ьзуя свой престиж, капитана команды,  разнял  ребят,
дал пинка обоим и стал между ними, потому что едва  Галисия  освободился  от
обидчика и поднялся на ноги, как тут же размахнулся  и  хотел  огреть  Кота.
Губа у Галисии кровоточила; ругая почем зря Кота, он провел рукой по лицу и,
измазав кровью ладонь, вытер ее о волосы. Теперь казалось, что из  головы  и
уха тоже сочится кровь.
     - Не горюй, Перышко! - успокаивали товарищи  Галисию.  -  Когда-нибудь,
Перышко, ты его тоже подловишь, как он тебя, и тогда уж не дашь маху. Живьем
его сожрешь, старик, с потрохами. Он сам пристал к тебе и  дал  подножку,  а
когда ты упал, накинулся, подлец, на лежачего.
     Рамос Кот, удерживаемый на расстоянии Боби  Томпсоном,  поднимал  вверх
левую руку в самодельной перчатке, которая походила  на  круглую  нескладную
подушку, и то терся о нее щекой, то целовал, то прижимал ее  к  сердцу.  Это
приводило в бешенство Галисию Перышко: Кот сказал ему, что  перчатка  набита
волосами сестры Галисии - Аманды.
     -  Моя  сестра  и  не  посмотрит  на  тебя,   замухрышка!   Замухрышка!
Замухрышка! - орал Галисия Перышко, облегчая  душу  руганью,  мстя  обидными
словами за синяки, разбитую губу и поцелуи в перчатку,  сделанную  из  волос
сестры. - Замухрышка! Замухрышка!
     Мир не восстанавливался. Надо было  дать  им  снова  подраться,  но  не
голыми кулаками, а в боксерских перчатках и с участием судьи. Майену Козлику
поручили слетать за боксерским снаряжением на своем "велике" домой  к  Боби,
которому нельзя было покинуть поля, ибо только он мог поддержать порядок.
     Бой был делом нескольких минут и закончился нокаутом. Галисия и  Рамос,
словно выпущенные на свободу драчливые петухи, стали лупить  друг  друга  по
голове, по лицу, по груди. Мальчишки окружили боксеров и, затаив дыхание, не
сводили с них глаз; слышались только глухие шлепки  и  удары,  которыми  без
передышки осыпали друг друга разъяренные противники.
     Галисия Перышко нанес удар в  живот.  Рамос  Кот  побледнел,  судорожно
глотнул воздух, застыл на мгновение - зеленоватые глаза на позеленевшем лице
- и свалился замертво. Увидев, как он упал, все бросились врассыпную.
     - Он дал ему под ложечку, - переговаривались на бегу мальчишки.
     На поле около нокаутированного, раздумывая, что с ним делать,  остались
Боби, Торрес Гнояк, Хуарес Трепач, да сначала еще и Майен Козлик; только  не
избежать ему теперь драки с Лемусом Негром:  впопыхах  он  схватил  не  свою
машину, а велосипед Негра, и помчался прочь, пристроив Галисию на багажнике.
     - Горе нокаутированным!..  -  воскликнул  Хуарес  Трепач,  перефразируя
"Горе побежденным!" из учебника по всеобщей  истории;  при  этом  он  поддал
ногой перчатку, послужившую поводом для потасовки. Торрес Гнояк бросился  за
перчаткой-подушкой, набитой волосами Аманды, но Трепач  успел  толкнуть  его
как раз в тот момент, когда он нагибался, и Гнояк ткнулся головой  в  землю,
словно в воду нырнул.
     - Приземлился!.. - захохотал Хуарес.
     Торрес встал - весь в пыли, с  грязной  перчаткой  в  руках.  Не  теряя
времени, разорвал руками материю: что же там внутри?
     - Это волосы Аманды?
     Никто не помнил, если и видел, какими были ее волосы до  того,  как  ей
заболеть тифом. Наверное, вздымались черной агатовой копной или струились по
плечам волнами, темными-претемными, мягкимипремягкими, как ночная мгла.
     Боби широко раскрыл  свои  портулаковые,  зеленовато-синие  глаза:  что
тащит Гнояк из брюха перчатки?
     Это же не косы Аманды Галисии! Не  ее  волосы,  заплетенные  в  толстые
черные жгуты, на которые они смотрели, не видя их, как смотрели  на  Аманду,
не видя ее лица. Теперь, когда они думали о ней, им представлялся лишь  один
темный каскад, совсем скрывающий Аманду, такую тоненькую и худенькую, что ее
прекрасные глаза, очень черные и большие, казались еще больше.
     - Конский волос! - закричал Боби Томпсон.
     - Сразу видно, что ты не здешний, Гринго! - оборвал его Хуарес  Трепач.
В это время Торрес Гнояк вытаскивал остатки волосяной прокладки из  перчатки
Рамоса Кота, который все еще валялся на земле, но чуть слышно стонал.  -  Не
конский волос, а маисовый... У тебя, Гринго, тоже маисовый волос, ха-ха-ха!
     Все  захохотали.   Несколько   беглецов   вернулись   посмотреть,   что
происходит. Гнояк выбил перчатку, растерявшую  внутренности,  из  рук  Боби.
Хуарес Трепач предложил ее спрятать: нокаутированный мог  ведь  потребовать,
чтобы ее починили. Рыжая голова Гринго повертывалась то в одну, то в  другую
сторону: ну и дела!
     Тут в мальчишек, глазевших на перчатку, чуть не врезался с  ходу  Майен
Козлик, который возвратился с Галисией Перышком на велосипеде Лемуса  Негра.
Перышко, соскочив с велосипеда,  захотел  собственными  руками  пощупать  ее
содержимое, разглядеть все как следует.
     - Косы Аманды!.. Косы твоей сестры!.. Ха-хаха! - надрывались  от  смеха
ребята. - Ну и волосики! Вы  с  ней,  знать,  из  маисовой  семьи!  Тебя  не
Перышком надо звать, а Початком! Уж лучше бы Рамос Кот сказал, что набил  ее
бородой и усами твоего деда!
     Громкий хохот заставил  Рамоса  поднять  голову.  В  ушах  -  звон,  от
слабости  рук  не  поднять,  под  ложечкой  ноет.  Все   столпились   вокруг
нокаутированного и стали дразнить. Врун.  Вовсе  это  и  не  волосы  Аманды.
Враки. Прессованное маисовое волокно, вот что.
     Итак, все выяснилось. Инцидент исчерпан. Ссоры из-за  велосипеда  между
Майеном Козликом и Лемусом Негром тоже удалось избежать. Можно было начинать
игру: Боби Томпсон - к базе, остальные на свои места.
     Полуденное солнце. Пыль столбом на горячей, сухой-пресухой земле.  Боби
отбивал мяч битой или "клюкой", как называли мальчишки  деревянную  палку  с
перекладиной, похожую на трефовый туз. При ударе мяч пулей отлетал от  биты:
остальные игроки, полукругом стоявшие перед воротами, старались левой рукой,
упрятанной в перчатку, поймать его на лету или схватить на  земле,  если  он
упадет на траву. Игрок,  поймавший  мяч,  перебрасывал  его  тому,  кто  был
поблизости,  а  этот,  в  свою  очередь,  кидал  другому  -  так  все  могли
потренироваться в ловле мяча перчаткой. В конце концов мяч снова  попадал  к
Боби, и он опять "клюковал" его игрокам.
     Час тренировки. А после двенадцати, после того как колокольный перезвон
всколыхнет вольный воздух полей, все возвращались домой. Боби  собирал  свои
перчатки, нанизывал их на биту, словно раков на прут, и возглавлял  шествие,
комментируя игру: у Хуареса Трепача  "хорошая  рука"  для  запуска  мяча  по
кривой и вправо и влево, - это здорово обманывает вратаря с битой. А Галисия
Перышко силен на  ноги,  отлично  бегает  с  мячом.  Только  надо  научиться
увертываться.
     Велосипедисты  Лемус  и  Майен  следовали  сзади  на  своих  "великах",
непрерывно трезвоня.
     - Чертова банда  смывается...  Как  есть  черти!  -  ругалась  старуха,
подметая крыльцо, выходившее  на  зеленую  скатерть  "Льяно-дель-Куадро",  и
провожая взглядом Боби и игроков "Б. - Т. Индиан", исчезавших за поворотом.
     - Если бы нам, служанкам, положено было разбираться еще  в  чем-нибудь,
кроме нашего дела и Святого писания... - продолжала  она  ворчать  себе  под
нос, поднимая с кирпичей тучу розовой пыли, - в  чем-нибудь  разбираться  да
судить да рядить, уж мы бы призадумались, почему  забросила  ребятня  старые
игры: не танцуют "волчок", не запускают ракеты и не играют тряпичным мячом в
"птичку"; позабыли и "кошки-мышки", и "салочки", и "жмурки", и  "прятки",  и
"вырви лук". Играют теперь в  чужие  игры.  Здешние-то  больше  не  годятся.
Нравятся иностранные, и все  только  потому,  что  они  иностранные.  Раньше
играли в бой быков. Один был быком, а  другие  -  лошади,  с  пикадорами  на
закорках. Теперь не то. Гринговы игры. Может, так оно и лучше, но мне это не
по нраву.
     Метла вдруг застыла в ее руках, сквозь пелену розовой пыли она  увидела
лохматого пса.
     - А, ты уже пришел?
     Пес всегда бежал впереди своего хозяина, лиценциата  Рехинальдо  Видаля
Моты.
     - Я думал, ты с кем-то разговариваешь,  -  сказал  лиценциат,  поспешно
проходя мимо, чтобы не вдыхать кирпичную пыль.
     - Я разговаривала с метлой...
     - Значит, не с кем-то, а с чем-то...
     - Все равно, какая разница...
     - Нет, не все равно - говорить ли с человеком или с вещью!
     - Здесь, на твоей  земле,  уже  стало  все  равно.  Нет  больше  людей,
Рейнальдо.
     - Рехинальдо, Сабина, Рехинальдо!
     - Нету людей, - повторила Сабина Хиль. - Может  быть,  метла,  эта  моя
метла, получше, чем человек. Метла метет, потому что ее заставляют мести.  А
люди, здешние люди сами  в  руки  даются,  так  и  норовят,  чтобы  ими  пол
подметали... Чего уж говорить...
     - Сабина! - крикнул из своей комнаты  Видаль  Мота.  -  Согрей  немного
воды, мне надо побриться, и принеси полотенце!..
     - Вода горячая есть. А вот полотенца чистого нет.  Или  обожди:  может,
уже проветрились те, что в патио развешаны. Я их  утюгом  досушу.  Раньше-то
можно было вешать белье на пустыре, а теперь эта  шайка  разбойников  гоняет
тут мяч палкой... И что в этом хорошего? Флювио, твой племянник, тоже с ними
шляется. Хотела бы я увидеть, как его по голове трахнут.
     Видаль Мота в нижней рубахе с газетой под мышкой  выходил  из  уборной.
Служанка несла в его комнату кувшин с горячей водой и только что выглаженное
полотенце, еще хранившее тепло солнца и утюга.
     - Ох, и сладко же пахнет белье, выглаженное паровым утюгом,  -  горелой
сосной пахнет и золой. Потому мне и не нравится электрический утюг.  Нет  от
него никакого запаха. Белье как мертвое. И что  за  прихоть  бриться  в  эту
пору? Солнце в глаза будет лезть! Обедать станешь или нет?
     - Что-нибудь легкое. Ну, Сабина, придется мне сегодня снимать  копию  с
завещания на такую сумму, на какую еще не составлялось ни одно  завещание  в
этих краях. Я очень волнуюсь.
     - Если у тебя дрожат руки, ты лучше не брейся. Не ровен час... Пойду-ка
схожу за брадобреем, который тут, рядом... Чтоб привел тебя в порядок.
     - Думаю, ты права. Я очень нервничаю. И  совсем  не  попусту.  Миллионы
долларов... Долларики...
     - Я пошла. А то будут тебе "оралики", как порежешься...
     -  Иди,  Сабина,  иди.  Парикмахеру  это  сподручнее,  у   него   ловче
получается, - не "ловчее", как ты говоришь, "ловчее" не говорят.
     - Ладно, говорю, как умею.
     Миллион долларов. Точной суммы он не знал. И в .  ожидании  парикмахера
тешил себя воспоминанием  о  ляжках  Ла  Чагуа,  певшей  песенку  "Принцесса
доллара":

     Я зовусь Принцессой доллара
     и соперниц не имею...
     Все хотят меня в любовницы,
     а любить я не умею...

     Ложь! Ла Чагуа умеет любить! Берет дорого, но любить умеет! Стерва! Как
она смеялась, когда он ей пел:

     Охотник целил в голубку;
     напрасно порох истрачен,
     хоть трижды стрелял картечью.
     Ему не поймать удачи:
     то мимо, то просто осечка...

     - Слава богу, что крыльцо подмела... - прошептала Сабина Хиль, когда  у
дверей дома остановился  автомобиль  раза  в  три  больше  гробницы  святого
Филиппа.
     Приехали за лиценциатом. Парикмахер вторично прошелся  бритвой  по  его
лицу, соскребая последние волоски.
     - Кончайте, мастер, - сказала, входя,  Сабина.Не  то  щеки  станут  как
ягодицы, и женить-то тебя тогда не  женишь.  Автомобиль  за  тобой  приехал.
Пойду скажу, чтоб подождали. Пусть под навес станут. Не автомобиль - дворец.

     Боби Томпсон пригласил членов своей команды к себе в сад  поглядеть  на
пару близнецов-американцев, приехавших из Нью-Йорка.
     - Они тут в цирке выступать будут? - спросил Галисия Перышко.
     - Не болтай ерунды, - ответил Боби, - это братья Досвелл.
     - А что они такое?
     - Как что? Братья.
     - Ну, братья, а что они делают?..
     - Адвокаты. Два знаменитых адвоката из НьюЙорка.
     Хуареса Трепача разбирал смех. За  стеклами  окон,  выходивших  в  сад,
гости казались двумя манекенами в витрине. На них были  костюмы  прекрасного
покроя. Один и тот же костюм из темной фланели - раз и два. Белая рубашка  -
раз и два. Красный галстук - раз и два. Одинаковые ботинки. Трепач  хихикал,
крепился, чтобы  не  прыснуть.  Боби  не  понравилось  такое  неуважительное
отношение к этим особам, и  он  дал  Хуаресу  затрещину.  Хуарес  покраснел,
прикрыв рукой вспухшее, запылавшее ухо, смех захлебнулся в соленых струях.
     - Не лезь ко мне, Гринго! Думаешь, если  ты  у  себя  дома,  я  побоюсь
набить тебе морду? Скажи,  добро  какое  твои  земляки  -  уж  и  посмеяться
нельзя... Мы же смеемся над тобой...  Или  над  твоим  отцом,  когда  ребята
кричат ему "Папа!", а потом деру дают!
     Томпсон Гринго дружески хлопнул его по плечу:
     - Извини, Трепач. Я не прав!
     - Нет, прав, - вмешался Галисия Перышко.  Белая  рубашка,  как  всегда,
навыпуск, точь-в-точь лакейский фартук. - Трепач, он вредный.
     - А тебе небось, если кость кинуть, можно и в глаз двинуть? Трус!
     - Ладно, boys, я вас сюда не драться привел!
     - Утихомирьтесь,  вы,  -  сказал  Майен  Козлик.Боби  привел  нас  сюда
поглазеть на мистеров, которые дали ему для нас полный комплект -  перчатки,
биты, шлем, нагрудники. Мировые штуки.
     - Мировые, но похуже, чем перчатка Кота с косами Перышковой сестры.
     Торрес Гнояк не кончил фразы: кулак Галисии едва не въехал ему в скулу,
- и въехал бы, если бы Перышко дотянулся.
     - Гнояк, слюнтяй, не тронь мою сестру!
     - Ладно, отстань!
     - Вон мой дядя, - сказал Флювио  Лима,  когда  вошел  лиценциат  Видаль
Мота. - Это мамин брат, единственный мой дядя.
     - Ну, пошли, ребята. Завтра на  тренировку.  Хватит,  нагляделись.  Кто
идет, кто остается?..
     - Останься, Трепач, - вмешался Боби. - Ты молодец, что  не  злишься  на
меня.
     - Я уже забыл, только вот ухо горит. Ты ведь сам знаешь, Гринго,  какие
вы смешные; вот мы и не злимся на всякие ваши штучки - нам на них наплевать.
     Видаль  Мота,  помощник  старого  Мейкера  Томпсона,  положил  папку  с
торчащим из нее протоколом на мраморный стол.  В  центре  стола  отсчитывали
минуты позолоченные часы с циферблатом в виде земного шара.
     - Адвокаты Альфред и Роберт Досвелл из НьюЙорка, - сказал старый Мейкер
Томпсон по-испански и добавил по-английски: -  Сеньор  лиценциат  Рехинальдо
Видаль Мота.
     Когда все были представлены друг другу, приступили к чтению  завещания,
составленного Лестером Стонером в пользу его  супруги  Лиленд  Фостер,  а  в
случае ее неявки по причине смерти - в пользу граждан Лино Лусеро  де  Леон,
Хуана Лусеро де Леон, Росалйо Лусеро де Леон, Себастьяна Кохубуля Сан Хуана,
Макарио Айук Гайтана, Хуана Состенес Айук Гайтана и Лисандро  Айук  Гайтана.
Подлинный  текст  завещания  составлен  на  английском   языке,   копия   на
кастильском...
     - Э, постойте! - сказал Видаль  Мота.  -  На  кастильском?..  По  нашей
Конституции, государственный язык страны - испанский.
     - Испанский или кастильский? - спросили адвокаты Досвелл по-английски.
     Их вопрос перевел Мейкер Томпсон.
     - Одну минутку. Сумма наследства так велика, что все остальное вылетело
у меня из головы. Нет ли под рукой Конституции?
     Адвокаты из Нью-Йорка высказали предположение, что гораздо легче давать
советы, если им будут переводить слова Видаля Моты.
     - Конституция или Великая Хартия? - повторил  Видаль  Мота.  -  Великая
Хартия или Конституция?  Законодатели  не  пришли  к  соглашению  по  поводу
термина для обозначения Основного закона. Мне,  например,  название  Великая
Хартия режет ухо. Я слишком  американец.  Слово  Конституция,  мне  кажется,
подходит больше. Хотя...
     Он смолк, увидев служащего, который принес Конституцию. Мейкер  Томпсон
взял ее и стал листать в  поисках  статьи,  относящейся  к  государственному
языку. Кастильский или испанский?
     - Я вспоминаю свой  экзамен  по  государственному  праву,  -  продолжал
Видаль Мота. Две пары восторженных глаз адвокатов Досвелл, не понимавших  ни
полслова из его речи, снова  устремились  на  него.Меня  экзаменовал  старый
профессор, известный адвокат  Рудесиндо  Чавес,  и  я  выдержал  экзамен,  а
остальные не сумели разобраться в статьях  Конституции,  очень  трудных  для
толкования. А надо было только сказать "Основной закон", и больше ничего,  а
не влезать в статьи...
     - Извините, лиценциат, что я вас прерываю,сказал ему по-испански старый
Мейкер Томпсон, - но эти адвокаты берут по тысяче долларов за минуту.
     - Хотел бы я спросить вас,  уважаемый,  откуда  вытащили  вы  эту  пару
братьев Карамазовых...
     - Тысячу долларов за минуту!
     - И таких одинаковых. Зовут-то их как?
     - Альфред и Роберт Досвелл.
     Близнецы, не разумея по-испански, улыбались, как глухонемые.
     После прихода лиценциата Видаля Моты, оказавшегося дядей Флювио Лимы  и
родным братом его мамы, мальчики из команды "Б. -  Т.  Индиан",  или  просто
"Индиан", вдоволь  наглядевшись  на  "адвокашек-двояшек",  которые  подарили
самую лучшую и новейшую экипировку для бейсбола: перчатки, биты, мячи, шлемы
и нагрудники, распрощались с Боби Томпсоном.
     Торрес Гнояк, Хуарес Трепач и  Гринго  остановились  около  строящегося
дома напротив церкви СанАгустин посмотреть, как замешивают раствор. Насыпают
горку песка, наподобие вулкана, а потом выкапывают в ней кратер.
     - Точь-в-точь, ребята, как макушка вулкана Де-Агуа, - сказал Боби.
     - А ты поднимался туда?
     -  Любит  Гнояк  дурачка  строить,  правда,  Трепач?  Я  ведь  раз  сто
рассказывал, как поднимался к кратеру вулкана с туристами из Нового Орлеана,
которые к нам заезжали.
     - А что там внутри, Гринго?
     -  Брось  насмехаться,  Трепач!  Гнояк  дурачком  прикидывается,  а  ты
смеешься надо мной!
     Рабочие, подмастерья каменщика, потные, запыленные -  волосы,  ресницы,
брови и медные лица будто мукой присыпаны, - вытряхивали из мешков негашеную
известь в кратер песочного вулкана.
     - Кто из вас хотел бы учиться на каменщика, ребята?
     - Ну и вопросики задает этот Гринго... - ухмыльнулся Торрес.
     - Я... - ответил Хуарес, - ни за что на свете!
     - Ты все смеешься надо мной, - смущенно пробурчал Гринго. - Я думал, ты
и вправду хочешь быть каменщиком. Сначала сказал "я!", а потом "ни за что!".
     После того как кратер наполнился известью, в него плеснули  из  больших
ведер воду. Белой вспышкой без огня - только жар и пена -  взметнулся  вверх
слепящий фонтан. Известь плавилась в струе, которая обрушилась на нее не для
того, чтобы затушить, а чтобы разжечь, раздуть пожар. И рабочие стали  бить,
бить, бить мастерками  это  месиво  из  песка  и  извести,  чтобы  получился
известковый раствор. Другие ждали с носилками в руках, готовые нести его  по
лесам на самый верх.
     Флювио Лима, Лемус Негр и другие шли к "Льяно-дель-Куадро". - Проводите
меня, ребята, к полю, - попросил их Флювио, - я хочу посмотреть, не там ли я
потерял точилку для карандашей.
     Лениво плелись  мальчики  друг  за  другом.  Иногда,  на  перекрестках,
сбивались в кучу.
     - А у Гринго нет отца, только дед, - пробурчал Лемус,  будто  говоря  с
самим собой, но так, чтобы его слышали другие. Он часто разговаривал  сам  с
собой,  чудной  был  какой-то.  Приятели  отвечали  ему  с  опаской,  словно
вмешиваясь в разговор двух людей.
     - Мама Гринго живет  в  Новом  Орлеане  и  только  иногда  приезжает  к
нему,поспешил сказать Лима, прежде чем они перебежали улицу под самым  носом
у ревущих автомобилей. - Как-то его мать приехала, а я их увидел. Я крикнул:
"Эй, Гринго, пока!" А он мне: "Пока, Лима, я еду с моей мамой!"
     - У него шикарная мать,  -  сказал  Майен  Козлик,  шагавший  рядом,  -
шлепает за ним из Нового Орлеана, а моя за мной - из кухни.
     Когда  компания  подошла  к  "Льяно-дель-Куадро",  Лемус   Негр   вдруг
остано