Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
о дальнейшем время еще есть, - добавил я. - А вдруг
вы и сами не захотите здесь остаться. Вы же такая любительница
путешествий, тетя Августа.
- Нет, здесь конец моего пути. Вероятно, мои путешествия тоже были
неким суррогатом. Ведь когда мистер Висконти был рядом, у меня не
возникало желания путешествовать. А чем, собственно, тебя так притягивает
Саутвуд?
Этот вопрос я задавал себе уже несколько дней и постарался ответить на
него как мог убедительнее. Я говорил о моих георгинах, даже о майоре
Чардже и его золотых рыбках. Пошел дождь, зашуршал по листьям деревьев; с
тяжелым стуком упал на землю грейпфрут. Я говорил о последнем вечере с
мисс Кин и о ее печальном, полном сомнений письме из Коффифонтейна. Даже
адмирал прошествовал через мои воспоминания, раскрасневшийся от кьянти, в
алой бумажной шляпе. На ступенях моего дома накапливались пакеты "ОМО". Я
испытывал чувство облегчения, как больной от укола пентотала, и говорил
все, что приходило в голову. Я говорил про "Петушка", про Питера и Нэнси в
ресторане близ аббатства на углу Латимер-роуд, про колокола церкви
св.Иоанна и доску в честь советника Трамбуля, патрона мрачного сиротского
приюта. Я сидел на постели рядом с тетушкой, она обняла меня, а я
пересказывал ей небогатую событиями историю моей жизни.
- Я был очень счастлив, - заключил я, словно жизнь моя нуждалась в
оправдании.
- Да, милый, да, я знаю, - повторяла она.
Я рассказал, как был добр ко мне сэр Альфред Кин, про банк и про то,
как сэр Альфред грозился перевести свой счет в другое место, если меня не
оставят управляющим.
- Милый мой мальчик, - сказала она, - все это в прошлом. - И она
погладила мне лоб своей старческой рукой, как будто я был школьник,
сбежавший из школы, и она обещала мне, что больше я туда не вернусь, все
мои неприятности кончились и я могу остаться дома.
Я прожил уже больше полувека, но тем не менее я прислонился головой к
ее груди.
- Я был счастлив, - повторил я, - но как мне было скучно все это долгое
время.
8
Я не мог и представить себе, что праздник приобретет такой размах: ведь
накануне я застал тетушку одну в пустом, необставленном доме. Причиной
этого, как мне казалось, могло быть только то, что среди сотни гостей не
было ни одного друга дома в подлинном смысле этого слова, если, конечно,
не считать другом О'Тула. Прибывали все новые и новые гости, и я не
переставал удивляться, где их только раскопал в таком количестве мистер
Висконти. Вдоль улицы выстроились ряды машин, в том числе две
бронированные: начальник полиции, как было обещано, приехал сам и привез с
собой очень толстую и уродливую жену и красавицу дочь по имени Камилла. Я
увидел даже молодого полицейского, который меня арестовал в День
независимости, - он дружески хлопнул меня по спине, желая показать, что он
на меня зла не держит. (На моем ухе до сих пор белел кусочек пластыря там,
куда он меня ударил в нашу предыдущую встречу.) Подозреваю, что мистер
Висконти посетил бары всех гостиниц города и рекомендовал даже самым
случайным знакомым привести с собой друзей. Прием должен был стать его
апофеозом. После этого вечера уже никто не вспомнил бы того мистера
Висконти, который лежал больной и нищий в убогой гостиничке около желтого
вокзального здания в викторианском стиле.
Большие ворота, отчищенные от ржавчины, были распахнуты; люстры
сверкали в зале, даже нежилые комнаты были освещены, а от дерева к дереву
тянулись нити с цветными шариками; шарики висели также над танцевальной
площадкой - деревянным настилом, положенным на траву. На террасе двое
музыкантов настраивали гитару и арфу. Явился О'Тул; а чех, не сумевший
распродать два миллиона пластмассовых соломинок, привел из отеля "Гуарани"
жену; неожиданно я увидел, что в толпе незаметно шныряет, время от времени
исчезая, как в норку, представитель экспорта-импорта, наш сосед по столу
на пароходе, серый и тощий, по-кроличьи дергающий носом. На лужайке
дымился и потрескивал бык на гигантском железном вертеле, аромат
жарящегося мяса вытеснил благоухание цветущих апельсинов и жасмина.
Воспоминания мои о вечере были очень смутными потому, вероятно, что я
еще до обеда приналег на шампанское. Женщин было больше, чем мужчин, что
характерно для Парагвая, где мужское население сильно поредело в
результате двух жестоких войн, и получилось так, что мне не один раз
выпало танцевать или беседовать с красавицей Камиллой. Музыканты играли
главным образом польки и галопы, я не умел их танцевать и был поражен,
видя, с какой легкостью тетушка и мистер Висконти моментально, прямо-таки
по наитию, овладели незнакомыми па. Когда бы я ни посмотрел на танцующих,
они всегда были среди них. Камилла, почти не говорившая по-английски,
безуспешно пыталась обучить меня танцам, но она делала это единственно из
чувства долга, и наука не шла мне впрок.
- Хорошо, что я сегодня не в тюрьме, - сказал я.
- Как?
- Вон тот молодой человек арестовал меня.
- Как?
- Видите - пластырь? Он ударил меня сюда.
Я старался просто поддерживать легкую беседу, но, как только музыка
смолкла, Камилла поспешила прочь.
Рядом вдруг возник О'Тул.
- Шикарный прием. Шикарный, ничего не скажешь. Вот бы Люсинда была
здесь. Ей бы тоже было интересно. А вон датский посланник - он
разговаривает с вашей тетушкой. Только что я видел вашего британского
посла. И никарагуанского. Удивляюсь, как мистеру Висконти удалось
заполучить к себе весь дипломатический корпус. Дело, наверное, в фамилии -
если это его настоящая фамилия. Конечно, в Асунсьоне делать особенно
нечего, так что если получаешь приглашение от человека с фамилией
Висконти...
- Вы не видели Вордсворта? - спросил я. - Я допускал, что он тоже
объявится.
- Он сейчас уже на судне. Отплытие в шесть утра, как только рассветет.
Сдается мне, не очень-то он здесь нужен в нынешней ситуации.
- Вы правы.
Гости толпились внизу у ступеней, ведущих на террасу, хлопали в ладоши
и кричали: "Bravo!" Я видел на террасе Камиллу, она плясала с бутылкой на
голове. Мистер Висконти потянул меня за рукав и сказал:
- Генри, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим представителем в Формосе.
Я обернулся и протянул руку человеку с серой кроличьей физиономией.
- Мы вместе плыли на пароходе из Буэнос-Айреса, - напомнил я, но он,
естественно, не говорил по-английски.
- Он заведует нашим речным грузооборотом. - Мистер Висконти говорил
так, будто речь шла о каком-то крупном законном предприятии. - Вам
придется часто видеться. А сейчас пойдемте, я представлю вас начальнику
полиции.
Начальник говорил по-английски с американским акцентом. Он сообщил, что
учился в Чикаго.
Я сказал:
- У вас красивая дочь.
Он поклонился и ответил:
- У нее красивая мать.
- Ваша дочь пыталась учить меня танцевать, но у меня нет слуха, а с
вашими танцами я не знаком.
- Полька и галоп. Наши национальные танцы.
- Названия у них совсем викторианские. - Я хотел сказать приятное, но
он вдруг резко отошел.
Угли под быком почернели, а от быка остался только остов. Пир удался на
славу. Мы сидели на скамейках в саду, перед нами стояли столы - доски,
положенные на козлы, - и мы ходили с тарелками к вертелу. Я заметил, что
сидящий рядом со мной тучный человек четыре раза брал себе огромные порции
мяса.
- У вас хороший аппетит, - сказал я.
Он ел, как добрый едок с иллюстраций викторианских времен: локти в
стороны, голова низко опущена, за ворот засунута салфетка.
- Это пустяки, - отозвался он. - Дома я съедаю восемь кило говядины в
день. Мужчине нужна сила.
- А чем вы занимаетесь? - полюбопытствовал я.
- Я начальник таможни. - Он ткнул вилкой вдоль стола, где немного
подальше сидела тоненькая бледная девушка, которой, судя по ее виду, не
было и восемнадцати. - Моя дочь, - сказал он. - Я ей советую есть больше
мяса, но она упряма, как ее матушка.
- А которая здесь ее матушка?
- Она умерла. Во время гражданской войны. У нее не было
сопротивляемости. Она не ела мяса.
И вот, когда уже было за полночь, он снова оказался возле меня.
Обхватив мои плечи рукой, он стиснул их, как будто мы были старыми
приятелями.
- Вот Мария, - сказал он. - Моя дочь. Она хорошо говорит по-английски.
Непременно потанцуйте с ней. Скажите ей, что она должна больше есть мяса.
Мы пошли с нею рядом. Я сказал:
- Ваш отец говорит, что он съедает восемь кило мяса за день.
- Да. Это правда, - ответила она.
- Боюсь, у меня не получаются здешние танцы.
- Это ничего. Я уже натанцевалась.
Мы направились к рощице, я нашел два пустых кресла. Около нас
остановился фотограф и мигнул своей вспышкой. Лицо ее в резком свете
казалось особенно бледным, глаза испуганными. Потом все погрузилось в
темноту, и я уже еле различал ее лицо.
- Сколько вам лет?
- Четырнадцать.
- Ваш отец считает, что вам надо есть побольше мяса.
- Я не люблю мяса.
- А что вы любите?
- Поэзию. Английскую поэзию. Я очень люблю английские стихи. - Она с
серьезным видом продекламировала: - "Из крепкого дуба у нас корабли, из
крепкого дуба матросы" [строки из стихотворения Д.Гэррика (1717-1779)]. -
И добавила: - И еще "Уллин и его дочь" [баллада шотландского поэта Томаса
Кемпбелла (1777-1844), переведенная на русский язык В.А.Жуковским]. Я
часто плачу, когда читаю "Уллина и его дочь".
- А Теннисона вы любите?
- Да, я знаю стихи лорда Теннисона. - Теперь, обнаружив у нас общие
интересы, она держалась увереннее. - Он тоже печальный. Я очень люблю все
печальное.
Гости снова столпились в зале, так как арфист и гитарист заиграли
польку, - мы видели в окна мелькание пар. Я в свою очередь процитировал
"Мод" дочери таможенника: "И проходит в веселье короткая ночь, в озорной
болтовне и вине" [строки из поэмы А.Теннисона "Мод"].
- Этого стихотворения я не знаю. Оно печальное?
- Это длинная поэма, и конец у нее очень печальный. - Я попробовал
припомнить какие-нибудь печальные строки, но единственное, что мне в эту
минуту пришло в голову, были слова: "Страшусь я зловещей лощины в угрюмом
соседнем лесу" [первая строка поэмы "Мод"]. Но, вырванные из контекста,
они потеряли свой смысл. Я сказал:
- Если хотите, я дам вам ее почитать, у меня с собой есть сборник
стихов Теннисона.
К нам приближался О'Тул, и я ухватился за этот удобный случай, чтобы
сбежать. Я ужасно устал, и у меня ныло ухо.
- Это Мария, - сказал я. - Она изучает английскую литературу, как ваша
дочь.
Он был грустный и серьезный, и я решил, что они найдут общий язык. Было
уже около двух ночи. Я мечтал отыскать какой-нибудь тихий уголок и
вздремнуть немножко. Но посредине лужайки я встретил чеха, беседующего с
мистером Висконти. Мистер Висконти сказал:
- Генри, мы получили предложение.
- Какое?
- У этого джентльмена имеется два миллиона пластмассовых соломинок. Он
отдает их нам за полцены.
- Этого хватит на все население Парагвая, - заметил я.
- Я думал не о Парагвае.
Чех улыбнулся.
- Если вы убедите их пить матэ через соломинку...
Сам он явно не относился всерьез к их деловой беседе, но воображение
мистера Висконти, как я видел, уже заработало вовсю. Мне это напомнило
тетушку Августу, когда она начинала расцвечивать свою очередную историю.
Возможно, мистера Висконти возбудило само звучание этой круглой роскошной
цифры - два миллиона.
- Я думал о Панаме, - пояснил он. - Если наш панамский агент сумеет
завезти их в зону канала. Представьте себе, сколько через нее проходит
американских моряков и туристов...
- А что, американские моряки пьют прохладительные напитки? - удивился
чех.
- Вы разве не слыхали, - возразил мистер Висконти, - что пиво пьянит
гораздо сильнее, если тянуть его через соломинку?
- Ну, это, разумеется, легенда.
- Сразу видно протестанта, - заявил мистер Висконти. - Любому католику
известно, что легенда, в которую верят, обладает той же ценностью и силой
воздействия, что и истина. Возьмите культ святых.
- Но среди американцев может оказаться много протестантов.
- Тогда мы представим свидетельства медиков. Это современная форма
легенды. Токсический эффект всасываемого через соломинку алкоголя. Тут
есть доктор Родригес, он мне поможет. Статистические данные о раке печени.
Предположим, нам удастся убедить правительство Панамы запретить продажу
соломинок вместе с алкогольными напитками. Тогда соломинки тут же начнут
продавать незаконно, из-под прилавка. Спрос возрастет невероятно.
Потенциальная опасность, как известно, необычайно притягательна. Получив
прибыль, я бы основал исследовательский институт Висконти...
- Но соломинки же из мягкого пластика, они не дают вредного эффекта.
- Значит, мы их назовем лечебными соломинками. А статьи будут
доказывать, что лечебные их свойства так же ничтожны, как у фильтров в
сигаретах.
Я ушел, оставив их обсуждать дела. Огибая танцевальную площадку, я
увидел тетушку, танцующую галоп с начальником полиции - она, казалось,
была неутомима. Дочь начальника полиции Камилла отплясывала в объятьях
офицера-таможенника, но в целом ряды танцоров поредели, и от ворот как раз
отъезжала машина с номером дипломатического корпуса.
Я отыскал себе кресло на дворе за кухней, где еще оставалось несколько
нераспакованных ящиков с мебелью, и почти мгновенно заснул. Мне снилось,
что человек с кроличьей физиономией щупает мне пульс и сообщает мистеру
Висконти, что я умер от трематоды - уж не знаю, что это могло означать. Я
попытался заговорить, дать понять, что я жив, но мистер Висконти, слегка
перевирая цитату из "Мод", приказал подозрительным фигурам, смутно
маячившим в отдалении, зарыть меня поглубже - хотя бы чуть поглубже. Я
хотел крикнуть, позвать мою тетушку, которая стояла рядом в купальном
костюме, беременная, и держала за руку мистера Висконти... и проснулся,
судорожно хватая ртом воздух и пытаясь выдавить из себя какие-то слова. Я
услышал звуки арфы и гитары.
Я поглядел на часы - стрелка приближалась к четырем. До восхода солнца
оставалось совсем немного, в саду электричество выключили, цветы в
предрассветной прохладе, казалось, благоухали еще сильнее. Я ощущал
странную приподнятость от того, что я жив, и вмиг ко мне пришло решение. Я
осознал, что никогда больше не увижу майора Чарджа, георгинов, пустой
урны, коробки "ОМО" на ступенях моего дома, не получу письма от мисс Кин.
Я пошел в сторону фруктовой рощицы, продолжая обдумывать свое решение,
привыкать к нему. Но уже тогда, мне кажется, я знал, что за него придется
чем-то расплачиваться. Танцующие, из тех, кто еще танцевал, должно быть,
находились теперь в зале, лужайка опустела, и за воротами, насколько я
видел, не осталось больше машин, хотя и слышался шум автомобиля,
удаляющегося в сторону города. В эти предутренние, напоенные цветочным
ароматом часы у меня в памяти всплыли строки из "Мод": "Гремят по камням,
шелестят по песку колеса последнего гостя". Казалось, что я благополучно
возвратился в викторианский мир, в котором отцовские книги научили меня
чувствовать себя уютнее, чем в современном мире. Рощица немного
понижалась, хотя потом опять шла вверх, к задним воротам: спустившись в
низину, я наступил на что-то твердое. Я нагнулся и поднял этот твердый
предмет. Это был нож Вордсворта. Он был раскрыт, и из него торчало острие,
которым выковыривают камни из лошадиных подков. Может быть, он хотел
открыть лезвие, но в спешке ошибся. Я зажег спичку и, прежде, чем она
погасла, успел разглядеть лежащее на земле тело и черное лицо, усыпанное
белыми лепестками, которые сдул с апельсиновых деревьев легкий утренний
ветер.
Я встал на колени и приложил ладонь к его сердцу. Жизнь покинула это
черное тело, а рука моя стала мокрой, дотронувшись до невидимой мне раны.
- Бедный Вордсворт [явная перекличка с известными строками из "Гамлета"
- "Бедный Йорик!"], - произнес я громко, думая этим доказать убийце, если
он еще прятался близко, что у Вордсворта есть друг. Я подумал о том, что
нелепая любовь к старой женщине увела его от дверей кинотеатра "Гренада",
где он гордо красовался в своей униформе, и привела его к гибели, и вот он
лежал мертвый на влажной траве недалеко от реки Парагвай. Но я знал, что
если такова была цена, которую он должен был заплатить, то он заплатил ее
с радостью. Он был романтиком, и с помощью той единственной формы поэзии,
которая ему была доступна, которой он научился во фритаунском соборе
св.Георгия, он нашел бы подходящие слова, чтобы описать свою любовь и свою
смерть. Я представлял себе его перед концом, когда, не способный понять,
что она отвергла его насовсем, он снова и снова повторял слова гимна,
подбадривая себя, пока шел к ее дому вдоль зловещей лощины в соседнем
лесу:
Если к ней я прибегну с мольбою,
То она не отвергнет меня;
Буду крепок я верой одною
До последнего смертного дня.
Чувство его всегда было искренним, если даже слова были не совсем
канонические [на самом деле строки гимна должны были бы звучать так: "Коль
к Нему я прибегну с мольбою, То Господь не отвергнет меня..."].
В темноте слышалось только мое дыхание. Я сложил нож и спрятал к себе в
карман. Открыл ли он нож сразу, едва вошел в сад, собираясь убить мистера
Висконти? Мне хотелось думать по-другому: он пришел с единственной целью -
повидать свою любовь еще раз, прежде чем отказаться от всякой надежды, но,
когда он услыхал среди деревьев какое-то движение, он, обороняясь,
поспешно вытащил нож и наставил на невидимого врага бесполезное орудие для
лошадиных подков.
Я медленно побрел к дому, чтобы как можно осторожнее сообщить новость
тетушке Августе. Музыканты на террасе все еще играли, они умаялись вконец
и буквально засыпали над своими инструментами. Но когда я вошел в залу, то
увидел там одну лишь пару - тетушку с мистером Висконти. Мне вспомнился
дом позади "Мессаджеро", где они встретились после долгой разлуки и
танцевали между диванами, а проститутки смотрели на них в изумлении.
Сейчас они медленно кружились в вальсе и не заметили, как я вошел, - двое
стариков, соединенных глубоким, неизлечимым эгоизмом взаимной страсти. Они
потушили люстры, и в большой комнате, куда свет проникал лишь с террасы, в
простенках между окнами темнели заводи мрака. Они кружились, их лица то
исчезали, то возникали снова. На какой-то миг тени придали тетушке
обманчиво юный облик, она сделалась той, с отцовского снимка,
переполненной счастьем, а в следующую минуту передо мной была старая
женщина, которая взирала на мисс Патерсон с такой беспощадной жестокостью
и ревностью.
Я окликнул ее, когда она оказалась близко.
- Тетушка Августа!
Но она не отозвалась, ничем не выдала, что слышит меня. Неутомимые в
своей страсти, они продолжали танцевать, удаляясь в сумрачную глубину
комнаты.
Я сделал несколько шагов вперед, они опять приближались ко мне, и я
окликнул ее вторично:
- Мама, Вордсворт там мертвый.
Но она лишь взглянула на меня через плечо партнера и сказала:
- Да, дорогой, все в свое время, а сейчас ты разве не видишь - я танцую
с мистером Висконти?
Лампа фотографа разорвала темноту. У меня до сих пор сохранился этот
снимок - наша семейная троица застыла на ме