Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
нца.
Боже милостивый! Не оставь несчастного.
И в это мгновение бык - в двух шагах уже от своей жертвы - как
вкопанный остановился, запрокинув шею: ее петлей обхватил аркан, ловко
пущенный рукой незнакомца, который как раз выбрался из осоки. Заслышав
погоню, поспешил он на шум и подоспел вовремя. Минута - и его соперник был
бы растоптан.
Почуяв тугую петлю на шее, застигнутое врасплох животное обратилось
против нового противника, но и тот успел повернуть коня и, перекинув конец
аркана через плечо, помчался прочь через луговину.
Вот это была гонка! Грузный зверь вынужден был состязаться с самым
резвым рысаком. Петля напряглась на его горле, и он пошел скакать сломя
голову, не разбирая дороги. Так теперь и скакать ему, пока не надорвется.
Всадник, который несся к беговой дорожке, внезапно уклонился в сторону.
Бык промчался мимо, поменявшись с ним местами, но не замечая уже и этого.
А преследователь вытащил ременную плеть и принялся подхлестывать быка,
который несся все быстрее. Конский топот, хлопки бича, ликованье зрителей
совсем паморки у него отшибли, и он только знай скакал. Бока его были
взмылены, на морде пузырилась кровавая пена, язык свесился наружу. Вот и
площадка, окруженная ревущей толпой. Тут бык пошатнулся, запнулся о край
канавы, пробежал еще довольно далеко, но, не в силах удержаться уже на
мощных своих ногах, ткнулся мордой в землю, растянулся на траве и издох.
С веселыми кликами, возгласами "виват" провожала толпа по улицам нового
своего короля, которому перед домом каждого магистратского советника и
судьи полагалось остановиться и выпить стакан вина за здоровье хозяина:
обычай, показывающий, что венценосному избраннику троицына дня надлежало
быть не только отличным наездником, но и добрым питухом. Тем паче что
после всех возлияний требовалось еще вкупе с заседателями и в хоромы к
Яношу Карпати завернуть.
Оставим за собой право сказать еще в свое время об этих хоромах и
тамошних развлечениях, пока же уступим место новому герою нашей истории,
дабы и он мог сыграть в ней равно интересную роль, а вещей второстепенных
коснемся лишь мимоходом. Нижеследующее увеселение и не относится, кстати,
к самым примечательным, разыгрывающимся в доме Карпати обыкновенно в дни
его тезоименитства, когда к набобу съезжаются дворяне и цыгане со всей
округи и актеры устанавливают под навесом холстинные свои декорации, поэты
состязаются в пылких дифирамбах, именитые ораторы произносят витиеватые
тосты, - когда фейерверк взвивается к небу, и загораются риги, и
смуглорожие музыканты в отблесках пламени подмывающе весело ударяют в
смычки, и господа пускаются в пляс с деревенскими молодицами...
Заместо всего этого узрим мы сейчас одну лишь дикую забаву, именуемую
"переходящий кубок". Заключается она в том, что _самородки_ усаживаются в
пустом зале за огромный круглый стол, - никакой ломкой мебели в этом зале
нет, одни пуфики без ножек и без ручек: их не схватишь и не разобьешь об
чужую голову. Гостям вручается овальный бокал без ножки, который нельзя
поставить. Наполняемый гайдуками, стоящими у каждого за спиной, бокал
волей-неволей выпивается и передается соседу. Он таким образом
беспрестанно ходит по кругу, и едва гость осушит его, остальным полагается
хором спеть: "Румын опрокинул, сказал: "Санатате"..." [Sanatate - будем
здоровы (рум.)]
В результате знатной сей забавы сначала один из бражников, потом другой
валился под стол, и гайдуки укладывали его на рогожку у стенки: спи себе
на здоровье хоть до завтрашнего вечера; а остальные пили дальше. Это
преприятнейшее, вне всякого сомнения, времяпрепровождение продолжалось,
пока за столом не оставался один-единственный человек - обыкновенно Банди
Кутьфальви.
По вину, которое подавалось, всегда можно было наперед сказать, каким
будет застолье. Зависело это от природы самих вин.
Когда кубок ходил с немейским, делалось шумно, языки развязывались,
один скабрезный анекдот следовал за другим, и над ними хохотали от души;
выбывавшие из строя спали, сладко похрапывая, а остававшийся последним
братски целовал выводивших его под руки гайдуков.
Но когда состязались на вилланьское, все уже на десятом кругу начинали
задираться, злиться и дуться, в бутылку лезть и на рожон; валявшиеся на
полу орали и стонали, а пересидевший их герой руками-ногами отбивался от
хозяйской челяди, и его силком приходилось укладывать в постель.
Как-то отведали таким же манером и заграничного винца, но от него всей
компании померещилось, будто они на швыряемом бурей судне, в облегчение
коего все седалища и сам стол полетели за окна, полегшие же на пол
принялись жаловаться на морскую болезнь, так что Банди Кутьфальви хотел их
тоже за борт выбросить.
А чтобы одним ударом убить двух зайцев и не скучать, пока бокал всех не
обойдет, особенно когда застолье большое, доставали карты. "Мы по
маленькой, - говаривали спервоначалу, - по десяточке". Но через час
ставили уже по тысяче, и не один муж разумный и предусмотрительный, твердо
положив себе играть помалу и не напиваться, лишь изрядно нагрузившись и
опустошив кошелек, отваливался от стола.
Как видно из нашего рассказа, замысловатое сие увеселение довольно
скучновато. Забавляться тем, как поэт по общему требованию ходит колесом,
а цыган декламирует стихи, какие заковыристые тосты подымает местный
кантор, а Мишка Хорхи с какой серьезной миной возглашает тропарь, - для
этого, право же, самому надо напиться, а не книги читать.
Едва заседатели ввели новоиспеченного троицына короля, барин Янчи
немедля велел всем убираться и оставить их наедине.
Сам он сидел в своем кресле, ноги опустив в огромный ушат с водой и жуя
горький миндаль. Все это, чтобы приготовиться хорошенько к вечернему
возлиянию.
- Как зовут тебя, братец? - спросил он короля.
- Михай Киш, к услугам вашей милости.
- Ну, Мишка, молодец! Ты мне понравился. Так, значит, с этой троицы год
будешь королем? И чем же ты все это время заниматься собираешься?
Парень подкрутил усики, поглядел в потолок.
- Сам не знаю. Одно знаю, что поважней буду теперешнего.
- А если скинут тебя через год?
- Опять в табунщики пойду в Надудвар, откудова пришел.
- Что ж, ни отца у тебя нет, ни матери?
- Никогошеньки. И не видывал их никогда.
- Так слушай, Мишка. Что ты скажешь, ежели я тебя еще важнее сделаю,
чем даже тебе мерещится? С этой вот барской компанией за один стол посажу,
денег дам, сколько надо, чтобы пил ты, в карты с ними резался, как ровня,
как тот же барин, благородный Киш Михай, надудварский помещик? А?
- По мне пожалуй; не знаю вот только, как держаться, чтобы за барина
сочли.
- Чем развязней, тем лучше; робость - вот что мужика сразу выдает.
- Ну, коли так, я готов.
- Везде со мной будешь ходить: пить, картежничать, драться,
безобразить; мужчин лупить, девиц соблазнять, - какая уступит. А через год
- шабаш, поцарствовал: скидывай мундир дворянский, надевай гайдуцкую
красную разлетайку. Поставлю тебя начальником над моими гайдуками, и
будешь тем самым господам прислуживать, вместе с которыми год целый
бражничал да картежничал; барышень тех в карету подсаживать, которых еще
на масленицу сам катал. Не знаю, как ты, а по-моему, штука знатная! Вот
будут плеваться барчуки, а дамы-то краснеть до ушей, как узнают, с кем они
повелись!
Парень подумал и кивнул:
- Ладно, что ж.
Барин Янчи взглянул на часы.
- Сейчас три четверти четвертого. Запомни! Ровно через год, без
четверти четыре истекает царствие твое и дворянство. Но до тех пор - ты
барин, как и все; каждый месяц от меня тысячу форинтов денег получаешь на
прокут; вот тебе первая тысяча, здесь, в этом кошеле. Ну а теперь иди,
гайдуки мои оденут тебя; как готов - в питейную залу спускайся. С челядью
- груби, а то заметят, что мужик; господ всех только ребячьими именами
кличь: Мишка там, Банди, Лаци, Фрици да Лепци. Меня, сам знаешь, Янчи
зовут.
Полчаса спустя Мишка был выряжен барином.
В питейной уже шло веселье, потому что обычай был таков: всех
принимать, но никого не ждать. Хозяин дома представил гостям
новоприбывшего как надудварского помещика Михая Киша, настоящего
самородка: переодетый табунщиком, явился он венок добывать и каким
молодцом себя показал.
Все нашли это выдумкой поистине самобытной. Да и по глазам видать:
свой, не мужик! Каждое движенье: как сел, как облокотился, шляпу в угол
зашвырнув, - все эти задиристые замашки хорошее воспитанье обличают.
Настоящий-то бетяр головы здесь не посмел бы поднять, а этот вон - со
всеми запанибрата! Всем припомнилось вдруг, что сразу дворянина в нем
признали, а некоторые определенно и раньше с ним где-то встречались - на
обедах у губернатора или на статуциях [торжественное введение, вступление
в должность]. Мишка тут же, конечно, и сам все это отлично припомнил и
через минуту пил на брудершафт со всей честной компанией. Так привычно,
просто стало ему, будто век с ними жил, даже сам удивился: как легко,
однако, барское обхожденье усвоить.
Тут и кубок вкруговую пошел.
Мишка тотчас новую, неизвестную еще застольную затянул, которую
компания разом подхватила, найдя много лучше прежней.
Расчувствовавшийся Фрици Калотаи подбежал к нему и обнял.
- Ну ты, не сопри у меня чего тем делом, эй! - сказал ему Мишка,
каковое предостережение - не более чем непритязательный кабацкий экспромт,
но в отношении Фрици весьма уместный - почтено было всеми за остроту
капитальнейшую.
Часа не прошло, как Мишка сделался в общих глазах решительным героем:
перепить его не мог никто, кубок опорожнял он всякий раз до самого дна,
ставками бросался щедро, выигрывал, что называется, дуром и даже бровью не
ведя, - так хладнокровно забирая деньги, точно дома их у него греби
лопатой. Даже взаймы дал Калотаи, что уж равнозначно полному к ним
пренебрежению, ибо Фрици долгов своих никогда не возвращал.
Головы от винного состязания почти у всех отяжелели, все перешли грань
между легким хмельком и опьянением, - вкуса в вине уже никакого, одна
дурнота да оскомина, которую смыть хочется, залить. Тут Банди Кутьфальви
показывал обыкновенно старый свой фокус, который заключался в следующем:
запрокинуть голову и влить в горло полный бокал, ни разу при этом не
глотнув или, выражаясь профессионально, не "бульканув". Глотка для этого
потребна, как известно, здоровая и привычная, так что из компании разве
только одному-двоим и удавалось повторить фокус Банди.
- Это все ерунда, - заявил Мишка Киш, без малейшей натуги выполнив
задачу. - Вы вот сделайте, как я! Попробуйте за песней бокал выпить, не
переставая петь!
Тогда это было внове и давалось нелегко, поскольку гортань и кадык не
должны дрогнуть, покуда проходит вино, а звук - прерваться.
И этот-то номер с неподражаемым искусством исполнил, к общему
удивлению, Мишка Киш, передав бокал дальше, - повторить.
Все, конечно, осрамились. Каждая попытка оканчивалась только новым
провалом: за питьем пение прерывалось, и неудачники со смехом указывали
пальцами друг на друга.
Мишка еще раз показал, как надо.
- А ну, подай кубок! - вскричал наконец Банди и сам приступил к опыту.
Вначале все шло гладко, но капля, видно, попала не в то горло,
удерживаемый воздух вырвался наружу, и изо всех отверстий, словно у
всплывшего кита или из головы морского божества, венчающей фонтан, разом
брызнуло вино.
Последовавшее придется описать подробней, тем паче что почитается такое
забавой отменной, коей нельзя потом и нахвалиться.
Весь стол вскочил, надрываясь от хохота, меж тем как Банди кашлял, еле
переводя дух, грозясь Мишке кулаком и выдавливая в промежутках: "Убью!"
Наконец, отдышавшись, засучил рукава на толстых, мясистых лапах и взревел:
- Держись теперь! Пришибу! Всю бражку укокошу!
При такой угрозе все опрометью кинулись к дверям. Обычай его был
слишком хорошо известен, в этакую минуту ему уж лучше не попадайся, а
спасайся, как можешь: деру давай или наземь ложись. Банди, наподобие
медведя, лежачих не трогал. Гайдуки и самого барина Янчи проворно потащили
к выходу. У кого ноги заплетались, заползли кое-как под стол.
Один Мишка Киш не двинулся с места.
Кутьфальви был огромный, зверской силищи мужчина. Ему ничего не стоило
трехпудовый мешок зубами через голову перебросить и талер пополам
раскусить. Один останавливал он на скаку понесшую лошадь. Достоинства эти
снискали ему такое уважение, что нужно было очень уж опьянеть, чтобы с ним
связаться. Подобная дерзость кончалась обыкновенно тем, что звероподобный
наш Бронт [один из трех циклопов] изрядно отделывал своего уступавшего
силой и весом противника.
"Ой, Мишка, несдобровать тебе!" - ахали-охали все, видя, что он лицом к
лицу остался с разозленным неудачей великаном, который, раскидывая стулья,
с простертыми руками устремился к нему, чтобы смять, свалить, уложить
одним ударом.
Но табунщику-дворянину не привыкать было к таким переделкам. Едва
противник приблизился, он мигом нырнул вниз, ускользая от его кулаков, и
показал, как у них дерутся.
Одной рукой ухватить за шейный платок и закрутить хорошенько, чтобы
дыхание сперло, а другой - дав одновременно подножку - ударить под колено:
вот прием табунщиков, который неизменно оправдывает себя даже против самых
дюжих силачей. Не беда, коли между делом и по кумполу раз-другой попадет.
Затем и ходят табунщики обыкновенно с непокрытой головой: закалят ее -
никакой фокош не возьмет.
Собутыльники услыхали только невероятный грохот и, обернувшись, увидели
из дверей, что Банди Кутьфальви во весь свой исполинский рост без движенья
растянулся на полу, а противник, коленом наступив ему на грудь,
беспрепятственно тузит его по чем попало, как сам он, бывало, сколько раз
приятелей во время попоек. Ну, получил, сударь, на орехи! Все были рады:
нашла-таки коса на камень, и Мишку, отмстителя многолетних обид, который
отпустил наконец ворот и оставил побежденного валяться, чуть не на руках
носили и пили за его здоровье до самого утра.
Кутьфальви же, которого гайдуки после этого небольшого развлечения
вынесли из зала и уложили осторожно, проспал до полудня и во сне видел,
будто с горы скатился в глубокий карьер, все бока себе обломав о
выступающие камни. Проснувшись, он очень удивился, что и наяву чувствует
ушибы.
С того дня стал Мишка Киш любимцем барина Янчи и желанным гостем всех
окрестных мужских компаний.
В пояснение этого последнего надо сказать, что на Альфельде, и особенно
в Банате, мужской сепаратизм господствует не только в местах публичных, -
он и на частную жизнь, на увеселения распространяется. При женщинах
мужчины не умеют веселиться и всячески стараются отделаться от них. Это
обычно того сорта люди, которые даже в одинокие свои минуты не ищут
счастливой близости с более нежным, ласковым существом и, кроме дворовых
девок да продажных городских красоток, всякого дамского общества чураются.
А коли женаты, то с супругами обходятся, как со служанками, со служанками
же - как с женами. Подобные компании - лучшие рассадники всяческого
варварства, настоящие разбойничьи семинарии для дворян. Будь я поэт,
непременно сравнил бы их с лесами, лишенными цветов, - и погрешил бы
против истины, ибо бражничество, злонравие, порок распускаются там пышным
цветом.
Некоторый разлад в эти крепко спаянные прежде мужские товарищества
внесло сословное собрание 1825 года. Кого одна, кого другая обязанность
исторгала из дружеского круга, и хотя рыбак рыбака увидит и в Пожони [ныне
Братислава - город, где вплоть до революции 1848 года созывалось
венгерское сословное (дворянское) собрание], все же те времена словно
новый, необычный оборот дали событиям, на колючий куст диких нравов
привили иной черенок. Начались споры о политике. Увлечение тоже достаточно
дикое, но хоть не одну глотку да легкие приводящее в движение, а сердце и
разум, - напоминающее, что есть интересы, которые простираются подальше
бражного застолья, и что земля, которую мы вспахиваем, обжинаем, в залог
отдаем и проматываем, не только имением зовется, но и родиной, пред ней же
мы все в долгу, возрастающем неимоверно, если процентов не платить.
Одним словом, вместо кубков пришли зеленые столы, а вместо мужских
застолий встретили наших знакомцев клубы, где у многих заматерелых буянов
проснулись склонности более высокие.
Старейшего представителя дома Карпати тоже вытащили в Пожонь
национальные конституционные обязанности. Пришлось скрепя сердце
расстаться с шутами и псами, собутыльниками, гайдуками и девками
дворовыми. Только с Мишкой не в силах был он разлучиться и взял его с
собой. Может статься, опять только для забавы: еще больше знатных бар
перезнакомить со своим псевдодворянином. Кто знает, еще влюбится
какая-нибудь графская дочка в него; то-то славно будет гайдуком после
отрекомендовать жениха в скарлатовой ливрее, чье место на запятках, когда
в карете господа!
Однако веселый, открытый нрав, приятная, видная наружность сами служили
Мишке Кишу рекомендацией, и его всюду радушно принимали в пожоньском
обществе.
В образованных кругах свой словарь. Грубость зовется там "ветреностью",
неправильная речь - "самобытностью", запальчивость - "мужественностью", а
невнимательность - "сосредоточенностью". Мишка сделался, таким образом,
обладателем множества прекрасных качеств, даже пальцем для этого не
шевельнув, куртку только переменив на атиллу. Он казался прирожденным
дворянином. Всех восхищали пусть не ум, - им он не тщился блеснуть, - но
мужские его достоинства: румянец во всю щеку, стройный стан, огневой взор,
черный ус - то, что любой учености важнее. Достаточно ему было вскочить
без дальних слов в седло - и куда с таким тягаться разным книгочиям, горбы
себе нажившим за письменным столом. Конечно, в спорах о конституции или
публичном праве предпочитал он благоразумно помалкивать, но умел уж зато
поговорить там, где отцы отечества были не столь речисты: с дамами, и
немало уже чувствительных историй ходило о той или иной красавице, не
совсем неблагосклонной к галантному искателю приключений, чьи поместья,
правда, лежат неведомо где, но доход, как нетрудно убедиться, приносят
изрядный.
Барин Янчи только в усы посмеивался: алая троица не за горами, а с
Мишкой чуть ли не вся золотая молодежь на "ты", и заботливые мамаши уже
там и сям начинают осведомляться об имущественном положении славного
молодого кавалера, отнюдь не пресекая его ухаживаний за своими дочками и
по секрету даже сообщая близким приятельницам о таких его авансах, кон
заставляют серьезные намерения подозревать.
Подобные секреты разбалтываются быстро, и у старика Карпати начались
странные припадки: вдруг в серьезном самом собрании как пойдет хохотать
при мысли, что сей балуемый всеми кавалер через несколько дней станет его
гайдуком. Иной раз в постели даже сядет и ну смеяться, а однажды plena
sessione [на пленарном заседании (лат.)], при полном стечении публики, как
раз когда протокол оглашался, приметил, что все дамские лорнетки Мишкину
статную фигуру отыскивают, и закатился неистовым хохотом - и был тут же
оштрафован за нарушение порядка в двойном размере, ибо нипочем не мог
ос