ПРЕДИСЛОВИЕ
 
   Джеймс Генри. Повести и рассказы.
 
   А. Елистратова, 1973 г.
 
 - 1 - 
 
   В странах английского языка за  Генри  Джеймсом  уже  давно  установилась
репутация признанного классика, мастера  тонкого  психологического  анализа,
внимательного и иронического наблюдателя жизни, художника, открывшего  новые
познавательные и изобразительные возможности романа и новеллы.
   Если в нашей стране его до сих пор знали  сравнительно  мало,  то  это  в
значительной   степени   объясняется,   вероятно,   тем,   что   чрезвычайно
своеобразная  литературная  манера  Джеймса  представляет  зачастую  большие
трудности  для  перевода.  Это  относится  в  особенности  к   поздним   его
произведениям. Стремясь запечатлеть в точнейшей словесной форме  мимолетные,
неуловимые оттенки и переливы мыслей и настроений своих героев,  он  создает
нередко необычайно сложные синтаксические конструкции, пользуется  намеками,
рассчитанными на возникновение мгновенных ассоциативных связей в воображении
читателя, скользит иногда по  самому  лезвию  грани,  отделяющей  буквальное
значение слова от иронического или переносного.
   Соединенные Штаты и Англия поныне оспаривают друг у друга этого писателя;
родившись в Нью-Йорке в 1843 году, он провел большую часть жизни  в  Европе,
преимущественно в Англии, принял в 1915 году британское подданство и умер  в
Лондоне в 1916 году.
   "Генри Джеймс - это писатель, который труден  для  английских  читателей,
потому что он американец; и труден для американцев, потому что он  европеец;
и я не представляю себе, доступен ли вообще для других читателей.  С  другой
стороны, особо восприимчивый читатель, не  являющийся  ни  англичанином,  ни
американцем, может обладать преимуществом необходимой дистанции". Так  писал
о судьбе литературного наследия Джеймса Т.-С. Элиот в статье  "Предсказание"
(1924).
   Сквозь все творчество  Джеймса  проходит,  поворачиваясь  разными  своими
сторонами, тема сопоставления национальной культуры США с культурой Англии и
стран Европейского континента. Одна из повестей Джеймса так  и  озаглавлена:
"Международный эпизод". Но в той или иной степени это определение  применимо
и к "Дэзи Миллер", и к "Письмам Асперна", и к "Веселому уголку" так же,  как
и ко множеству других произведении Джеймса. Эта тема привлекала писателя  не
только  яркостью  подразумеваемых  ею  контрастов   нравов   и   драматизмом
психологических ситуаций. Она была выстрадана им на его собственном личном и
писательском  опыте  и  составляла  скрытую  драму  его  небогатой  внешними
событиями жизни.
   Генри Джеймс-старший, отец будущего  писателя,  был  видным  публицистом,
педагогом и  общественным  деятелем  своего  времени.  Его  увлекали  смелые
утопические  планы  социальных  и  нравственных  преобразований:  он  мечтал
применить на американской  почве  социально-утопическую  программу  Фурье  в
сочетании с не  менее  увлекавшим  его  мистическим  учением  Сведенборга  о
духовном совершенствовании человека. Своим старшим сыновьям Вильяму [*Вильям
Джеймс,  старший  брат  писателя,  стал  впоследствии  видным  психологом  и
философом-идеалистом, одним из родоначальников философии прагматизма. Братья
были очень близки] и Генри он дал превосходное образование, которое, однако,
надолго оторвало их от родной страны. В возрасте двенадцати-шестнадцати  лет
Генри Джеймс-младший учится в Женеве, Лондоне, Париже, затем - в Бонне.  Еще
подростком он приобщается таким образом и к европейской культуре, и к нравам
тех светских космополитических кругов  -  богатых  экспатриантов,  туристов,
артистической богемы, - которые в дальнейшем были запечатлены  на  страницах
многих его произведений.
   По возвращении в США семья Джеймсов обосновывается  в  Бостоне,  потом  в
Кембридже  -  в  самом  сердце  Новой  Англии,  где  старые   консервативные
пуританские традиции сочетались с новыми веяниями.  Здесь  издавался  журнал
"Дайел"  ("Циферблат"),  в  котором  сотрудничали  Эмерсон,  Торо  и  другие
"трансценденталисты",   мечтавшие   обновить   и   оздоровить   американское
искусство, культуру и общественные  нравы.  Здесь  на  протяжении  последних
десятилетий перед  Гражданской  войной  вели  свою  агитацию  аболиционисты,
сторонники отмены рабства. Здесь сформировался своеобразный талант Натаниэля
Готорна, который более, чем кто-либо из  американских  писателей  XIX  века,
может считаться предшественником Джеймса. Романы и  рассказы  Готорна  с  их
романтическим восприятием мира, полного  еще  не  познанных  психологических
загадок  и  трагических,  иногда   неразрешимых   нравственных   конфликтов,
предвосхищали характерные тенденции многих произведений Джеймса.
   Во время Гражданской войны Джеймс непродолжительное время изучал право  в
Гарвардском университете, а затем посвятил себя журналистике и литературе. В
1864 году был напечатан его первый рассказ.
   В самой Гражданской войне Севера и Юга Джеймс не принимал  участия,  хотя
его  младшие  братья  сражались  в  войсках   северян.   Позднее   в   своих
автобиографических "Записках сына и брата"  (1914)  он  вспоминал,  что  она
вызывала в нем чувство "глухой боли".  Подъем  патриотических  настроений  и
надежд демократических масс Севера,  так  мощно  вдохновлявший  в  эти  годы
поэзию Уитмена, не затронул Джеймса. Зато по окончании войны  он  пристально
вглядывался  в  капиталистическую  Америку   крупного   предпринимательства,
одержимую жаждой наживы, которая утвердилась на  крови,  пролитой  солдатами
армий  Линкольна.  Он  видел,  как  быстро  выветривались  в  этой   Америке
"позолоченного века" демократические лозунги, так гордо звучавшие до войны и
превращавшиеся теперь в прекраснодушные фразы.  Этот  процесс  был  особенно
наглядно запечатлен в его романе "Бостонцы"  (1886),  где  культурная  жизнь
послевоенной Новой Англии была показана в резко сатирическом  свете.  Джеймс
отдавал себе  отчет  в  духовном  убожестве,  вульгарности,  ограниченности,
деляческом практицизме своих буржуазных соотечественников. По  сравнению  со
Старым  Светом  его  родина  казалась  ему  удручающе   бедной   культурными
традициями. В "Письмах Асперна" (1888) он даже позволил себе  демонстративно
переделать историю американской  литературы,  "подарив"  Соединенным  Штатам
небывалого, вымышленного  им  гениального  поэта  начала  XIX  века  Джеффри
Асперна, соединяющего в своем творческом облике черты Байрона и Шелли. Такой
поэзии, - как и многих других  непревзойд„нных  сокровищ  искусства,  какими
обладали европейцы, - явно недоставало, по убеждению Джеймса, его стране.
   В  этом  сознании  культурного  превосходства  Старого  Света   над   США
заключался один из главных стимулов эстетического "паломничества" [*Одна  из
его ранних новелл на  эту  тему  так  и  озаглавлена:  "Страстный  пилигрим"
(1875)] Джеймса в Европу, которое завершилось в конце концов экспатриацией.
   В 1875-1876 годах  он  живет  в  Париже,  где  сближается  с  Тургеневым,
Флобером, Э. Гонкуром, Золя и Доде. Затем поселяется в Лондоне, откуда  лишь
ненадолго приезжает в США (1882- 1883). Последовавшая  в  это  время  смерть
родителей, казалось, обрубила последние корни, еще связывавшие Джеймса с его
родиной. С 1884 по 1905 год он жил в Англии, временами - в  Италии,  которую
хорошо знал и любил и где развертывается действие многих  его  произведений.
Поездка в США, предпринятая после двадцатилетного отсутствия  в  1905  году,
дала  писателю  возможность  проверить  новыми  впечатлениями  свое  прежнее
отношение  к  Америке.  Он  ездит  по  стране,  читает  лекции  о  Бальзаке,
подготовляет  для  американских  читателей  так  называемое   "иью-йоркское"
двадцатичетырехтомное  собрание  своих   сочинений   [*Предисловия   автора,
предпосланные  каждому  из  томов  этого  собрания,  изданные   впоследствии
отдельной книгой ("Искусство романа"), дают богатейший материал для уяснения
творческой истории произведений Джеймса и его  эстетических  взглядов]  -  и
возвращается обратно в Англию, теперь уже навсегда.
   Еще в  1890  году  Джеймс  писал  своему  другу,  американскому  писателю
Хоуэллсу: "Одно только ясно, - это то, что отныне я  должен  писать,  хорошо
ли, плохо ли, об Англии: ее я сейчас больше вижу и в известном смысле  лучше
знаю... Она представляется мне отчетливей по мере того, как Америка для меня
тускнеет; а так как Америка никогда мне не доверяла, даже в лучшие  времена,
то и я, действительно, не могу доверять ей".
   Непосредственным поводом к этому письму был холодный прием,  оказанный  в
США роману "Бостонцы", в  котором  многие  увидели  диффамацию  американской
жизни.  Но  "недоверие"  Джеймса  к  США  имело  и  гораздо  более  глубокие
основания.
   Фантастическая символика рассказа "Веселый  уголок"  многое  объясняет  в
отношении Джеймса к буржуазной Америке. Спенсер Брайдон - образ  во  многом,
по-видимому, автобиографический, если судить по его духовному аристократизму
и интеллектуальной утонченности,  -  прожив  тридцать  три  года  в  Европе,
задается вопросом: что могло бы сделаться с ним, останься  он  в  Нью-Йорке?
Встреча с собственным "американским" двойником, которого Брайдон выслеживает
ночь за ночью в опустелом и мрачном родительском доме, пока не  сталкивается
с ним лицом к лицу, дает ответ па этот вопрос.  Брайдон  видит  перед  собой
омерзительное,  оскотинившееся  существо;   в   чертах   этого   незнакомца,
представляющего собой "второе я" Брайдона, запечатлены  все  пороки  темной,
алчной, хищнической жизни. На правой руке у  него  недостает  двух  пальцев,
обрубленных, видимо, в яростной  схватке  из-за  какой-то  добычи.  У  него,
вероятно, был бы миллион, думает Спенсер Брайдон, вспоминая чудовищный облик
своего двойника. Но ему страшно допустить даже  мысль  о  том,  что  в  этом
отталкивающем, обездушенном "скоте" есть что-то общее с ним самим.
   Как видно из записных книжек  Джеймса,  он  придавал  особенное  значение
мотиву превосходства Брайдона над его американским двойником-антагонистом. В
разыгрывающемся   между   ними   конфликте   Брайдону    принадлежит    роль
преследователя, его двойнику - роль преследуемого,  "травимого",  уличаемого
противника, который сознает свою виновность. Превосходство Брайдона основано
не  только  на  широте  его  интеллектуального  кругозора,  но  и   на   его
нравственной силе: он заставляет своего двойника выйти из мрака, показаться,
открыть свое отвратительное лицо и таким образом побеждает в  этом  странном
единоборстве со  своею  собственной  тенью.  Излюбленная  ситуация  стольких
романтических  повестей  и  рассказов  (о  двойниках-антагонистах,  о  тени,
отделяющейся от человека, и т. п. писали  и  Гофман,  и  Шамиссо,  и  По,  и
Андерсен, и многие другие) у Джеймса облекается в  форму  символической,  но
остро современной по своему социально-этическому смыслу "притчи" на  тему  о
том, что может сделать с человеком капиталистическая Америка.  И  характерно
для  Джеймса  раскрывающееся  напоследок   ироническое   значение   заглавия
рассказа. "Веселый уголок", как Брайдон привык  с  детства  называть  старый
фамильный  дом,  расположенный  на  перекрестке  двух   нью-йоркских   улиц,
оказывается местом, где калечат человеческие души.
   Однако  проблема  выбора  между  США  и  Европой,  к  которой   постоянно
возвращался в своем творчестве Джеймс, не  всегда  решалась  им  однозначно.
Обосновавшись в Англии, он  видел  и  пороки  британского  общества  и  (как
показывают  его  во  многом  автобиографические  рассказы  о  художниках,  в
особенности "Смерть льва") чувствовал себя безгранично одиноким. Его  мучила
оторванность от  родной  почвы.  Интересны  в  этом  отношении  воспоминания
американского писателя Хэмлина Гарленда,  посетившего  Джеймса  в  Англии  в
конце 90-х годов. "Если бы я мог начать жизнь сначала,  -  сказал  он  тихо,
устремив на меня мрачный взгляд, - то я был бы американцем. Я бы  пропитался
Америкой, я не знал бы других стран. Я  изучал  бы  ее  прекрасную  сторону.
Смешение Европы и Америки, которое вы во мне видите, оказалось  губительным.
Оно сделало из  меня  человека,  который  но  является  ни  американцем,  ни
европейцем. Я потерял связь с моим родным народом и живу здесь один".
   Джеймс особенно внимательно  вглядывался  в  судьбу  Тургенева,  которого
любил и как человека,  и  как  писателя,  которого  считал  своим  учителем.
Тургенев много лет провел вдали от России, но Джеймс понимал, что всем своим
творчеством он был кровно связан с жизнью русского парода. "Его произведения
- как у каждого великого романиста -  сильно  пахнут  его  родной  землей  и
вызывают у того, кто  прочел  их,  странное  чувство  давнего  знакомства  с
Россией. Кажется, словно мы путешествовали там во сне или жили там в прежнем
существовании". В другой статье, написанной позже, в 1884  году,  уже  после
смерти Тургенева, он говорит о том, что судьбы его родины занимали  русского
писателя больше, чем проблемы литературного мастерства:
   "Он писал романы и драмы, но великой драмой  его  жизни  была  борьба  за
лучшее будущее России. В этой драме  он  сыграл  выдающуюся  роль..."  Между
строк здесь можно уловить грустное сознание собственного одиночества. Судьба
Джеймса  -  исход  его  "паломничества"  в  Европу  -   в   известной   мере
предвосхитила жизненную драму позднейших писателей "потерянного поколения".
 
 - 2 - 
 
   Литературное наследие Джеймса обширно и многообразно по своему  жанровому
составу: он автор двадцати романов, нескольких  томов  автобиографической  и
мемуарной прозы,  путевых  записок,  многочисленных  критических  очерков  и
статен, ряда пьес. Более ста рассказов и повестей занимают в его  творчестве
особое, важное место.
   В записной книжке под датой 19 мая 1889 года Джеймс вспоминает о недавнем
разговоре  с  Тэном,  известным  французским  литературоведом.  Речь  шла  о
Тургеневе. "Я хочу особо отметить здесь, - пишет Джеймс о своем собеседнике,
-  его  восхищение  Тургеневым  -  его  глубиной,   разнообразием,   формой,
созданными им безупречными небольшими вещами, которые будут  жить  благодаря
своей законченной объективности и т. д. Он ставит Тургенева очень  высоко  -
по форме даже выше, чем  я.  Но  беседа  с  ним  была  для  меня  необычайно
плодотворна - она оживила, освежила, подтвердила, осветила, так сказать,  то
желание и ту мечту, которые за последнее время  овладели  мной  с  небывалой
прежде силой. Мне хотелось бы, чтобы оставленное мною литературное  наследие
- как бы бедно оно ни было - состояло  из  большого  количества  безупречных
коротких  вещей,  новелл  и  повестей,  иллюстрирующих  самые  разнообразные
стороны жизни - той жизни, какую я вижу, знаю и чувствую, - все  глубокое  и
ножное - и Лондон, и искусство, и все  вообще;  и  пусть  они  будут  тонки,
своеобразны,  сильны,  мудры,  а  может  статься,  получат  когда-нибудь   и
признание".
   Эти строки были написаны Джеймсом только для  самого  себя;  поэтому  они
особенно драгоценны. Они позволяют понять, какими критериями и  требованиями
он руководился,  обращаясь  к  жанру  повести  и  рассказа,  в  котором  ему
действительно  удалось  создать  вещи,   замечательные   по   законченности,
выразительности и психологической глубине. Запись эта интересна и ссылкой на
Тургенева, опыт которого, как видим,  оставался  и  в  эту  пору  источником
вдохновения для Джеймса, хотя он, конечно, и не повторял в своем  творчестве
автора "Вешних вод" и "Первой любви".
   Как видно из записных книжек и предисловий Джеймса, отправным пунктом для
него как новеллиста чаще всего служили реальные жизненные факты. Иногда  это
был случайно услышанный и  поразивший  его  воображение  анекдот;  иногда  -
воспоминание о какой-нибудь мимолетной дорожной встрече или  подмеченное  во
время прогулки выражение лица, поза, облик попавшегося ему прохожего.
   Как писал сам Джеймс, внутренний голос  подсказывал  ему:  "Драматизируй!
Драматизируй это!" Так родились многие из его повестей и рассказов -  в  том
числе и "Дэзи Миллер", и "Письма Асперна", и "Поворот винта".
   В позднейшем предисловии к "Дэзи Миллер" Джеймс вспоминал, что толчком  к
созданию этой новеллы послужило случайно услышанное им упоминание о  промахе
некой молодой американки,  завязавшей  знакомство  с  не  представленным  ей
итальянцем   и   поплатившейся   за   это   неодобрением   "света".   Джеймс
воспользовался этим анекдотом, но, как пишет он сам, "драматизировал" его  и
создал образ едва ли не самой популярной из всех  своих  героинь.  Имя  Дэзи
Миллер в 80-90-х годах XIX века  приобрело  значение  имени  нарицательного,
хотя сам автор признавался, что идеализировал  в  лице  этой  самоуверенной,
развязной, но простодушной, доверчивой и чистой сердцем девушки  своих  юных
соотечественниц.  "Моя  якобы  типическая  фигурка  была,   конечно,   чисто
поэтическим созданием", - писал он в том же предисловии.
   Судьба этой новеллы сложилась  парадоксально:  редактор  филадельфийского
журнала, которому Джеймс предложил свою рукопись, с негодованием  отверг  ее
как "клевету на американских девушек". "Дэзи Миллер" была впервые напечатана
в Англии и лишь потом переиздана в США.
   Повесть  проникнута  характерной  для   Джеймса   иронией.   Элегантному,
благовоспитанному и чопорному Уинтерборну Дэзи Миллер  кажется  своего  рода
аномалией. Этот сноб и скептик неравнодушен к обаянию ее  женственности;  но
ее живость, открытость и простота в обращении  с  людьми  тревожат  его:  он
готов видеть  в  этих  проявлениях  естественной  доверчивости  чуть  ли  не
симптомы испорченности и порока.  Его  холодность  и  отчужденность  глубоко
уязвляют девушку. Только позднее, - слишком поздно,  после  смерти  Дэзи,  -
Уинтерборн понимает, как он ошибся, отвергнув  ее  любовь.  Впрочем,  Джеймс
кончает новеллу ироническим финалом: пожалев было о том, что он оторвался от
своей  страны  и  разучился  понимать  своих  соотечественников,  Уинтерборн
возвращается  в  Женеву;  одни  говорят,  что   он   "пополняет   там   свое
образование",  другие  намекают,  что   он   "сильно   заинтересован   одной
иностранкой" - дамой, обладающей многими достоинствами.
   В  "Дэзи  Миллер"  уже  проявилось  незаурядное  мастерство   Джеймса   в
воссоздании атмосферы действия. Поэтический  колорит  Италии,  в  частности,
великолепно уловлен им и в этой  новелле,  особенно  в  изображении  ночного
Рима, и в "Письмах Асперна", действие которых развертывается  в  Венеции.  В
предисловии к этой повести Джеймс с особым  лирическим  чувством  говорит  о
своих личных воспоминаниях об Италии, которые определили тональность  "Писем
Асперна" и придали "всей истории романтическую гармоничность".
   В январе 1887 года Джеймс занес в свою  записную  книжку  поразившую  его
"курьезную историю" о капитане Силсби  -  "бостонском  знатоке  искусства  и
поклоннике  Шелли".  Он  записал  и  подробности  "любопытного  приключения"
Силсби, пересказанные ему одним из  его  знакомых.  "Мисс  Клермонт,  бывшая
любовница Байрона  (мать  Аллегры),  жила  до  недавнего  времени  здесь  во
Флоренции, достигнув глубокой старости,  лет  восьмидесяти  или  около  того
[*Клер Мери Джейн Клермонт (1798-1879) была  падчерицей  Годвина  и  сводной
сестрой его дочери Мэри, вышедшей замуж за Шелли. После разрыва с  Байроном,
который был отцом ее внебрачной рано умершей дочери  Аллегры,  Клер  подолгу
жила в доме Шелли и была близким другом этого поэта. Она умерла во Флоренции
в глубокой старости,  приняв  католичество],  а  с  нею  жила  младшая  мисс
Клермонт - лет около пятидесяти. Силсби знал,  что  у  них  есть  интересные
рукописи - письма Шелли и Байрона, - знал это давно и лелеял мысль завладеть
ими. С этой целью он задумал план поселиться у мисс Клермонт в надежде,  что
старая леди, по ее дряхлости и  упадку  сил,  умрет  при  нем  и  он  сможет
пр