снувшаяся  в  ней женщина подсказывала ей  самые  красивые  движения и ту
неуловимую форму кокетства, к которой, сама того  не  зная, она прибегала из
желания нравиться.
     - Ты о чем с ним говорил? - в упор спросила она Андрия, не дав ему даже
поздороваться.
     - Так... о  родственничках... Евойный папаша и моя бабушка - двоюродные
знакомые... А ты что, с ним в гляделки играешь? Чего же на холоде, в хату не
зовешь? Я хотел ему нагнать жару, да ты...
     Андрий внезапно смолк. В сощуренных глазах девушки было столько холода,
что ему стало не по себе.
     - А еще что?
     В этом вопросе Птаха уловил нескрываемую  угрозу. Коса нашла на камень.
Андрий не желал размолвки - не для этого он шел сюда. Но встреча с Раймондом
и допрос Олеси, такой неприветливой и даже злой, испортили все.
     - Еще что? - Олеся стукнула каблучком о бетон.
     - Еще  я  сказал ему,  чтобы он проваливал отсюда  к  чертовой бабушке,
поняла?
     Андрий  решил, что день все равно  испорчен, и шел напролом. Налетевший
ветер  настиг  Олесю врасплох.  Она  яростно ударила рукой по  взметнувшейся
юбке. Андрий скромно опустил глаза.
     - Какой осел! Какой осел! Что теперь человек подумает? - шептала она.
     Андрий с огорчением увидел в ее глазах слезинки.
     - Ну, пускай я осел, но зачем же ты плачешь? Я ж тебе ничего такого...
     - Я  плачу? Не  хватало,  чтобы я перед каждым мальчишкой еще  плакала!
Ветер  глаза  режет, а он... Тоже ухажер!  Соплей к земле примерзает, а туда
же... Скажи ты мне, какого  ты черта сюда ходишь? Сколько раз  говорила, что
видеть тебя не хочу!
     - Я что-то этого не слыхал.
     - Уйди с глаз, противный.
     Олеся отвернулась.  Андрнй не  знал,  как помириться  с  ней. Он чутьем
понял, что  Раймонд  пришел сюда не на  свиданье.  Олеся тогда вела бы  себя
иначе.
     -  Закурить с  горя, что ли?  - грустно сказал он  и полез в  карман за
табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще
раз прочел: "Приказ командующего  вооруженными  силами государства Польского
на Волыни..."
     -  Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает?
Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?
     - К  отцу  нельзя - у  него гости. Дай сюда! - Олеся  взяла  из его рук
листок.
     Приказ был  напечатан по-польски  и по-русски. Быстро  просмотрев  его,
Олеся повернулась к Андрию:
     - Не ходи за мной, я сейчас вернусь... - И побежала к дому.
     Андрий  повеселел.  Дела, видимо,  поправлялись.  Повернувшись спиной к
ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.
     В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:

     Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в
крае принадлежит штабу легионеров.

     -  Видали?  Залез на  Украину  и  командует  именем польского народа! -
возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.
     - Интересно их спросить, когда они у  польского народа спрашивались?  -
порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.

     Параграф  второй.  Объявляю  в городе осадное  положение.  Хождение  по
улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.
     Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего
на  то  разрешения. Лиц,  уличенных  в агитации против командования и  вновь
организованной власти, приказываю расстреливать на месте.

     - Ого!
     - Сразу видать волчью хватку!
     - Ничего себе "власть польского народа"!
     - А этого самого польского народа боятся как черта!

     Параграф  четвертый.  Предупреждаю,  что каждый  насильственный  захват
кем-либо  личных  владений  граждан  Польского государства или  их имущества
будет  считаться  грабежом,  и   с  захватчиками  будет  поступлено,  как  с
бандитами.


     - Ага! Вот с этого бы и начинали!
     -  Народа что-то не видать, а вот  помещичий арапник налицо, - прогудел
Чобот.
     -  Про землю еще помалкивают, чтоб  народ не бунтовать. Время  терпит -
зима... - сказал Воробейко.
     - А владения что, по-твоему? - обернулся к нему Щабель.
     - Продолжаю читать:

     Параграф   пятый.  Объявляю   набор   добровольцев-поляков   во   вновь
формируемые   части.   Каждый   доброволец   полудает   полное   содержание,
обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц.

     - А дальше что там? - не терпелось Ковалло.
     - Дальше?

     Командование  будет  вести  беспощадную  борьбу  с  большевиками, как с
самыми опасными  врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к
большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с
разбором дела в двадцать четыре часа.

     - Это уж для нас специально!
     - У них недолго наживешь на белом свете!
     Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.
     - Кто это  у  них  такой  скорый?  - спросил он. Раевский  посмотрел на
подпись.
     - Полковник Могельницкий.
     На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.
     - Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?
     Чобот угрюмо сопел,  засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех
пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах.
     "Хороший подобрался народ".
     Серьезные  рабочие лица. Немножко  угрюмые.  Щабель не  по летам суров.
Воробейко  о  чем-то грустно  задумался.  Щабель  и Воробейко  не знали, что
Ковалло,  Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только
один Раевский был его представителем.
     Раевский подошел к хозяину.
     - Надо послать  ребят  в город проведать, что и  как.  Пусть  Раймонд с
твоей дочкой сходят.
     - Добре, сейчас скажу.
     -  Теперь мы  поговорим  о  том, что  нам  нужно  делать,  -  предложил
Раевский.

     Олеся подбежала к Птахе.
     - Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.
     Когда шли в гору, она сказала решительно:
     - Ты с Раевским должен  помириться, иначе я с тобой - никуда! Не был бы
ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.
     И побежала к будке.
     - Пойдемте в город,  Раймонд. Батько  сказал, надо  посмотреть, что там
творится. Ваш отец остался у нас, будет ждать. Сюда  придет  Воробейко. - И,
пока подходил Андрий, добавила,  волнуясь: - Птаха вам  наговорил чепухи, но
он все же парень хороший. Вы на него не сердитесь! Ну, пошли!
     Птаха  шел и разговаривал,  как будто между ним  и Раймондом  ничего не
произошло.  На  вокзале  раздалось  несколько  выстрелов.  Тревожно  загудел
паровоз, но как-то сразу смолк, и стало тихо.
     - Андрий, ты был в городе? Что там творится? - тревожно спросила Олеся.
     - А  черт его знает! Видал отряд кавалеристов. Около городской управы -
кучка фендриков [Шутливое или пренебрежительное прозвище молодого  человека,
недавно произведенного в офицеры (разг. устн.)] с винтовками. Одного узнал -
Сладкевича,  адвоката  сынок. Нацепляли  себе белых  орлов  на  шапки... Все
больше гимназистики. Потеха!
     На  железнодорожных  путях  было  безлюдно. Деповские  ворота  закрыты.
Что-то угрожающее было в этом  безлюдье.  За несколько  шагов  до  выхода на
мост, перекинутый  над  станцией, из-за  угла  товарного склада навстречу им
шмыгнула какая-то  фигура. Это  был австрийский полицейский.  Он  шарахнулся
было  в  сторону,  но вид троих  его успокоил.  Задыхаясь и оглядываясь,  он
крикнул им на ломаном польском языке, махнув рукой на север:
     - Вы там не видали вооруженных людей?
     - Нет, - ответил Раймонд, единственный из троих говоривший по-польски.
     Полицейский кинулся бежать к водокачке.  Но Птаха  вдруг подставил  ему
ножку, и  солидный  шуцман [Охранник  (нем.)] со всего размаха  плюхнулся на
землю. С такой же быстротой Андрий оказался верхом не нем. Как ни барахтался
тот, но выбраться из цепких рук парня не мог.
     - Раймонд, тягни у него левольвер! Да живее!
     Раймонд наклонился  к полицейскому и,  торопясь  и волнуясь, расстегнул
кобуру и вытащил из нее револьвер. Птаха быстро отскочил от полицейского, не
забыв выхватить из ножен широкий тесак, и встал в оборонительную позу.
     Раймонд вертел в руках отнятый маузер, не зная, что с ним делать.
     Все  произошло  настолько  быстро,  что  Олеся  не  успела  опомниться.
Полицейский  вскочил  на ноги.  От  испуга  и бешенства  его нижняя  челюсть
дрожала. Но решительный вид Птахи не позволял и думать о сопротивлении.
     -  Ну, а теперь тикай! Нажимай на пятки! - И Андрий выразительно махнул
в  воздухе тесаком  по  направлению на  север. -  Не понимаешь? Ну, как  там
по-вашему - махен драпис к чертовой матери!
     Раймонд  спрятал револьвер в  карман. Тогда  полицейский стал  поспешно
уходить от них, поминутно оглядываясь. Пройдя несколько шагов, он расстегнул
пояс  и бросил  ненужные  теперь кобуру  и ножны. Андрий пошел  и поднял их.
Засунув в ножны тесак и, довольно улыбаясь, возвратился назад.
     - Куда бы мне эту штуковину заткнуть?
     - Ты  что, с ума сошел? А если бы он нас всех перестрелял? - накинулась
на него Олеся.
     - Эх, если  бы да кабы, выросли в носу грибы! На кой ему черт пистолет?
Все равно лавочка кончилась! А мне он пригодится.
     - Ну, а штык-то на что тебе? Брось его, пойдем!
     - Ну да! Из него два ножа важнецкие сделать можно. Я его  вот сюда, под
ступеньку, примощу. Здесь не видать.
     На мосту он их догнал.
     - Слушай, Андрий, если ты думаешь еще что-нибудь выкинуть, то не ходи с
нами. У нас важное дело, - сухо сказал Раймонд.
     -  Ну,  чего  пристали? Все же  в  порядке!  Давно мне хотелось пистоль
иметь, а тут, гляжу, из рук  добро уходит...  А  здорово  я полицая напугал!
Поди,  десятую   версту   отжимает!  Потеха!   -  И  Андрий   захохотал  так
заразительно, что Раймонд и Олеся не могли не улыбнуться.
     К  Андрию  вернулось  хорошее  настроение.  По  мосту  он  шел,  слегка
приплясывая и напевая:

     Гоп, кумэ, нэ журыся,
     туды-сюды поверныся!

     Так же вдруг ему пришла мысль завершить все благородным поступком.
     - Знаешь что, Раймонд, дарю тебе пистоль! Бери! Знай мою дружбу! Я себе
другой достану.
     Олеся резко повернулась к нему.
     -  Ты что, опять думаешь  на кого-нибудь накинуться?  Не  ходи  с нами!
Слышишь? Не ходи!
     - Да нет же! Что ты мне сегодня настроение  сбиваешь? Я от всей души, а
она... Сказал, чудить не буду, чего же еще? Мало ли где я себе могу достать?
Какое твое дело? На, Раймонд, кобуру и  носи на здоровье... Что это бабье  в
военном деле понимает!
     - Ты насчет бабья полегче!
     Но  Андрий  уже не слушал ее.  Обняв  Раймонда  за  талию  и  улыбаясь,
смущенно прошептал:
     -  Кто старое помянет, тому глаз вон, понял?  А из этой штуковины  мы с
тобой по разу стрельнем в подходящем месте, идет?
     Вместо ответа Раймонд положил руку на его плечо.

        "ГЛАВА ПЯТАЯ"
     В это воскресное утро в палаце Могельницких проснулись очень рано.
     В конюшнях одетые в  форму польских легионеров вооруженные люди седлали
лошадей.  Во флигелях,  где  жила многочисленная  дворня,  ожидали сигнала к
выступлению пехотинцы.
     Шмультке и Зонненбург только что окончили завтрак. В комнату вошел Юзеф
и подал майору записку. Майор прочел и сказал:
     - Графиня Стефания  просит нас зайти  к ней по очень срочному и важному
делу.
     Они недоуменно переглянулись, но  тотчас  встали из-за стола и, оправив
мундиры, молча пошли за стариком.
     На  втором этаже Юзеф широко распахнул двери  будуара Стефании и жестом
пригласил немцев войти.
     Но  вместо  графини  их  встретили  несколько  вооруженных  офицеров  в
неизвестной им форме.  Один из них закрыл за  немцами дверь  и остался сзади
вошедших с револьвером в руке.
     -  Что  это  означает? - сухо спросил Зонненбург. Шмультке инстинктивно
протянул руку к поясу.
     Но револьвер остался в комнате майора.
     В углу будуара в глубоких креслах сидели Баранкевич и старый граф.
     -   Садитесь,  господа,   -  сказал   один  из  офицеров,   искривив  в
гримасе-улыбке бледное лицо.
     Немцы продолжали стоять.
     Баранкевич тяжело поднялся  с кресла и подошел к ним. Он, как знакомый,
протянул  им  руку,   но  оба  офицера  даже  не  шевельнулись.   Баранкевич
побагровел.
     - Гэ... умм... да! - начал  он. -  Дело в следующем, господа. Поскольку
вы оставляете наш край  и не в  состоянии больше охранять нас и поддерживать
порядок, мы решили сами заняться этим.
     - Кто это "мы"? - злобно скосил на него глаза Зонненбург.
     -  Мы  - это  штаб  польского  легиона.  Честь  имею представить!  -  И
Баранкевич  повернул  свою тушу  в  сторону  одного из  польских офицеров. -
Полковник граф Могельницкий, начальник легиона.
     - Эдвард Могельницкий? Полковник французской службы?
     -  Почти  верно,  господин  обер-лейтенант.  Я,  собственно,  полковник
русской гвардии,  но  всю войну провел во  Франции как  член русской военной
миссии и после большевистского переворота в России стал офицером французской
службы, - ответил Эдвард с холодной учтивостью.
     - Тогда мы обязаны арестовать вас.
     - Немножко  поздно, господин обер-лейтенант. К тому  же мы призвали вас
сюда с совершенно иной целью. Для обеих сторон будет лучше, если мы спокойно
обсудим создавшееся  положение, -  продолжал Эдвард, - Мы занимаем город. От
вас  мы  требуем нейтралитета.  Мы  не  будем препятствовать вашей эвакуации
отсюда при единственном условии - невмешательстве  в наши дела. Конечно, все
склады оружия и обмундирования переходят к нам. - Шмультке сделал негодующий
жест.  - Вы сами видите, это не  бунт черни, но вслед за вашими отступающими
частями движутся  красные. Они обрушатся на нас сейчас же по  уходе немецких
войск.  Вот  почему  мы  вынуждены,  не дожидаясь, пока вы уйдете,  заняться
наведением порядка  в округе  и мобилизовать наши силы. Я  обращаюсь  к вам,
господин майор и господин обер-лейтенант. Вы  оба дворяне и офицеры. Правда,
мы  с вами находились во враждебных лагерях. Но  сейчас  у  нас с вами общий
враг - революция. Если вы с нами начнете борьбу, то это будет только на руку
красным. Я не думаю, чтобы вы этого хотели!
     Несколько  секунд длилось молчание. Шмультке вопросительно посмотрел на
Зонненбурга.
     - Хорошо... Но как к  этому отнесется его превосходительство  начальник
гарнизона? - растерянно пробормотал Зонненбург.
     - Его преосвященство  епископ Бенедикт  уже  договорился  с  господином
полковником, - тихо произнес кто-то за его спиной.
     Немцы оглянулись.  Перед ними стоял отец  Иероним, незаметно вошедший в
комнату во время разговора. Он подал Зонненбургу запечатанный пакет, и, пока
немцы читали, он скромно прошел в угол и сел рядом со старым графом.
     - Итак, господа офицеры, ваш ответ? - спросил Эдвард.
     - Нам остается только подчиниться, - глухо ответил Зонненбург.
     -  Очень рад!  Вы, господа, конечно, свободны. Отныне вы гости  в нашем
доме.  Будьте  добры, предупредите ваших солдат о том,  как они  должны себя
вести.  Поручик Заремба,  спрячьте  ваш револьвер. Подпоручик  Могельницкий,
передайте отряду мой приказ  приготовиться. Господа офицеры, занимайте  свои
места.
     Через полчаса небольшой отряд, состоящий из кавалерии и пехоты  с тремя
пулеметами, двинулся к городу.

     В обширной  камере  было  полутемно.  Два небольших окошка с массивными
решетками почти  не пропускали света. Теснота. Вместо  пятнадцати  человек -
здесь тридцать один. Дощатые нары завалены  человеческими телами. Смрадно  и
грязно здесь.
     Лежавший  прямо на полу богатырского телосложения крестьянин повернул к
Пшигодскому  свою  большую  голову и,  забираясь  пятерней, как  гребнем,  в
широкую бороду, сказал:
     - Что ты мне там квакаешь? Спокон веков ляхи нас  мордовали! Привык пан
считать нас за  скотинку, так и  зовет  -  "быдло". Не бывать  меж поляком и
хохлом миру до самого скончания веку!
     Пшигодский сердито сплюнул.
     - До  чего  же  туп  человек!  Всего тебе  дано вволю, а ума мало... Да
возьми  ты  меня и себя, к примеру, медведь ты косолапый!  Чего нам  с тобой
враждовать, скажи на милость? И тебя и меня помещик  норовит  в ярмо запрячь
да  и гонять до седьмого поту. Выходит, поляк поляку - разница. Не все ж они
помещики, черт подери! Есть и такие бесштанные, как ты!
     Крестьянин слушал недоверчиво.
     -  Небось  был бы помещиком,  тоже гвоздил бы  арапником  не  хуже пана
Зайончковского.  Сам,  говоришь, беспортошный,  а все в нос тычешь - "дурак,
дескать, баран сельской, а я, мол, умный". Гонор свой показываешь...
     Пшигодский приподнялся  и сел  на нарах. Несколько секунд угрюмо глядел
на собеседника, затем улыбнулся.
     - Чудило-человек! Я ж к тебе по-хорошему, а ты обижаешься...
     - Это дурака-то да медведя по-хорошему считаешь?
     - Брось, папаша! Ты за мои слова не цепляйся, ты в корень гляди!
     Из-под нар высунулась бритая голова, и  на  Пшигодского взглянули лисьи
глазки.
     - Ну и упрямый же вы, пане Пшигодский!  Хотите из  этого быка скакового
жеребца сделать! Хи-хи-хи! - И обладатель лисьих глазок выбрался из-под нар,
где он спал.
     - А  какое твое  собачье дело? - спокойно ответил ему крестьянин, поняв
польскую речь.
     Пшигодский  тоже  неприязненно  покосился  на   вертлявого  человека  в
почерневшем от грязи летнем костюме с измятым галстучком.
     - У меня ко всему дело есть, на то я...
     - Шулер и охмуряло! - закончил за него звонкий юношеский голос  из угла
камеры.
     -  Ты, щенок, потише там, а то... -  И человечек  сделал  выразительный
жест рукой.
     Лежавший рядом  с Пшигодским пожилой рабочий с  бледным худощавым лицом
вмешался в перепалку:
     - Осторожнее с  кулаками, пан Дзебек. Пшеничек  верно сказал. Факт, что
ты всех простачков в камере обобрал?
     -  Я? Обобрал? - И Дзебек сунул руку в карман. Камера давно проснулась,
но лишь  теперь  пришла  в  движение. И в этом движении Дзебек  почувствовал
явную угрозу.
     - Как ты  думаешь, Патлай, чего он руку в карман сует каждый раз, когда
ему  хвост прищемляют?  На испуг, что  ли,  берет или  у него такая  поганая
привычка? - спросил соседа Пшигодский.
     -  Я знаю,  у  него  там безопасная бритва, - подсказал юноша  из угла,
надевая сапоги.
     Затем  он  быстро встал и, шагая  через  лежавших  на полу,  подошел  к
Дзебеку.  Это  был высокий белокурый парень  с  голубыми  глазами, одетый  в
рабочее  платье пекаря. Полиция  арестовала его на  работе за то,  что  он с
ножом  кинулся   на  хозяина,  избивавшего  десятилетнего  ученика.   Хозяин
отделался легкой царапиной, по Пшеничека ждал суд.
     -  Покажи, что там у тебя! - крикнул он Дзебеку. Камера затихла. В  это
время по  коридору  пробежал  кто-то  из  сторожей.  Затем  послышался топот
тяжелых сапог.
     Дверь  камеры открыли. На  пороге стоял  офицер в  не известной  никому
форме.  Сзади  него  -  несколько   солдат.  Перепуганный  начальник  тюрьмы
перелистывал  толстую  книгу с  аттестатами  арестантов.  Пшигодский  быстро
поднялся. В одном  из солдат он узнал своего брата Адама, а в офицере - того
пана, который предлагал ему вступить в польский легион.
     -  Здесь,  господин капитан,  крестьяне,  арестованные  за восстание, -
бормотал по-немецки начальник тюрьмы.
     - Это по делу о захвате сена Зайончковского? - спросил Врона.
     - Да, да... Потом семь рабочих сахарного завода...
     - Знаю.
     - Еще несколько человек по разным делам.  Среди них два поляка. Из  них
Дзебек  - по обвинению  в шулерстве и шантаже и Пшигодский... Этот в  особом
ведении комендатуры.
     - Знаю. - Врона уже нащупал глазами Пшигодского.
     - Ну, остальные  по мелким  делам. Среди них один  несовершеннолетний -
Пшеничек.
     Врона  взял  книгу,  сделал  отметку красным карандашом на полях против
фамилий Пшигодского, сахарников и крестьян.
     - Остальных вып