Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
косточками,
которые там зарывал...")
Еще несколько раз она печет к рождеству пироги, теперь уже без меня.
Печет не так много, как прежде, но печет и, разумеется, всегда присылает мне
"самый удачный из всех".
В каждом письме я нахожу монетку в десять центов, обернутую в туалетную
бумагу: "Сходи в кино и напиши мне, про что картина". Но мало-помалу она
начинает путать меня в своих письмах с другим своим приятелем - тем Дружком,
который умер еще в восьмидесятых годах; все чаще и чаще она остается в
постели не только тринадцатого числа, но и в другие дни. И наконец наступает
по-зимнему холодное ноябрьское утро, когда деревья совсем обнажились и
больше не слышно птиц, а подружка моя уже не может подняться с постели, не
может воскликнуть:
- Ух ты! Погода - в самый раз для рождественских пирогов!
И когда это случается, я ощущаю это сразу. Сообщение от родных лишь
подтверждает весть, которую я каким-то таинственным образом уже получил. И
от меня отрывается что-то - незаменимая часть моего существа, - словно
рвется бечевка и улетает бумажный змей. Вот почему, проходя в то декабрьское
утро по школьному двору, я обвожу глазами небо. Будто надеюсь увидеть двух
упущенных змеев, торопливо и дружно улетающих в небеса.
Компьютерный набор - Сергей Петров
Дата последней редакции - 26.01.00
Трумен Капоте
ОДИН ИЗ ПУТЕЙ В РАЙ
Перевод С. Митиной
Однажды в субботу, погожим мартовским днем, когда дул приятный ветерок и
по небу плыли облака, мистер Айвор Белли купил у бруклинской цветочницы
внушительный букет нарциссов и доставил его - сперва подземкой, а затем
пешком - на огромное кладбище в Куинсе. Он не был здесь с прошлой осени,
когда хоронил жену. Да и сегодня его привели сюда вовсе не сантименты, ибо в
характере миссис Белли, которая прожила в супружестве с ним двадцать семь
лет и произвела на свет двух дочерей, успевших за эти годы стать взрослыми и
выйти замуж, сочетались свойства весьма разнообразные, по преимуществу
трудно переносимые; так что мистер Белли отнюдь не жаждал возобновить
общение со столь беспокойным человеком, хотя бы чисто духовное. Вовсе нет.
Просто суровой зиме вдруг пришел конец, и в этот чудесный денек,
предвещавший весну, ему остро захотелось поразмяться, подышать воздухом,
потешить душу хорошей прогулкой; неплохо, конечно, что попутно он сможет в
разговоре с дочерьми упомянуть о своей поездке на могилу их матери, -
кстати, возможно, это немного умилостивит старшую, а то она как будто
возмущена тем, что он с такою охотой зажил на холостяцкий манер.
Кладбище отнюдь не являло собой мирной, отрадной взору картины; напротив,
оно наводило жуть: на сотни метров вокруг - серые, словно туман, могильные
камни, разбросанные на голой, без единого пятнышка тени равнине, лишь
кое-где поросшей чахлою травкой. Ясно видневшиеся вдали небоскребы
Манхэттена казались отсюда красивой декорацией - они громоздились, как
высоченное надгробие над могилами выжатых до последней капли людей, бывших
когда-то, очень давно, жителями Нью-Йорка. При виде столь причудливой
композиции мистер Белли - а он был по профессии сборщик налогов и потому
умел оценить иронию, пусть самую жестокую, - насмешливо улыбнулся, даже
хихикнул, и все-таки... Боже правый! - у него поубавилось бодрости, и он уже
не так весело вышагивал по прямым, усыпанным гравием кладбищенским дорожкам.
Он шел все медленнее и наконец остановился совсем. "Лучше было повести Морти
в зоологический сад", - мелькнуло у него в голове. (Морти был его трехлетний
внук.) Но повернуть сейчас обратно было бы просто хамством, мстительностью
по отношению к жене. Да и зачем пропадать букету? Бережливость и
добропорядочность заставили его ускорить шаг, и он тяжело дышал от спешки,
когда наконец нагнулся, чтобы втиснуть нарциссы в каменную урну, пустевшую
на серой неполированной плите с аккуратными готическими буквами. Надпись на
плите уведомляла, что
САРА БЕЛЛИ
1901-1959
в прошлом -
ВЕРНАЯ СУПРУГА АЙВОРА
ЛЮБИМАЯ МАТЬ АЙВИ И РЕБЕККИ
Господи, какое все-таки облегчение сознавать, что эта женщина наконец-то
умолкла! Но как ни успокоительно было это сознание, подкрепляемое к тому же
приятными мыслями о его новой, тихой, холостяцкой квартире, оно уже не могло
вновь зажечь в нем внезапно угасшую радость бытия, которую вызвал у него
погожий денек, вернуть ему уверенность, что сам-то он будет жить вечно.
Выходя из дому, он предвкушал столько удовольствия от прогулки, свежего
воздуха, аромата приближающейся весны. А вот сейчас вдруг подумал, что зря
не надел шарфа: солнце сияло обманчиво, оно еще не грело по-настоящему, да и
ветер что-то вдруг разыгрался вовсю. Расположив покрасивей нарциссы, он
пожалел, что нельзя поставить их в воду - тогда они сохранились бы дольше,
но потом махнул на цветы рукой и повернулся, чтобы уйти.
Путь ему загораживала какая-то женщина. Хотя народу на кладбище было
немного, он ее не заметил раньше и не слышал, как она подошла. Не давая ему
пройти, она мельком взглянула на нарциссы. Потом глаза ее, смотревшие из-за
очков в металлической оправе, вновь обратились к мистеру Белли.
- Хм. Родственница? - спросила она.
- Жена, - ответил он и для порядка вздохнул.
Она тоже вздохнула - странный это был вздох; в нем чувствовалось
удовлетворение.
- Ох, простите!
У мистера Белли вытянулось лицо:
- Ничего не поделаешь.
- Беда-то какая.
-Да.
- Но она недолго болела? Не мучилась?
- Н-н-нет, - протянул он, переминаясь с ноги на ногу. - Это случилось во
сне. - Потом, чувствуя по ее молчанию, что она не удовлетворена столь
кратким ответом, добавил: - Сердце.
- Ох ты! Вот и отец мой из-за этого умер. Совсем недавно. Значит, у нас с
вами есть кое-что общее, - сказала она и жалобным тоном, от которого ему
стало не по себе, добавила: - Нам есть о чем поговорить.
- ...понимаю, каково вам.
- Но они хотя бы не мучились. Это уже утешение.
Запальный шнур, подведенный к терпению мистера Белли, догорал. До сих пор
он, как это приличествовало случаю, не поднимал глаз, только вначале бросил
на женщину беглый взгляд, а потом ограничивался созерцанием ее туфель,
грубоватых и прочных, - такую обувь, именуемую практичной, обычно носят
пожилые женщины и сиделки.
- Большое утешение, - сказал он и совершил одновременно три действия:
поднял глаза, коснулся борта шляпы и сделал шаг вперед.
Но она опять не дала ему пройти, как будто ее кто-то нанял специально,
чтобы его не пускать.
- Вы не скажете мне, который час? А то у меня часики старые, -
проговорила она, смущенно похлопывая по какому-то вычурному механизму,
красовавшемуся у нее на запястье. - Мне их купили, еще когда я кончила
среднюю школу. Так что теперь они ходят неважно, старые очень. Но вид у них
симпатичный.
Мистеру Белли пришлось расстегнуть пальто и извлечь из жилетного кармашка
золотые часы. За это время он успел основательно разглядеть стоявшую перед
ним женщину, чуть ли не разобрать ее на составные части. В детстве она,
вероятно, была совсем светлая, об этом говорило все: и белизна ее чистой
скандинавской кожи, и здоровый крестьянский румянец на пухлых щеках, и
синева простодушных глаз - такие честные глаза и красивые, несмотря на очки
в металлической оправе, но волосы, - по крайней мере, жиденькие кудельки
перманента, выглядывавшие из-под серо-бурой фетровой шляпы, - казались
бесцветными. Была она чуть повыше мистера Белли - а ему с помощью
специальных прокладок в туфлях удалось дотянуть свой рост до метра
семидесяти трех - и, должно быть, потяжелей его; во всяком случае, вряд ли
она испытывала особое удовольствие, поднимаясь по лестнице. Руки - что ж,
типично кухонные руки; ногти - мало того, что обкусаны до мяса, так еще и
покрыты каким-то диковинным перламутровым лаком. Простое коричневое пальто,
в руках простая черная сумка. Когда он, разглядев все эти частности, снова
свел их воедино, оказалось, что перед ним - очень приличная на вид женщина,
и она ему явно нравится; правда, этот лак на ногтях внушает подозрение, но
все-таки чувствуется - она из тех, кому можно довериться. Так же, как он
доверялся во всем Эстер Джексон - мисс Джексон, своей секретарше. Да, да,
вот кого она явно напоминает - мисс Джексон. Не то чтоб сравнение это было
особенно лестным для мисс Джексон (о которой он как-то раз, в пылу
супружеской ссоры, сказал, что она "изящно мыслит и вообще на редкость
изящна"). И все же стоявшая перед ним женщина, казалось, исполнена
доброжелательности, а именно это свойство он так ценил в своей секретарше
мисс Джексон, в Эстер (как он недавно по рассеянности к ней обратился). Он
решил даже, что они примерно одного возраста - обеим сильно за сорок.
- Полдень. Ровно двенадцать.
- Подумать только! Да вы, наверно, с голоду умираете! - воскликнула она,
и, раскрыв сумку, стала разглядывать ее содержимое, словно это была корзина
для пикника, до того набитая всякой снедью, что ее хватило бы на
smogasbord[*Холодные закуски, подаваемые с пивом и водкой (норвеж.)]. Потом
извлекла оттуда горсть земляных орехов. - Я кроме орешков почти ничего и не
ем - с тех самых пор, как папаша... с тех пор, как мне больше не для кого
стряпать. Вот я так говорю, а, по правде сказать, сама по своей стряпне
соскучилась; папаша всегда говорил, у меня все вкусней, чем в любом
ресторане. Но что за радость стряпать для себя одной? Даже если умеешь печь
пироги, легкие, как пух. Берите орешки. Угощайтесь. Я только что их
поджарила.
Мистер Белли взял орехи. Он всегда их по-детски любил и сейчас, усевшись
на могилу жены, чтобы с ними расправиться, думал лишь об одном, - хорошо б,
у его новой приятельницы их было побольше. Жестом он предложил ей сесть
рядом и с удивлением заметил, что она смутилась. И без того румяные щеки ее
раскраснелись еще сильней - можно было подумать, что он предложил ей
превратить могилу миссис Белли в любовное ложе.
- Вам-то можно. Вы муж. А я? Разве ей бы это понравилось? Какая-то чужая
женщина расселась тут, на ее... на месте ее последнего упокоения...
- Ну что вы! Располагайтесь. Сара ничего не имела бы против, - сказал он,
радуясь, что мертвые не могут слышать. Ему стало жутковато и в то же время
смешно, когда он подумал, что сказала бы Сара, эта любительница бурных сцен,
ревниво осматривавшая его одежду в поисках белокурых волос и следов губной
помады, что сказала б она, если бы могла видеть, как он щелкает орехи,
рассевшись у нее на могиле вместе с женщиной, не лишенной привлекательности.
И вот тут-то, когда она осторожно присела на краешек могилы, он обратил
внимание на ее левую ногу. Нога не сгибалась и торчала, словно она вытянула
ее нарочно, чтоб подставлять подножки прохожим. Перехватив его любопытный
взгляд, она улыбнулась, подвигала ногой.
- Несчастный случай, понимаете? Я еще маленькая была. Свалилась с русских
гор на Кони-Айленде. Правда. Про это даже в газетах было. Никто не понимает,
как я осталась жива. Но колено с тех пор не сгибается. А так мне это ничуть
не мешает. Только танцевать не могу. А сами-то вы охотник до танцев?
Мистер Белли помотал головой - рот у него был набит орехами.
- Ага, значит и это у нас с вами общее. Хм... Танцы. Я бы, наверно,
любила танцевать. Но не могу. А вот музыку обожаю.
Мистер Белли кивнул в знак солидарности.
- И цветы, - добавила она, потрогав нарциссы. Потом пальцы ее поползли
вверх по плите и прошлись по выбитым на мраморе буквам его имени, словно она
читала шрифт для слепых.
- Ивор, - прочла она, неверно произнеся его имя. - Ивор Белли. А меня
звать Мэри О'Миген. Жаль, что я не итальянка. Вот сестра у меня итальянка;
ну, то есть она замужем за итальянцем. Ой, до чего ж он веселый, а
добродушный какой и хлопотун, как все итальянцы. Он говорит, никогда не едал
макарон вкуснее, чем у меня. Особенно под рыбным соусом. Вам непременно надо
их как-нибудь попробовать.
Мистер Белли, покончив с орехами, стряхивал скорлупу с колен.
- Что ж, перед вами еще один любитель макарон. Только я не итальянец.
Просто фамилия у меня такая. А сам я еврей.
Она нахмурилась, но не в знак неодобрения, а так, словно сообщение это
каким-то непонятным образом смутило ее. - Мы выходцы из России. Я там
родился.
При этих словах она снова воспрянула духом и заговорила еще оживленней:
- А мне наплевать, что там газеты пишут. Я уверена: русские - они такие
же, как все. Люди как люди. Вы смотрели по телевизору балет Большого? После
такого можно гордиться, что родился в России, верно ведь?
"Она хочет сделать мне приятное", - подумал он и промолчал.
- Свекольник, горячий или холодный, со сметаной. Хм... м... Вот видите, -
сказала она, снова протягивая ему пригоршню орехов, - вы же проголодались.
Бедняжка. - Она вздохнула. - Как вы, наверно, соскучились по домашней
стряпне!
Он и в самом деле соскучился и сейчас, когда от разговоров о еде у него
разыгрался аппетит, отчетливо это понял. При Саре у них был превосходный
стол, разнообразный и вкусный; все всегда подавалось вовремя. Ему
вспомнились праздничные, пахнущие корицей дни; вспомнились обеды -
аппетитная мясная подливка и винцо, накрахмаленная скатерть, "парадное"
серебро и приятная послеобеденная дремота. И ведь вот еще что - ни разу в
жизни Сара не попросила его хотя бы тарелку вытереть (он слышал, бывало, как
она тихонечко напевает в кухне), ни разу не пожаловалась, что ей надоело
хозяйничать. Она ухитрялась так растить девочек, будто их воспитание было
ровной чередой радостных, тщательно подготовленных ею событий; участие в нем
мистера Белли сводилось к роли восхищенного наблюдателя. И если теперь он
мог гордиться своими дочерьми (старшая, Айви, была замужем за
хирургом-стоматологом и жила в Бронксвилле, младшая - за А. Дж. Крэкоуэром,
совладельцем юридической фирмы "Финнеган, Лэб и Крэкоуэр"), то этим он
всецело обязан Cape - обе они были личным ее достижением. Вообще, в пользу
Сары можно сказать немало, и ему самому было отрадно, что он так думает, что
ему вспоминаются сейчас не те нескончаемые, невыносимые часы, когда она
точила на нем язык, разнося его за простецкие манеры и за ею же выдуманные
пороки - и в покер-то он играет, и за женщинами волочится, - а совсем
другие, приятные, моменты: вот Сара горделиво демонстрирует самодельные
шляпки, вот она зимней порой разбрасывает на подоконниках крошки для
голубей... Поток видений, сносящий в море сор неприятных воспоминаний... Он
почувствовал грусть и обрадовался этому чувству, а вместе с тем огорчился,
что не испытывал огорчения до сих пор; но хотя он вдруг совершенно честно
отдал должное Саре, он был не в силах притворяться, будто жалеет, что их
совместная жизнь кончилась, - ведь в общем-то, сейчас ему живется гораздо
приятнее, чем при ней. А все-таки лучше было вместо этих нарциссов принести
ей сегодня орхидею - яркую, праздничную, вроде тех, какие она всякий раз
сберегала после дня рождения которой-нибудь из дочек и держала потом в
холодильнике, покуда они не завянут.
- ...ведь верно? - услышал он вдруг и не сразу понял, кто это говорит;
потом, растерянно поморгав, узнал Мэри О'Миген - голос ее звучал
безостановочно, не доходя до его сознания, очень робкий, усыпляющий голос,
странно тихий и молодой для такой дородной особы.
- Я говорю, они у вас умницы, верно?
- Да как вам сказать... - осторожно ответил мистер Белли.
- Скромничайте, скромничайте! А я все равно уверена, что умницы. Если они
в папу. Ха-ха! Вы не подумайте только, что я это серьезно, я шучу. Нет,
правда, до смерти обожаю ребятишек. Не променяю ребенка ни на кого из
взрослых. У моей сестры их пятеро: четверо мальчишек и одна девочка. Дот,
моя сестра, вечно пристает ко мне, чтобы я с ними посидела, - ведь теперь у
меня уйма времени, уже не нужно всякую минуту присматривать за отцом. Они с
Франком - это мой шурин, я вам про него рассказывала, - так вот они говорят:
Мэри, лучше тебя никто с ребятами не умеет, да еще чтоб от них удовольствие
получать! Но это ж так просто: напоить ребятишек горячим какао, а потом
пускай всласть пошвыряются подушками - будут спать, как убитые.
- Айви, - прочла она вслух, вглядываясь в надгробную надпись. - Айви и
Ребекка. Хорошие имена. Уверена - вы делаете для них все, что только можно.
Но две маленьких девочки без матери... - Да нет же, - возразил мистер Белли.
(Ей наконец удалось втянуть его в разговор.) - Айви сама уже мать. А Бекки
ждет ребенка.
На лице ее промелькнуло разочарование, но тут же сменилось удивлением:
- Как, уже дедушка? Вы?
У мистера Белли были кое-какие тщеславные заблуждения: ему, например,
казалось, что у него больше здравого смысла, чем у других; а еще он считал
себя ходячим компасом; луженый желудок и умение читать вверх ногами также
способствовали его самоутверждению. Но, глядя на себя в зеркало, он не
испытывал особого восторга; не то чтоб он был недоволен своею внешностью,
просто он понимал, что она очень так себе. Урожай его темных волос осыпался
вот уже несколько десятилетий, и сейчас голова его напоминала обнажившееся
поле; нос явно выказывал характер, а подбородок, хоть и усердствовал
вдвойне, все-таки был бесхарактерный; плечи широкие, да он и весь был
широкий. Разумеется, вид у него был опрятный: он следил, чтобы туфли его
всегда сверкали, своевременно отдавал белье в стирку, дважды на дню скоблил
и припудривал свои синеватые щеки. Но все это не скрадывало, а скорее
подчеркивало его заурядность - ничем не примечательный человек средних лет и
среднего достатка. Однако он и не думал оспаривать льстивые слова Мэри
О'Миген - ведь что там ни говори, а незаслуженный комплимент зачастую самый
приятный.
- Черт, да мне уже пятьдесят один, - сказал он, убавив себе четыре года.
- Впрочем, нельзя сказать, чтобы я их чувствовал.
Сейчас он и в самом деле не чувствовал своих лет. Может быть, потому что
ветер улегся и солнце уже припекало по-настоящему. Как бы то ни было, в нем
вновь разгорелась надежда, он вновь был бессмертен и строил планы на
будущее.
- Пятьдесят один? Это же пустяки! Самый расцвет для мужчины. Если,
конечно, следить за собой. Мужчине вашего возраста нужен уход, о нем кто-то
должен заботиться.
Пожалуй, на кладбище человек в безопасности от дамочек, ищущих себе мужа?
Мысль эта, внезапно пришедшая ему в голову, остановилась и замерла, покуда
он всматривался в простодушное, приветливое лицо Мэри О'Миген, пытаясь
прочесть в ее взгляде коварный умысел. Хоть и несколько успокоившись, он все
же почел за лучшее напомнить ей, где они находятся.
- А ваш отец... - тут мистер Белли сделал неловкий жест, - он тоже
где-нибудь здесь поблизости?
- Папаша? Да нет. Он был решительно против. Ни в какую не хотел, чтобы
его закопали. Так что он дома.
Перед глазами мистера Белли возникло тягостное видение, которое не смогли
отогнать даже последующие слова Мэри О'Миген:
- То есть его прах, конечно! Что поделаешь! - Она пожала плечами. -
Такова была его воля. А, понимаю: вам невдомек - что же я здесь тогда делаю?
Просто я тут неподалеку живу. Неплохая прогулка да и вид...
Разом обернувшись, они стали вглядываться в даль. Над шпилями небоскр