплата.
     Я знаю, тебя это грызет изнутри, жить не дает. Так вот что я тебе скажу: никакой подлости ты не совершил. Сделал свою работу, у вашего брата она тяжелая и кровавая, мы тут не понаслышке об этом знаем.
     Ты иди, сынок. Иди и будь спокоен. И спасибо тебе, что пришел. А помогать мне не надо. Мы скоро уедем с дочками. В Уэльс. Родня у меня там.
     Рыбаки. Уедем подальше от города этого гнилого. Жаль, Джонни здесь лежать останется...
     Она заплакала неожиданно и беззвучно, уронив голову в руки. Билл посидел еще несколько секунд, потом поднялся, осторожно двинулся к дверям. Сердце саднило от острой жалости, но на душе и впрямь полегчало.
     Уже у двери он оглянулся. Женщина не открывала лица, беззвучно всхлипывала, вся уйдя в свое горе. Билл осторожно положил на зеркало у двери пачку банкнот - все, что у него было на счете. Копить он сроду не умел, так что состояния не нажил, однако не раздумывая оставил все этой женщине.
     Вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
     Глубоко вздохнул, прищурился на алый закат, потом пошел прочь, постепенно ускоряя шаг.
     Долги были розданы. Билл Уиллингтон был свободен.
     Завтра утром он сойдет с автобуса и спустится в зеленую долину, туда, где раскинулся среди рощ и лугов Грин-Вэлли, его родной городок.
     Завтра он обнимет деда.
     Завтра он поцелует свою Мэри.
     И начнется совсем другая, новая и прекрасная жизнь.
     Сумерки потихоньку наползали на Грин-Вэлли, и Мэри устало потянулась, хрустнув накрахмаленным халатом. Вчерашняя духота всколыхнула в пожилых обитателях деревни старые болячки. Сегодня Мэри целый день измеряла давление и прописывала сосудорасширяющие лекарства. Поток болящих схлынул совсем недавно, и девушка наслаждалась передышкой.
     Разумеется, не только гипертония заставила многих прийти в чистенький кабинет с новой дверью. Большинство томилось от любопытства, так и сяк пытаясь расспросить Мэри о ее скоропалительном и сенсационном замужестве. Она отвечала с неизменной улыбкой, а в глазах ее горели такие любовь и нежность, что даже отъявленные скептики уходили обескураженными.
     Приходили Ник и Дотти. Дотти вышла из положения, разрыдавшись и повиснув на шее у Мэри с криком "Ты самая замечательная!". А Ник долго мялся, краснел и жался, а потом вдруг порывисто схватил Мэри за руку и стал отчаянно трясти ее, приговаривая, что очень рад за нее, что Билл отличный парень, а он, Ник, наоборот, болван и остолоп, но надеется, что Мэри его простит и они останутся добрыми друзьями.
     Растроганная и приятно удивленная его словами, Мэри расцеловала обоих и в свою очередь пожелала им счастья. Дотти залилась еще более горячими слезами, теперь уж точно счастливыми, а Ник вдруг посерьезнел, обнял Дотти за плечи и задумчиво сказал:
     - А знаешь, Мэри, жизнь ужасно сложная штука. Ведь действительно, если бы не эта дверь, мы бы могли так и не понять, кого любим на самом деле. Я хочу сказать, как странно развивается человеческая судьба. Дотти всегда была моим другом, а тебе всегда нравился Билл, но только сейчас мы поняли... Неважно. Теперь все неважно, кроме того, что мы все обязательно будем счастливы.
     Дотти ушла умываться, а Мэри, понизив голос, спросила своего бывшего жениха:
     - Как миссис Грейсон? Все еще не может смириться с твоим решением? Почему она так, ведь Дотти прелесть...
     Ник погладил Мэри по руке и серьезно произнес:
     - Она обязательно полюбит Дотти. Просто нужно время... Мама ведь ужасно честолюбива и любит меня без памяти. Она мечтала, чтобы я вырос гением, она была уверена, что я гений, а ведь это не так, и она это в глубине души понимает...
     - Перестань, Ник, ты и в самом деле умница, нечего наговаривать на себя.
     - Я не гений, Мэри. Я обыкновенный середнячок и не вижу в этом ничего зазорного.
     Мне всю жизнь хотелось бегать с мальчишками, купаться в озере, целоваться с девочками, ходить в кино - а вместо этого я зубрил, зубрил и зубрил. Я любил рисовать, а мама настояла на торговле недвижимостью...
     - Почему ты не поговорил с ней раньше?
     - Честно? Я ее жалел. Мэри, она очень страдает.., от нашего с папой несовершенства. Именно поэтому все нелепые слухи о папиных связях в Лондоне...
     - Как это?!
     - Да нет у него никаких связей! Просто в Лондоне живет папин дядя, он часовщик, уже совсем старенький, а в молодости ему однажды довелось инспектировать часовой механизм Биг Бена. Папа этим очень гордится, кстати сказать. Разумеется, это страшная тайна. Моя бедная мамочка - ужасный сноб, Мэри. Но я все равно ее люблю.
     Растроганная Мэри поцеловала Ника в щеку.
     В своем новом обличье он был гораздо симпатичнее прежнего.
     Потом вернулась Дотти, и они с Ником ушли, взяв с Мэри обещание прогуляться вечером до реки.
     Мэри улыбнулась. Жизнь казалась ей удивительной и прекрасной.
     И именно в этот момент новая дверь с треском распахнулась. Мэри вскрикнула и вскочила на ноги. На пороге стояла Гортензия, держась рукой за сердце.
     - Мэри... Дом на холме... Старый Харли... Дом горит!
     В лиловых сумерках зрелище получалось великолепное. Багряное ядро пожара в оранжевом ореоле отбрасывало на светло-фиолетовое небо розовые сполохи, а уж в самом верху все было затянуто темно-синим бархатом. Именно так мог бы описать это зрелище поэт, либо художник, однако жителям Грин-Вэлли было не до эстетики. Люди выбегали из домов, некоторые оставались стоять у своих калиток, но большинство бежало в сторону холма.
     Мэри обогнала бы всех, но на ее руке мертвым грузом повисла Гортензия. Бросив на бабушку всего один взгляд, Мэри поняла, что та держится на ногах из одного только упрямства.
     - Бабушка! Оставайся здесь. Я не буду бросаться в огонь, обещаю. Но если дяде Харли нужна помощь.., я ведь врач!
     - Ты фельдшерица и девчонка. Я против тебя Гиппократ.
     - Я не спорю. Но сейчас важно время. Посиди здесь и пережди. Выпей свои лекарства, постарайся не нервничать. Дотти! Ник! Какое счастье, что вы здесь! Приглядите за бабушкой.
     Мэри успела заметить ужас, отразившийся на лицах ее друзей при произнесении этого кощунственного предложения. Гортензия Вейл работала на свою репутацию долгие годы.
     Однако сейчас было не до ерунды. Мэри помчалась к дому Харли Уиллингтона, в душе сокрушаясь, что не захватила из кабинета медицинскую сумку. Правда, она надеялась, что сумка не понадобится, но все же...
     Отовсюду неслись крики женщин, визг ребятишек, а Джос Бримуорти запустил на полную катушку старую сигнальную сирену. Звук сирены, как водится, только добавил паники, и Мэри порадовалась, что успеет на холм первой, без всей этой толпы.
     Сердце у нее захолонуло еще на полдороге.
     Даже на таком большом расстоянии было видно, что пожар разбушевался не на шутку. Силуэты деревьев чернели на фоне оранжево-алой, гудящей и рычащей стены огня, в которую превратился старый деревянный дом. Лицо и волосы Мэри опалял нестерпимый жар.
     Она ворвалась в калитку, поскуливая на ходу от страха и боли в запекшихся губах. Харли она увидела сразу. Старик лежал на земле, лицом вниз, в нескольких шагах от веранды, вернее, от того, что раньше было верандой. Мэри взвыла от ужаса и кинулась к нему, забыв об огне.
     Харли был тяжелый, очень тяжелый. Она думала, что не сможет даже приподнять его, однако скрытые возможности человеческого организма дали о себе знать, и девушка смогла потихоньку оттащить старика в сторону сада. Здесь жар был поменьше, а высокая сочная трава и кустарник хоть немного, да прикрывали от огня и искр.
     Мэри трясущимися пальцами нащупывала пульс у Харли на шее. В голове метались обезумевшими зайцами бессвязные мысли. Мы все привыкли считать его здоровяком-великаном, а ведь ему за восемьдесят! Точнее, уже под девяносто! Только не умирай, дядя Харли, пожалуйста, не умирай...
     Она закричала от радости, уловив слабое биение пульса, и стала звать Уиллингтона старшего, звать настойчиво и требовательно, не позволяя ему погрузиться в забытье окончательно. Метнулась вглубь сада, сорвала с себя рубашку. Оставшись в одной футболке, намочила тонкую ткань в холодной во