т, дадут знать, от нас глаза отведут. Хитро придумал
этот медведь!..
     - А как тебе этот монах нравится? - спросил Раймонд.
     В разговор вмешался Птаха:
     -  По глазам видать, что стерва: на человека не глядит прямо. Я каждого
насквозь вижу...
     - Ну, если видишь, то должен знать, что я еще  с утра ничего  не ел и у
меня в желудке пусто, - нетерпеливо перебил его Леон.
     - Это ты-то  не ел?  Ну  и бессовестный же-ж ты, Ленька! Действительно,
что ни чех - то враль! - сердито сказал Птаха.
     - А я слыхал, что чехи у хохлов вранью учились, - огрызнулся Леон.
     Когда все уселись за  стол, запасливый "Рупь двадцать" вытащил из мешка
буханку хлеба и братски разделил ее на восемь частей.
     Сарра резала ветчину.
     Пшигодский  встал  из-за  стола,  подошел  к двери,  ведшей в  соседнюю
комнату, медленно приоткрыл ее и отрывисто позвал:
     - Франциска!
     - Чего тебе? - не сразу отозвалась та.
     - Иди сюда, поешь тут, - сухо сказал он.
     - Не пойду!
     Тогда  Мечислав открыл  дверь  пошире, переступил порог и повторил  еще
суше:
     - Может, пойдешь?
     Людвига  и Стефания наблюдали за этой сценой. Они сидели  на диване, не
снимая  шуб.  Людвига  -  грустная  и  безразличная  ко  всему,  Стефания  -
испуганная и растерянная.
     Одна Франциска сняла свое пальтишко. В комнате было тепло. Она сидела у
небольшого столика, скрестив на высокой груди полные, красивые руки.
     - Кушай сам. Я сыта, - еще раз упрямо отказалась она.
     Мечиславу было  неловко,  что  два  враждебных ему человека  видят, как
обращается  с  ним  жена.  Он уже пожалел о своем  так  неуклюже проявленном
порыве помириться с Франциской. Но уйти было трудно.
     Неожиданно с дивана поднялась Стефания. Она быстро подошла к ним.
     -  Скажите,  пане  Пшигодский,   что  нас  ожидает?  -  волнуясь,  тихо
заговорила она.
     - Я не пан, а конюх, графиня! - так же тихо ответил ей Мечислав.
     - Я не думала этим оскорбить вас. Ведь вы поляк  и  понимаете,  что это
обращение общепринято у нас. Притом я не об этом  хочу  с вами говорить. Я и
графиня Людвига хотим  знать  нашу  судьбу...  -  Ее  голос  дрогнул,  страх
подсказывал ей угрозу как средство защиты. - Послушайте, пане, простите... -
Она замялась. - Как же вас называть прикажете?
     - Мы  зовем  друг  друга  товарищами, - стараясь быть вежливым, ответил
Мечислав.
     Стефания презрительно сжала свои накрашенные губы.
     - Но  вы  сами  понимаете,  что  я вам не товарищ. Ну, оставим  это. Мы
требуем,  чтобы  вы  сказали нам,  что  вы  собираетесь  с нами  делать.  Не
забывайте, Пшигодский, что за все это вы понесете жестокую расплату...
     - Ладно, уж как-нибудь сочтемся! - оборвал ее Пшигодский.
     - Вы бы вспомнили о своем отце и брате!
     - Я о них не забываю.
     - И вам  не стыдно? Ваша семья столько  лет  преданно  служит нам, а вы
позорите ее, став разбойником! - не удержалась Стефания.
     - Стефа! - остановила ее Людвига.
     - Помните, Пшигодский, если вы  сейчас  же не отпустите  нас, то вам не
миновать виселицы. Вы же сами понимаете, что граф не оставит этого...
     - Стефа! - уже негодующе позвала Людвига.
     Франциска беспокойно  шевельнулась. По лицу Мечислава  она увидела, что
сейчас он способен сделать что-то ужасное. Она поспешно подошла к мужу:
     - Идем кушать!
     Дверь за ними закрылась. Страх снова вернулся к Стефании.
     -  Погибли  мы  с тобой, Людвись!  Ведь эти разбойники ни перед чем  не
остановятся! Свента Мария! - зашептала она.
     - Зачем ты их раздражаешь такими разговорами?
     - А ты хочешь, чтобы я перед этим быдлом плакала?
     - Не надо плакать, но и грубить не надо.
     - Грубить? Да  это ж  хам! Как  жаль, что Шмультке его  не повесил  еще
тогда! Как Эдвард прав - таких животных только вешать!  Ты видела, как он со
мной говорил? - зашептала Стефания, подсев к Людвиге.

        "ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ"
     К вечеру между Сосновкой и Малой Холмянкой начались переговоры.  Письма
перевозили крестьяне, не причастные к партизанскому движению. Первое письмо,
которое получил Цибуля, было такого содержания:
     "Деревня Сосновка. Командиру партизанского отряда Емельяну Цибуле.
     Ваше  письмо  было  доставлено  мне сегодня в одиннадцать  часов  утра.
Предлагаю выкуп за  захваченных  вами  в  сумме  пяти  тысяч рублей золотом.
Расчет в  золотых  царских  пятерках.  Деньги будут  вручены  немедленно при
обмене. Способ  обмена и  получения  денег  предлагаю установить  вам самим.
Выкуп необходимо произвести завтра же. Предупреждаю  вас и ваших сообщников,
что в случае, если хоть один волос  упадет с головы захваченных вами женщин,
отца  и служителя церкви,  то  никому из вас не уйти от жестокой кары. Кроме
того,  будут расстреляны все арестованные нами в городе большевики,  которых
мы до  вашего нападения собирались судить и которым, к  вашему  сведению, не
грозит смертная казнь даже в случае выкупа нами за деньги членов моей семьи.
Они будут подвергнуты лишь тюремному заключению. Ожидаю немедленного ответа.
Обещаю никаких военных действий до окончания переговоров не вести.
     Полковник Могельницкий. 21 декабря 1918 года".
     Сачек прочел это письмо вслух Цибуле. Они сидели вдвоем в избе Емельяна
Захаровича.
     - Ну, что ты на это скажешь? - спросил Цибуля своего помощника.
     Сачек быстро заморгал редкими ресницами и, ухмыляясь, ответил:
     - Ежели на него нажать, так он и десять даст.
     Цибуля посмотрел на него внимательно, словно впервые увидел.
     - Десять, говоришь?
     - Пожалуй, что даст.
     - А как же городские? - спросил Цибуля.
     -  Я же говорю, что ежели нажать, десять  тысяч золотом отвалит. У него
небось  побольше  нашего  с тобой. Сколько веков на  нашем брате  ездили,  -
заторопился  Сачек, обрадованный  тем,  что  Цибуля так спокойно  принял его
намек. - Городские что?  Сам пишет  -  ну, в  тюрьму посадит, там,  глядишь,
какая перемена произойдет.  Тюрьма  - это тебе  не расстрел. Глядишь, у  нас
силы прибудут. Тут Березня подсылал своих ко мне насчет соединения. Они тоже
против панов. Только у них с большевиками неполадки. А нам что до этого?
     - Так, так... - пробурчал Цибуля и  принялся за  свою  бороду.  - А мне
сдается,  что  брешет  этот полковник насчет тюрьмы.  Знаю  я ихнюю повадку.
Холмянские поверили, так он их за спасибо повесил.
     Цибуля темнел, и Сачек поздно заметил свой промах.
     - А  ты,  Сачек,  сука. Мне  про тебя  раньше еще хлопцы говорили, но я
думал - зря, а ты, я гляжу, продашь отца родного.
     -  Да что вы, Емельян  Захарович, я так, к  примеру  сказал. Воля ваша,
делайте, как знаете.
     - Так, так...  бери бумагу  и пиши:  "За  деньги  не продаем". Написал?
"Доставляйте  в  Холмяпку  Раевского,  его  жену,  Ковалло  и  Метельского".
Написал?  Так. "Тогда обменяем в чистом поле, да чтоб без обману. Чуть что -
постреляю ваших.  Мы не холмянские". Так  и напиши им.  Есть? Прочитай. Так.
Ну, давай подпишу.
     Вечером в  охотничий домик  вернулся  "Рупь  двадцать": он  привез  оба
письма Могельницкого. Во втором полковник отвечал Цибуле кратко:
     "Согласен  на  обмен   моей  семьи  на  большевиков.  Обмен  произведем
следующим образом: в поле между Сосновкой  и  Холмянкой на расстоянии версты
останавливаются небольшие отряды с обмениваемыми в десять человек с  вашей и
нашей стороны. Первой  должна  быть  обменена  моя жена  -  графиня  Людвига
Могельницкая. Вы отпускаете ее, она идет через поле к нашему отряду; с нашей
стороны мы отпускаем одного из тех, кого вы требуете освободить, и остальных
таким же образом".
     - Ура! - закричал Птаха и пустился в бешеный пляс.
     Всех  обуяла  радость.  Даже  сдержанная  Сарра  захлопала  в ладоши  и
бросилась обнимать просиявшую Олесю.
     - Вот видишь, Олеся, как хорошо, скоро ты обнимешь батьку.
     - Господи, неужели правда? - улыбаясь, сказала Олеся.
     Птаха перестал плясать.
     -  Послушай, Ленька! - подлетел  он к Пшеничеку. -  Нет ли у старикашек
чего-нибудь  такого,  знаешь, от  чего жить веселей  на свете?  -  И  Андрий
подмигнул впервые улыбнувшемуся Раймонду.
     - Молочка  от бешеной коровы? - сразу понял его Леон. - Я думаю,  у них
все  есть. Ведь  паны на  охоте  небось греются шпиритусом. Я в один момент,
только как  начальство? Может, это не подходит под программу? - на полпути к
двери задержался Леон.
     -  Я думаю, этого не надо... - сказал  Раймонд,  невольно смущаясь тем,
что он возражает первый и этим как бы берет на себя роль начальника.
     - Не надо, ребята, зачем нам это? - поддержала его Сарра.
     - Не надо, так не надо, - сразу же остыл Птаха.
     -  Что ты его уговариваешь,  Саррочка?  Если он нос  рукавом  вытирает,
значит, он понял, - звонко захохотала Олеся.
     -   А,  зазвенел  колокольчик!   -  улыбнулся  Щабель.  Даже  сумрачный
Пшигодский перестал хмуриться.
     - Веселый народ эти наши ребята,  с  ними и  умирать не скучно,  - тихо
сказал он Щабелю.
     Тот нагнулся к нему и так же тихо спросил:
     - Как  вы думаете, товарищ Пшигодский,  не  съездить  ли мне  с  вами к
Цибуле?  Ребят  здесь оставим,  троих партизан с ними для смены  на  постах.
Читали? Могельницкий им деньги предлагал. Всякое может случиться. Поедем, а?
     Пшигодский, подумав, согласился.
     - Вот что,  хлопцы, мы сейчас с товарищем Пшигодским поедем в Сосновку,
- громко сказал Щабель,  поднимаясь из-за стола, - а вы здесь будьте начеку.
Раймонд, мы поручаем  тебе командование вашим небольшим отрядом. Под утро мы
вернемся и перевезен этих, - указал он рукой на дверь, - в Сосновку.
     У ворот, уже сидя на коне, Щабель наказывал Раймонду:
     -  Гляди в оба. Окна  завесьте. Сторожевых сам проверяй. В случае  чего
коней  с санями  держи  наготове.  Ежели  постовые отряд ихний приметят  или
разведку, так сажай  графинь в сани, сами на  коней и жарьте во  весь дух  в
Сосновку напрямик по лесной просеке. Одним словом, соображай сам, как лучше.
     В это время на другом конце двора Пшигодский прощался с Франциской.
     - Ты что ж, с ними поедешь, ежели обменяют? - глухо спросил он.
     - Может, и поеду. Куда мне?
     - Не езди к ним. Направляйся к отцу в Сосновку.
     - Это к тебе, что ль? Чтобы снова бил, да? Нет, дурех нету. Не хочу я с
тобой жить, понимаешь? Не хочу!
     - Франциска!
     - Ты мне  не угрожай! Я не для того за тебя шла, чтобы ты меня кулаками
утюжил.
     Студеный ветер хлестнул им в разгоряченные лица.
     - Пшигодский! - позвал Щабель.
     - Бить не буду, езжай к отцу. Там поговорим. А туда не езди, а то убью!
     Когда все окна в домике были плотно завешаны, Раймонд и Птаха  еще  раз
обошли усадьбу вокруг. Снег  перестал падать.  Ночь была ясная. Луна кралась
по верхушкам деревьев. Сосны отбрасывали огромные тени.
     В лесу тишина.  Чуть  слышно  скрипит  под  ногами  податливый снег. Он
покрыл все вокруг теплым  ватным одеялом, закутав в него  маленький домик  и
постройки.
     Слышно было, как в конюшне лошади спокойно жевали овес.
     -  Смотрите, товарищи, внимательно, - говорил Раймонд троим партизанам,
- мы под утро вас опять сменим. В случае, если заметите что,  давайте знать.
Расходитесь по своим местам.
     Когда они с Андрием входили в  столовую, Пшеничек, только что пришедший
с караула, уже рассказывал девушкам что-то смешное.
     - Что он здесь брешет?  - спросил Птаха,  расстегивая пояс с патронными
подсумками.
     - Он говорит,  что  ты за  собственной  тенью  бегал,  думая,  что  это
легионер. Правда это? - хохотала Олеся.
     На этот раз Птаха добродушно улыбнулся и безнадежно махнул рукой.
     - Что ж, профессия у него такая - мельник...
     - Что же нам теперь делать, Раймонд? - спросила Сарра.
     -  Я  думаю,  что  вы  с  Олесей  можете ложиться  спать,  а  мы должны
подежурить эту ночку. Посидим, поговорим кой о чем.
     - Я не хочу спать, - отказалась Сарра.
     - И я, - повторила за ней Олеся.
     - Ну, тогда надо заняться чем-нибудь, а то скучно  всю ночь так сидеть,
и  Андрий опять  станет ко мне  придираться, а у  меня  терпение кончится, и
будет скандал, - начинал Леон свою игру в "кошки-мышки".
     - Ты не очень-то на "петуха изображайся", - передразнил его Андрий.
     - Что  ж, я  по-украински хоть  плохо,  но говорю,  а ты по-чешски  что
понимаешь?
     - Опять начали? Надоело! - рассердилась Олеся.
     - Эх,  мандолину б сюда! Я бы  ушкварил полечку,  а вы б  сплясали. Все
равно  один конец. Завтра  ведь  у  нас  праздник. То-то рад, будет Григорий
Михайлович, когда нас с тобой увидит, Олеся! - воскликнул он.
     - Олесю, конечно, а ты-то какая ему радость? - спросил Леон.
     Андрий несколько секунд смотрел на Леона молча, а затем сказал:
     - А ведь у вас в самом деле неплохо дело пойдет!
     - Ты о чем? - осторожно спросил Леон, чувствуя какой-то подвох.
     - Я насчет мельника, Папашка-то ейный  муку молоть будет,  ты языком, а
она, -  и он сделал  на слове "она" ударение, -  пироги печь. Тут тебе целая
фабрика.
     - Зачем ты их  свел, Раймонд? Пошли одного  на караул, и будет  тихо, -
предложила Олеся.
     - Нет,  мы уж свое  отдежурили, а ты можешь  постоять с винтовкой, если
охота, - запротестовал Леон.
     Сарра  сидела  за столом, подперев  голову  рукой.  Раймонд  отдыхал  в
глубоком кресле у камина, не снимая сабли и маузера.
     -  Я видела в  шкафу в  третьей комнате гитары и  мандолины, -  сказала
Сарра.
     - Чего ж ты молчала? - радостно вскочил Птаха.
     -  Нам  ведь  было  не  до  музыки, да  и  сейчас,  пожалуй,  еще  рано
веселиться, - ответила девушка.
     Слушая ее певучий, мягкий говор,  Раймонд представил  себе выражение ее
лица, черные, с холодком, огромные  глаза  и  решительные,  немного  упрямые
губы.  Странно,  но  в  то же  время  и  понятно - ее одну  Андрий слушается
беспрекословно. Раймонд не помнил еще случая,  чтобы этот беспокойный парень
нагрубил ей.
     - Ленька, бери лампу, пойдем струмент глядеть, - сказал Птаха.
     Двери всех  комнат выходили в общий коридор. Леон шел с лампой впереди.
Птаха  следом  за  ним.  Около   чулана  Андрий  задержался,  прислушиваясь.
"Старикашки спят". В комнате,  где помещались Людвига, Стефания и Франциска,
был слышен тихий разговор.
     - А ключ здесь зря торчит, - сказал Андрий и положил его в карман.
     -  Все равно  им через нас  только уйти  можно,  да и  куда побежать? -
ответил Леон, но все же попробовал, заперта ли дверь.
     Через минуту они вернулись, неся в руках три гитары и мандолину.
     -  Там на них лет двадцать  не играл никто, со всех гитар  на одну едва
струн  наберешь. Сейчас я смастерю, - сообщил Андрий и энергично принялся за
работу.
     - Сарра, мы  не  давали  еще ужинать  этим? -  указал Раймонд  рукой на
дверь.
     - Нет, эта полная отказалась принять обед, - ответила Олеся.
     - Как же быть? - спросил Раймонд.
     -  Что ж, я упрашивать должна была ее?  Она  на  меня так посмотрела, -
сказала Олеся.
     -  Ничего, захочет  кушать, сама  попросит,  -  успокоил  Андрий, ловко
накручивая на колышки струны.
     Раймонд подошел к столу, на котором стояла тарелка с ветчиной и хлебом,
и вопросительно взглянул на Сарру. Та задумчиво глядела на огни  камина,  не
обращая на него внимания.
     - Все же нужно передать им это, - сказал он и взял тарелку.
     Сарра взглянула на него с едва заметной иронией.
     - Ты как  думаешь, Раймонд, твоего отца тоже ветчиной кормят? И он тоже
отказывается? - спросила она.
     - Да, но он в руках  у шляхты, какое  же здесь сравнение  с нами?  Если
опять откажутся, я оставлю им, и пусть как хотят, - он направился в соседнюю
комнату.
     Дверь открыла Франциска.
     Людвига,  полулежавшая  на  диване,   поднялась  и  села.  Стефания  не
шевельнулась.
     - Я  принес  вам  ужин.  Почему  вы отказываетесь кушать?  - спросил он
Людвигу, останавливаясь перед ней.
     - Спасибо, но мы не голодны, - неуверенно ответила Людвига. Ей хотелось
есть,  но  ее смущала  Стефания,  наотрез  отказавшаяся принять  что-либо от
"хамов".
     Раймонд поставил тарелку с ветчиной и хлебом на стол.
     - Могу вам сообщить, что вы завтра будете обменены на наших захваченных
жандармерией товарищей.
     -  Нас  обменяют?  Это  вы  правду  сказали?  -  мгновенно "проснулась"
притворившаяся спящей Стефания.
     -  Вы, наверно, редко встречаетесь с  людьми,  которым можно верить,  -
сухо ответил Раймонд.
     Теперь, когда с его  головы была снята заячья шапка, Стефания и Людвига
узнали его.
     - Скажите, этот Пшигодский еще здесь? Я что-то не слышу его голоса, - с
тревогой спросила Стефания.
     - Нет, ом уехал подготовить обмен.
     - Слава богу! - облегченно вздохнула Стефания и сразу же преобразилась.
     Она  еще раз оглядела  с  головы до ног Раймонда  и, стараясь быть  как
можно ласковей, спросила:
     - Скажите, как вы попали в эту ужасную компанию?
     Людвига,  боясь,  что  Стефания   скажет  еще  что-нибудь   бестактное,
поставила тарелку с ветчиной к себе на колени.
     - Мы будем ужинать, - улыбнулась она.  Раймонд шагнул к двери. Стефания
удержала его.
     - Скажите, чем вы подтвердите правдивость ваших слов?
     Раймонд вынул из кармана письма Могельницкого.
     - Я вам верю, - протестовала Людвига, когда он подал ей письма.
     Но Стефания взяла и жадно прочла оба письма.
     -  Матка  боска  ченстоховска!  Хоть  бы  эта  ночь  скорей  прошла!  -
воскликнула она и передала письма Людвиге.
     -  Вы графу  сразу  поставили условие  об обмене на  ваших товарищей? -
спросила та.
     - Да, я сам писал это письмо.
     - А можно узнать, что вы ответили ему на первое его предложение?
     -  Почему же? Сказали, что на деньги не  меняем, нам ведь нужно  спасти
товарищей... - Раймонд вышел, оставив дверь полуоткрытой.
     - Есть! Настроил! - крикнул Птаха и взял первый аккорд.
     Минуту спустя  пальцы заметались  по грифу,  и мандолина  запела  в его
руках.
     -  Бери,  Олеся,  сыграем  наши любимые, -  сказал  Птаха, обрывая свое
музыкальное вступление.
     Олеся  взяла  в  руки  гитару,  легонько тронула  пальцами  басы, и  ей
вспомнилась  маленькая  водокачка у  реки и  вечера,  которые они  проводили
втроем. "Как он  там сейчас,  батько  милый? Если  бы он знал  о  завтрашней
встрече..."
     - Я жду, Олеся.
     Полилась грустная  песня. Она то замирала далеко за степными курганами,
то,  чудилось, ветер  приносил ее издалека. В лирическую мелодию вдруг бурно
ворвались радостные звуки.
     Торжественным  маршем  вступала  на землю весна,  и у  околиц  вечерами
теплыми запевали молодые голоса:

     Ой, там, ой, там, за Дунаем,
     Та за тихим Ду-на-а-ем...

     Песню сменила полька,  задорная, кокетливая. Андрий забыл все. Он играл
с такой страстью, что красота его игры дошла даже до Стефании.
     - А ведь прекрасно играет... - заметила она.
     Людвига любовалась  мастерским  исполнением. Музыка разбудила дремавшую
боль.
     - Раймонд, для кого я играю? - возмутился Андрий.
     Леон подлетел к Сарре.
     -  Задумчивая  женщина!..   Дорогой   товарищ!..  За  счет  завтрашнего
разрешите станцевать.
     Сарра отмахнулась от него.
     Андрий опять  тронул струны, и зазвучал вальс. Леон  ласково взял Сарру
за руку.
     - Но станцевать же можно? Зачем грустить?.. Или со мной не хотите?
     Гитара Олеси вступила прекрасным созвучием басов.
     Сарра встала.
     Леон осторожно обнял ее за талию, сильной рукой повернул вокруг себя.
     Когда пляшут двое молодых и красивых - хорошо.
     Раймонд, улыбаясь, следил за их легкими, изящными движениями.
     "Лихо пляшет чертов чех", - позавидовал Птаха.
     Франциска  стояла у двери,  наблюдая за  танцующими.  Она встретилась с
глазами  Раймонда,  и  оба  невольно  улыбнулись, как когда-то,  при  первой
встрече.
     Раймонд  колебался