Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
е, когда мы все трое очутились в одной комнате, то сразу
почуяли, что пахнет чем-то серьезным. Если видишь салат и приправу, сразу
ясно, какое готовится блюдо.
- Клянусь моей трубкой! - сказал Тремо по-солдатски грубо. - Уж не
ожидают ли прибытия троих приверженцев Бурбонов?
Нам эта мысль показалась весьма вероятной. Ну конечно же, из всей армии
именно нас троих и могли избрать для встречи с ними.
- Князь Нешательский желает говорить с бригадиром Жераром, - объявил
лакей, появляясь в дверях.
Я вошел, а двое моих товарищей остались ждать, снедаемые нетерпением.
Кабинет был небольшой, но роскошно обставленный. Бертье сидел за столиком с
пером в руке, и перед ним лежал открытый блокнот. Усталый и неряшливый с
виду, он был совсем не похож на того Бертье, который слыл законодателем мод
во всей армии и часто заставлял нас, менее состоятельных офицеров, рвать на
себе волосы, когда оторачивал ментик в одну кампанию простым мехом, а в
другую - каракулем. По его гладко выбритому лицу видно было, что ему не по
себе, и, когда я вошел, он посмотрел на меня каким-то бегающим, неприятным
взглядом.
- Командир бригады Жерар! - сказал он.
- Слушаю вас, ваше высочество! - отозвался я.
- Прежде чем начать разговор, я прошу вас дать мне честное слово
благородного человека и офицера, что все сказанное останется между нами.
Клянусь, начало было многообещающее! У меня не было иного выбора, как
дать слово.
- Знайте же, что дело императора проиграно, - сказал он, глядя в стол и
медленно, словно с большим трудом, подбирая слова. - Журден в Руэне и Мармон
в Париже подняли белую кокарду, ходят слухи, что Талейран уговорил Нея
сделать то же самое. Совершенно ясно, что дальнейшее сопротивление
бессмысленно и не может принести нашей стране ничего, кроме несчастий. Итак,
я спрашиваю вас, готовы ли вы вместе со мной захватить императора и положить
конец войне, передав его в руки союзников?
Уверяю вас, что, услышав это гнусное предложение, сделанное мне, старому
другу императора, который получил от него больше милостей, чем любой из его
приверженцев, я мог только стоять как столб и пялить на него глаза. А он
кусал перо и поглядывал на меня, склонив голову.
- Ну? - спросил он.
- Я глуховат на одно ухо, - отвечал я ледяным тоном. - Есть вещи, которых
я не слышу. Прошу вас, позвольте мне вернуться к исполнению моих
обязанностей.
- Ну-ну, не будьте же таким упрямым, - сказал он, вставая, и положил руку
мне на плечо. - Вы же знаете, что сенат отстранил Наполеона от власти и
император Александр отказывается вести с ним переговоры.
- Мсье! - горячо воскликнул я. - Да будет вам известно, что в моих глазах
сенат вместе с императором Александром не стоят осадка в выпитом бокале!
- Что же имеет значение в ваших глазах?
- Моя честь и верность моему славному повелителю, императору Наполеону.
- Все это превосходно, - сказал Бертье, раздраженно пожимая плечами. - Но
факты остаются фактами, и мы, как разумные люди, должны смотреть им в глаза.
Вправе ли мы противостоять воле народов? Вправе ли в довершение всех наших
несчастий допустить гражданскую войну? И, кроме того, наши силы тают. Каждый
час приходят известия о все новых дезертирствах. Пока не поздно, надо
заключить мир с противником; к тому же мы получим немалую награду, выдав
императора.
Я потряс головой так решительно, что сабля зазвенела у меня на боку.
- Мсье! - воскликнул я. - Не думал я дожить до такого дня, когда маршал
Франции падет так низко, что сделает мне столь гнусное предложение. Оставляю
вас на суд собственной вашей совести. Что же до меня, то/пока я не получу
личный приказ императора, сабля Этьена Жерара всегда будет защищать его от
врагов.
Я был так растроган этими словами и собственным благородством, что голос
мой пресекся и я едва сдержал слезы. Хотел бы я, чтобы вся армия видела, как
я стоял с высоко поднятой головой, приложив руку к сердцу, провозглашая свою
преданность императору в трудную минуту. Это было одно из самых великих
мгновений моей жизни.
- Что ж, прекрасно, - сказал Бертье и звонком вызвал лакея. - Проводите
бригадира Жерара в гостиную.
Лакей провел меня во внутренние покои и предложил сесть. Но моим
единственным желанием было уйти, и я никак не мог понять, почему меня
задерживают. Человек, который ни разу не сменил мундир за всю зимнюю
кампанию, чувствует себя неловко во дворце.
Я прождал около четверти часа, а потом лакей снова распахнул дверь, и
вошел полковник Депьен. Боже правый, что у него был за вид! Его лицо стало
белым, как гетры гвардейца, глаза были вытаращены, вены на лбу вздулись, а
усы встопорщились, как у разъяренной кошки. Он был слишком рассержен, чтобы
говорить, и лишь потрясал над головой кулаками, а в горле у него клокотало.
- Отцеубийца! Змея!
Только эти слова я и слышал, пока он метался по комнате.
Мне было совершенно ясно, что ему сделали то же гнусное предложение и он
ответил в том же духе, что и я. Он ничего не сказал мне, как и я ему, потому
что оба мы дали слово, но все же я пробормотал: "Ужасно! Неслыханно!" -
давая ему понять, что я с ним согласен.
Он все еще метался взад-вперед по комнате, а я сидел в углу, как вдруг в
кабинете, из которого мы незадолго перед тем вышли, раздался невероятный
шум. Это было хриплое, злобное рычанье, словно разъяренная собака вцепилась
в добычу. Потом раздался треск и крик о помощи. Мы оба вбежали в кабинет и,
клянусь, только-только поспели вовремя.
Старина Тремо и Бертье покатились на пол, опрокинув стол на себя. Капитан
желтой, костлявой рукой стиснул горло маршала, чье лицо уже стало свинцового
цвета, а глаза вылезли из орбит. Тремо был вне себя, в углах его рта
выступила пена, а на лице было такое безумное выражение, что, я уверен, если
б мы не разжали его железную хватку палец за пальцем, он задушил бы маршала
насмерть. От усилия у него даже ногти побелели.
- Это дьявол! Он искушал меня! - крикнул Тремо, с трудом вставая на ноги.
- Да, меня искушал дьявол!
Бертье же молча прислонился к стене и несколько минут не мог отдышаться,
приложив руку к горлу и вертя головой. Потом он раздраженно повернулся к
тяжелой голубой шторе за креслом.
Штора отдернулась, и в комнату вошел император. Мы все трос вытянулись и
отдали честь, но нам казалось, что это сон, и глаза у нас самих полезли на
лоб, как только что у Бертье. Наполеон был в зеленом егерском мундире и
держал в руке хлыст с серебряной рукояткой. Он взглянул на каждого из нас по
очереди с улыбкой - со своей ужасной улыбкой, которая не отражалась ни в
глазах, ни на лице, - у каждого, я уверен, мороз прошел по коже, потому что
взгляд императора почти на всех оказывал именно такое действие. Потом он
подошел к Бертье и положил руку ему на плечо.
- Вы не должны обижаться на удары, дорогой князь, - сказал он.
Он умел придавать своему голосу мягкий, ласковый тон. Ни в чьих устах
французский язык не звучал так красиво, как в устах императора, и ни в чьих
устах он не бывал таким резким и беспощадным.
- Да ведь он чуть не убил меня! - воскликнул Бертье, все еще вертя
головой.
- Ну, полно! Я сам пришел бы к вам на помощь, если б эти офицеры не
услышали ваш крик. Но надеюсь, вы не пострадали слишком серьезно!
Он сказал это без тени улыбки, потому что в самом деле очень любил Бертье
- больше всех, кроме разве бедняги Дюрока.
Бертье засмеялся, хотя и натянуто.
- Я не привык страдать от руки француза, - сказал он.
- Но тем не менее вы пострадали во имя Франции, - возразил император.
Потом, повернувшись к нам, он слегка дернул старину Тремо за ухо. - А, это
ты старый ворчун, - сказал он, - ты, помнится, был среди моих гренадеров еще
в Египте, а после Маренго получил в награду почетный карабин. Я хорошо помню
тебя, дружище. Значит, старый огонь еще не погас! Он сразу вспыхивает, когда
тебе кажется, что посягают на твоего императора. А вы, полковник Депьен, не
стали и слушать искусителя, И вы, Жерар, тоже. Ваша верная сабля всегда
ограждает меня от врагов. Что ж, в моем окружении оказалось несколько
изменников, но теперь наконец мы знаем истинных друзей.
Можете представить себе, друзья мои, какая радость охватила нас, когда
величайший человек в мире сказал нам эти слова! Тремо так дрожал, что я
боялся, как бы он не упал, и слезы катились по его огромным усищам. Тот, кто
этого не видел, никогда не поймет, какую власть имел император над
загрубелыми сердцами своих ветеранов.
- Так вот, мои верные друзья, - сказал он, - следуйте за мной вон в ту
комнату, и я объясню вам, что значила эта маленькая комедия. Бертье, прошу
вас, останьтесь здесь и позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили.
Для нас было в новинку заниматься делами, в то время как у двери будет
стоять на часах маршал Франции. Однако мы повиновались и последовали за
императором, который отвел нас к оконной нише, попросил подойти ближе и
начал, понизив голос:
- Я выбрал вас из целой армии, считая не только самыми бесстрашными, но и
самыми преданными мне людьми. Я всегда был убежден, что вы все трое никогда
не поколеблетесь в своей верности мне. И если я решился подвергнуть эту
верность испытанию и наблюдал за вами, пока Бертье по моему приказу
уговаривал вас поступиться честью, то это лишь потому, что сегодня, когда
среди самых близких мне людей я вижу черную измену, мне приходится быть
вдвойне осторожным. Но теперь я убежден, что могу положиться на вашу
доблесть.
- До последнего вздоха, ваше величество! - вскричал Тремо, и все мы
повторили вслед за ним эти слова.
Наполеон попросил нас подойти к нему совсем вплотную и еще больше понизил
голос:
- То, что я вам сейчас скажу, я не доверил никому, даже жене и братьям,
об этом будете знать только вы. Наше дело погибло, друзья мои. Наступает
последний парад. Игра проиграна, и надо принять соответствующие меры.
Когда я это услышал, сердце мое словно превратилось в девятифунтовое
ядро. Мы еще надеялись вопреки очевидности, но теперь, когда он, всегда
такой спокойный и уверенный, своим тихим и бесстрастным голосом сказал, что
все кончено, мы поняли, что тучи сгустились и последний луч безвозвратно
угас. Тремо что-то проворчал и схватился за саблю, Депьен скрипнул зубами, а
я выпятил грудь и щелкнул каблуками, дабы показать императору, что есть
души, способные сохранить ему верность в беде.
- Необходимо спасти мои документы и состояние, - прошептал император. -
От их сохранности зависит, какой оборот примут события в дальнейшем. Они
залог нашего будущего успеха, ибо я уверен, что для этих жалких Бурбонов
скамеечка, на которую я ставлю ноги, и та слишком высока, чтобы служить им
троном. Но где мне хранить эти драгоценности? Все мое имущество обыщут, дома
моих сторонников тоже. Их должны спрятать и сохранить люди, которым я могу
доверить то, что для меня важнее жизни. Это священное доверие я оказываю
вам, единственным на всю Францию.
Прежде всего я объясню, что это за бумаги. Вам не придется сетовать, что
я сделал вас своим слепым орудием. Это официальные свидетельства моего
развода с Жозефиной и законного брака с Марией-Луизой, а также рождения
нашего сына и наследника, короля римского. Если мы не сможем доказать это,
будущие претензии моей семьи на французский трон рухнут. Кроме того, тут на
сорок миллионов франков ценных бумаг - это огромная сумма, друзья мои, но
она стоит не больше, чем вот этот хлыст, по сравнению с документами, о
которых я говорил. Я говорю вам все это, чтобы вы поняли, какой огромной
важности дело я вам поручаю. А теперь слушайте, я скажу, где вы получите эти
бумаги и что должны с ними сделать.
Сегодня утром в Париже их вручили моему преданному другу графине
Валевской. В пять часов она в своей голубой дорожной карете выедет в
Фонтенбло. Сюда она прибудет между половиной десятого и десятью. Бумаги
будут спрятаны в карете, в тайнике, который не известен никому, кроме нее.
Она предупреждена, что карету при въезде в город остановят три конных
офицера, и передаст вам пакет. Жерар, вы моложе всех, но старший по чину.
Возьмите вот это кольцо с аметистом, вы покажете его графине как условный
Знак, а потом отдадите его ей вместо расписки.
Получив пакет, вы поедете лесом до разрушенной голубятни. Возможно, я
буду ждать вас там, но если я сочту это опасным, то пошлю своего личного
камердинера Мустафу, чьи приказания вы должны исполнять, как мои
собственные. Крыши у голубятни нет, и сегодня полнолуние. Справа от входа у
стены вы найдете три лопаты. Выкопайте в северо-восточном углу, ближайшем к
Фонтенбло, слева от входа, яму в три фута глубиной. Закопав бумаги, вы
аккуратно разровняете землю, а потом явитесь ко мне во дворец с докладом.
Таков был приказ императора, ясный и исчерпывающий во всех подробностях,
как это умел делать он один. Кончив, он заставил нас поклясться сохранить
тайну до его смерти и до тех пор, пока бумаги останутся там. Снова и снова
он заставлял нас клясться в этом и наконец отпустил.
Полковник Депьен жил в гостинице "Большой фазан", и там мы все вместе
выпили. Мы привыкли к самым невероятным превратностям судьбы, это составляло
неотъемлемую часть нашей жизни, и все же мы были взволнованы и растроганы
необычайным разговором с императором и мыслью о великом деле, которое нам
предстояло совершить. Мне посчастливилось трижды получать приказ из уст
самого императора, но ни случай с Братьями из Аяччо, ни знаменитая поездка в
Париж не таили в себе таких возможностей, как это новое, необычайно
ответственное поручение.
- Если дела императора поправятся, - сказал Депьен, - мы еще доживем до
того, что нас произведут в маршалы. И мы выпили за свои будущие треуголки и
жезлы. Мы условились, что поедем порознь и соберемся у первого столба на
парижской дороге. Так мы избежим всяких слухов, которые могут возникнуть,
если увидят вместе троих таких знаменитых людей. Моя верная Фиалка потеряла
в то утро подкову, и когда я вернулся, кузнец ее ковал, поэтому, приехав на
место встречи, я уже застал там своих товарищей. Я взял с собой не только
саблю, но и пару новых английских нарезных пистолетов с деревянной
колотушкой для забивания зарядов. Я заплатил за них у Трувеля, на рю де
Риволи, сто пятьдесят франков, но зато они били дальше и точнее всяких
других. При помощи одного из этих пистолетов я спас в Лейпциге жизнь старику
Буве.
Ночь была безоблачная, и за спиной у нас ярко светила луна так, что перед
нами по белой дороге все время двигались три черных всадника. Но леса в тех
местах до того густые, что мы не могли видеть далеко. Большие дворцовые часы
уже пробили десять, а графини все не было. Мы начали уже опасаться, что ей
по какой-либо причине не удалось выехать. Но потом мы услышали стук колес и
цоканье копыт. Сперва они были едва слышны. Потом стали громче, яснее,
отчетливее, и, наконец, из-за поворота показались два желтых фонаря, при
свете которых мы увидели двух больших гнедых лошадей, запряженных в высокую
голубую карету. Форейтор осадил их в нескольких шагах от нас, они храпели и
роняли с морд пену. В мгновенье ока мы очутились у кареты и отдали честь,
приветствуя даму, чье бледное, прекрасное лицо смотрело на нас из окна.
- Перед вами трое офицеров, которые действуют по приказу императора,
мадам, - сказал я негромко, наклонившись к открытому окну. - Вы
предупреждены, что мы будем вас ждать.
У графини было очень красивое, белое, как мрамор, лицо - такие лица мне
особенно нравятся, - но, глядя на меня, она становилась все белее и белее.
Резкие морщины избороздили ее лицо, и она прямо у меня на глазах вдруг
превратилась из молодой женщины в старуху.
- Мне совершенно ясно, - сказала она, - что вы трое - низкие обманщики.
Если бы она дала мне своей нежной ручкой пощечину, я не удивился бы
больше. Поразительны были не только слова, но и та горечь, с которой она
выдавила их из себя.
- Право, мадам, - сказал я, - вы к нам несправедливы. Это полковник
Депьен и капитан Тремо. А сам я бригадир Жерар и смею заверить: мне
достаточно лишь назвать свое имя, чтобы всякий, слышавший про меня,
подтвердил...
- Ах, негодяи! - перебила она меня. - Вы думаете, что если я всего только
слабая женщина, меня так легко провести! Презренные лгуны!
Я взглянул на Депьена, который побледнел от ярости, и на Тремо, свирепо
дергавшего себя за усы.
- Мадам, - сказал я холодно, - когда император оказал нам честь, возложив
на нас это поручение, он дал мне в качестве условного знака вот этот
перстень с аметистом. Я полагал, что три достойных человека могут обойтись и
без него, но теперь мне остается только опровергнуть ваши недостойные
подозрения, вручив его вам.
Она поднесла перстень к фонарю, и выражение безысходного отчаяния
исказило ее лицо.
- Это его перстень! - вскрикнула она. - Боже мой, что я наделала! Что я
наделала!
Я понял, что произошло нечто ужасное.
- Скорей же, мадам, скорей! - воскликнул я. - Давайте бумаги!
- Я уже отдала их.
- Отдали! Но кому?
- Трем офицерам.
- Когда?
- Полчаса назад.
- Где эти офицеры?
- О господи, если б я знала! Они остановили карету, и я отдала им пакет
без колебаний, уверенная, что их послал император.
Это было подобно удару грома. Но именно в такие мгновенья я предстаю во
всем своем блеске.
- Оставайтесь здесь, - бросил я товарищам. - Если мимо проедут три
всадника, задержите их любой ценой. Мадам опишет вам их внешность. А я мигом
вернусь.
Стоило мне тронуть повод, и я уже летел в Фонтенбло, как мог лететь
только я на моей Фиалке. У дворца я спрыгнул на землю, бросился вверх по
лестнице, отшвырнул в сторону лакеев, которые пытались преградить мне путь,
и ворвался прямо в кабинет императора. Он и Макдональд с карандашами в руках
что-то отмечали на карте, сверяясь по компасу. При моем внезапном появлении
он поднял голову и недовольно нахмурился, но, узнав меня, переменился в
лице.
- Оставьте нас, маршал, - сказал он и, едва дверь закрылась, нетерпеливо
спросил: - Ну, что с бумагами?
- Они пропали! - воскликнул я и в коротких словах рассказал ему, что
произошло.
Внешне лицо его оставалось спокойным, но я видел, что компас дрожит у
него в руке.
- Вы должны вернуть их, Жерар! - воскликнул он. - На кон поставлена
судьба моей династии. Не теряйте ни секунды! В седло, скорее в седло!
- Кто эти люди, ваше величество?
- Не знаю. Я окружен изменниками. Но они доставят бумаги в Париж. И уж,
конечно, прямо к этому мерзавцу Талейрану! Да, да, эти люди едут в Париж, их
еще можно догнать. Три лучших скакуна из моей конюшни и...
Я не стал дожидаться конца фразы. Я уже бежал вниз по лестнице. Уверяю
вас, и пяти минут не прошло, как я уже галопом вылетел на Фиалке из города,
держа обеими руками в поводу двух лучших арабских скакунов императора. Мне
предлагали трех, но после этого я никогда не посмел бы взглянуть в глаза
моей Фиалке. Я сам любовался собой, когда подлетел к своим товарищам,
озаренный луной, и осадил коней у самых их ног.
- Никто не проезжал?
- Никто.
- В таком случае они на парижской дороге. Скорей в погоню!
Храбрые офицеры не заставили себя ждать. В одно мгновенье они уже сидели
на императорских конях, а своих бросили у обочины. И мы пустил