Михаил Петрович Арцыбашев.
    Куприян


     Собрание сочинений в трех томах. Т. 1. М., Терра, 1994.
     OCR Бычков М.Н.


I

     Куприян устал и обмок.
     Ноги его бессильно расползались  по  скользким  мокрым  кочкам;  сапоги
намокли, облипли грязью с сухими листьями и стали пудовыми. Куприян с трудом
вытаскивал их из липкой, жирной грязи.
     Куприян был голоден и не спал прошлую ночь; в голове у него шумело, над
глазами висела какая-то неприятная тяжесть. К этим ощущениям  присоединялось
еще и постоянное смутное сознание опасности, стоящей за плечами.
     Куприяну было скверно, как бывает  скверно  отощалому  волку,  которого
начинают травить со всех сторон.
     Небо обложило еще со вчерашнего дня, и все время шел дождь. В лесу было
темно и сыро, как в погребе.  Еле-еле  можно  было  различить  тонкие  белые
стволы  березок,  сквозь  жидкую  осеннюю  листву   которых,   тихо   шурша,
непрестанно пробивался мелкий назойливый дождик. Вверху было темно, пусто  и
холодно, внизу - мокро и тоже холодно. От мокрых деревьев,  мокрой  земли  и
моросившего в  воздухе  дождя  получалось  одно  общее  впечатление  мокрого
холода.
     Куприян почти ощупью пробирался вперед, то и дело скользя с пригорков и
бухая по колено в глубокие рытвины, наполненные холодной водой. Он шел молча
и усиленно сопел носом, думая, машинально и тяжело, как  больной,  только  о
том, чтобы поскорее добраться в село Дерновое, лежавшее версты за четыре  от
места, где он шел. Куприян не знал этого и думал, что  он  гораздо  ближе  к
селу.
     Мысли у него были спутаны и неясны:  то  мелькал  в  них  кусок  хлеба,
которого хотелось Куприяну, то вырастала смутная тревога, туда ли  он  идет.
Потом все смешивалось и оставалось одно тупое ощущение усталости.
     Вдруг впереди послышались какие-то  звуки,  едва  слышно  пробивающиеся
сквозь шум дождя. Казалось,  что  кто-то  осторожно  постукивает  палкой  по
стволам берез.
     Куприян насторожился.
     Звуки  приближались  и  становились  яснее.  Скоро   Куприян   разобрал
осторожный стук колес по корням и тихое пофыркивание лошади.
     В этом месте деревья быстро редели  и  жалкими  группами  и  одиночками
тонких, чахоточных березок и осинок разбегались по  широкой  просеке,  конец
которой тонул за дождем и темнотой.
     Снизу просека была сплошь покрыта молодой  и  сильной  зарослью  дубов,
елочек и свежих беленьких  березок.  Отсюда  было  видно  небо,  с  которого
неустанно моросил невидимый  дождик.  Здесь  было  гораздо  светлее;  стволы
березок явственно белели и казались тоненькими  живыми  существами.  Куприян
мог различить расплывающуюся в  темноте  фигуру  лошади,  шагом  бредущей  в
стороне от дороги, прямо по зарослям  и  кустам.  За  лошадью  неопределенно
мерещилась телега и тощая длинная  фигура  мужика,  неподвижно  сидящего  на
телеге свесивши ноги. Телега сворачивала все дальше и дальше  от  дороги,  к
лесу, прямо по тому месту, где, притаившись за елкой, стоял Куприян.
     - Эх! - неопределенно крякнул он, присмотревшись, и, сразу шагнув из-за
елки, схватил лошадь за челку.
     Та  нисколько  не  удивилась,  мотнула   головой   и   стала,   ласково
принюхиваясь к Куприяну.
     - Ну, ну... Чаво ты? - пробормотал мужик, сидевший в телеге.
     - Чего шляешься? - в свою очередь спросил довольно дружелюбно Куприян.
     - Я, ваше скородие, сам по себе, заговорил мужик необыкновенно  хриплым
и дрожащим фальцетом, - а ежели насчет лесу, то есть так... как перед богом,
потому я, значит... по своему делу, а не то что...
     - Эх, ты... "ежели насчет лесу", - передразнил его Куприян. -  На  воре
шапка горит! Черта мне в твоем лесе, руби хоть весь... Жертвую!..
     Куприян засмеялся.
     Мужик недоумело молчал, неподвижно сидя на телеге.
     - Из села? - спросил Куприян. - Ишь ночку выбрал! Или с вечера в кустах
хоронился? Ах, ты...
     - Ну, ну... Чаво ты! - заговорил мужик и тронул вожжи. - Но!
     - Тпру! - осклабясь, тпрукнул Куприян.
     - Но!
     - Тпру!..
     Лошаденка сбилась и бестолково замоталась  на  одном  месте,  перебирая
нотами по грязи. Мужик помолчал.
     - Ну, ты... Пусти, что ль! - озлился он вдруг.
     - А то что? - весело спросил Куприян, очень довольный, что он не один в
лесу.
     - А то того, ежели... видишь топору? Ну!..
     - Ишь ты, какой страшный! Дурья ты голова, Игнат, своего не признал...
     Мужик встрепенулся.
     - Ты?
     - А то нет?..
     - Неужели Купря?..
     - Он самый и есть! - осклабился  Куприян  и,  бросив  лошадь,  начавшую
щипать какие-то листики, подошел к телеге.
     Мужичонко ужасно обрадовался.
     - Купря и есть! Я смотрю: кой черт балует?  А  оно  -  Купря,  Куприян,
черт!..
     - Так топор, говоришь? - спросил Куприян, ухмыляясь так, что в  темноте
сверкнули его зубы.
     - Ну тя к лешему!.. Топор... запужал вовсе. Я думал  -  што?  А  оно  -
Купря... Куда несет?
     - На село.
     - А для ча?
     - Старшину давно не видал, соскучился...
     - Вре, - недоверчиво протянул мужик и,  вдруг  сообразив,  ударил  себя
обеими руками об полы и захохотал: - Ну тя к лешему! Балагур...
     - Ну, ну... Хохочи у меня! - оглянувшись,  прикрикнул  Куприян.  -  Вот
услышит Вавилыч, он те даст... Лошаденка-то, чай, одна...
     - И что ты! - испугался мужик и замолк. Опять стало слышно,  как  дождь
шуршит по листьям, точно по всей просеке кто-то осторожно пробирается сквозь
кусты.
     - То-то... потише, говорю. Долго ли...
     Мужик инстинктивно подобрал вожжи и тронул лошадь мимо Куприяна.
     - Стой, черт! Стой, говорю...
     - Чаво!
     - На деревне тихо? - спросил Куприян.
     - Урядник наезжал, - почесываясь, сказал мужик.  -  Опосля  становой...
Поспрошал кой-кого. Меня спрашивал.
     - Ты что ж?
     - Что я... ничаво. Мое дело сторона. Увели точно у  господина  земского
начальника дошадей, про то слыхал, но, одначе, не знаю... Однова ткнул в это
место. "Пошел, - говорит, - сам вор, вора и покрываешь".
     Куприян помолчал.
     - А Ваську видел?
     - Третьего дни на огороде у Федора Кривого водку пил,  а  как  услышал,
что становой, сейчас шиганул в лес... Только его и видели...
     Оба замолчали. Куприян задумался, поводя широкими плечами.
     - Ну, прощай, Купря! - сказал мужик.
     - Прощай, - рассеянно ответил Куприян.
     Мужик, которого звали Мозявым и который был самым захудалым  мужиком  в
селе, и не думал, однако, трогаться с места. Лошаденка понуро щипала молодые
побеги; Куприян задумчиво поглядывал на небо, соображая, что  если  наезжали
урядник и становой, то не сегодня завтра надо ждать обыска и облавы. Мозявый
тупо смотрел на Куприяна, моргая подслеповатыми глазками. Дождь все  шуршал,
шуршал тоскливо! По временам по лесу пробегал ветер.  И  тогда  таинственный
протяжный гул заглушал шуршание дождя, но потом опять начинался его  тягучий
шепот.
     - Ты что? - спросил, очнувшись, Куприян. Мозявый вдруг оживился.
     - А ты вот что, Купря, - быстро заговорил он, - ежели насчет бабы,  так
я тебе говорю - боюсь!..
     - Что? - неласково переспросил Куприян.
     - Егор домой пришел! - выпалил Мозявый.
     Куприян невольно выпустил из рук вожжу, которую  захватил  было  опять,
без причины снял шапку, опять надел ее и пробормотал спавшим голосом:
     - Вре...
     - Правильно говорю, - с чувством возразил Мозявый.  -  Зачем  врать?  Я
тебе, Куприян, бестолковый человек, правильно говорю: пришел  седни  и  бабу
бил... Матрену!
     - Бил? - машинально переспросил Куприян.
     - Смертным боем! - с  форсом  ответил  Мозявый.  Куприяна  передернуло,
точно ему сразу стало холодно.
     Мозявый захлебнулся от возбуждения.
     - Насмерть бил! "Чей парнишка?" - спрашивает... это Федька-то!  "Какой,
- говорит, - парнишка? Какая причина парнишке быть... - Федьке то есть...  -
ежели твой законный муж то есть пять лет в отсутствии?" Бил бабу оченно.
     Мозявый покачал головой.
     - Ну? - хрипло протянул Куприян.
     - Ну, Матрена и повинилась: так и так, мол... Потому то есть  парнишка,
а парнишке без причину никак быть невозможно. Ежели он точно пять лет...
     Куприян сосредоточенно молчал, поводя плечами.
     - Так ты бабу-то теперича брось. Плевое дело!  Егор  вчера  под  винной
похвалялся: я его!.. Это тебя то есть. Да! Бутылку сам  выпил...  Питерский!
"Я его!" - говорит... Говорю, брось бабу, и на село - ни  боже  мой!  Ушибет
Егор. Серьезный человек... Кулачищи - во!
     Мозявый в темноте развел руками.
     Куприян вдруг озлился.
     - Ну, ну, проезжай! Чего стал?.. Кулачищи!  Ты  смотри  у  меня:  живым
манером лошаденку-то...
     Мозявый испуганно взглянул на него и дернул лошадь. Колеса застучали по
корням.
     Куприян мгновенно успокоился.
     - Эхма! - присвистнул он вслед Мозявому. - Фью! Тоже мужик  называется!
- презрительно сплюнув, добавил он, машинально прислушиваясь к слабому стуку
колес, осторожно попрыгивающих по корням и кочкам в глубину леса.
     Силуэт мужика, лошади и телеги постепенно стушевывался в темноте,  стук
становился слабей и слабей, смешался и исчез в шуме дождя. Куприян вздохнул,
снял шапку, почесал затылок и задумался.
     - Ишь, ты... вернулся, солдатский черт... не сдох, - пробормотал он.  -
А баяли, дюже был болен... не то помер, не то помрет... Вернулся! Матрена-то
теперь, чай...
     Чувство ревности и мучительного недоумения охватило Куприяна. Он  опять
с трудом зашагал по дороге.
     "Жаль бабу, - думал он, шлепая по лужам и путаясь  в  мокрой  траве,  -
забьет ее Егор... Зверь ведь, чистый зверь!.. Да и то, ежели по правде,  ему
тоже не очень-то... Другая, ежели бы на ее месте, отпор дала бы, а эта  нет,
не такая баба... смирная..."
     Лес опять стал редеть.

II

     Между деревьями замелькал свет, бледный и расплывчатый. Дорога выходила
в поле.
     Куприян постоял на опушке, глядя на село, лежавшее,  как  куча  навозу,
посреди голого черного поля, задернутого жидкой навесой обложного дождя.
     "Идти, что ль? - подумал  Куприян.  -  Васька,  чай,  если  не  утек  с
перепугу, так, наверное, у Федора в риге ночует".
     Он стал медленно подниматься по размокшей черной дороге и уже не  думал
больше о том, где укрыться и что  его  могут  схватить.  Мысли  его  всецело
перешли на приезд мужа его любовницы, солдата Егора Шибаева. Ему было  очень
тяжело от  сознания  неотвратимости  беды,  и  это  чувство  усиливалось  от
усталости.
     Он был весь мокрый от пота и дождя.
     В лесу у него не было такого гнетущего чувства,  как  в  поле.  Посреди
этого черною простора, над которым низко и тяжело стояло серое мутное  небо,
Куприян сам себе  казался  маленьким,  беззащитным  и  одиноким.  Его  стала
забирать тоска.
     Мимо него потянулись низенькие  полуразвалившиеся  плетни,  от  которых
местами торчали только мокрые колья.
     Куприян перешагнул через плетень, прошел по  мокрым,  рыхлым  и  липким
грядкам, спотыкаясь о сухие кочки прошлогодней капусты, не видные в темноте;
потом перескочил  канаву,  чуть  не  упал  и  пошел  огородом  к  одинокому,
полуразвалившемуся сараю, который черным  пятном  вырисовывался  на  бледном
фоне ночи. За сараем виднелись угрюмо шатающиеся метелки сухого камыша.  Там
начиналось болото, а за ним опять поле. Возле сарая торчала чахлая  березка,
лишенная листьев, плаксивая и жалкая.
     Куприян подошел и прислушался. Внутри  было  тихо,  но  ему  сейчас  же
показалось, что в этой тишине есть кто-то живой, пристально следящий за  ним
из темноты.
     - Васька! - тихо позвал Куприян.
     Никто не ответил, только березка скрипнула.
     - Васька, я... Не признал? - повторил он.
     - И то... Иди, - ответил сдавленный  голос  так  близко  от  него,  что
Куприян вздрогнул.
     - Ишь ты... притаился! - усмехнулся он и полез в сарай.
     Здесь было совсем темно, пахло сухим сеном и лежалой пылью. Шум  дождя,
барабанившего по соломенной крыше, был сильнее и резче.
     - Где ты там? - спросил Куприян. Кто-то зашевелился в глубине.
     - Сюда... Да на оглоблю не напорись, - отозвался Васька.
     Куприян полез на голос прямо по сену и наткнулся на человека.
     - Тише ты, черт! - огрызнулся Васька и затем весело спросил:  Откелсва?
Дело сделал?
     - Продал. Твоих шестнадцать...
     - Ловко! - радостно прищелкнул пальцами Васька.
     Куприян возился в сене, устраиваясь поудобнее.
     - Не ворошись, - заметил Васька.
     - Обмок.
     - Дело привычное, - беззаботно отозвался Васька.
     - Мокрень, - жаловался Куприян,  начиная  дрожать  от  мокрого  армяка,
казавшегося теперь, в тепле клуни, холоднее и противнее.
     - Обсушимся... во!..
     Васька с торжеством что-то показал в темноте.
     - Что? - спросил Куприян, постукивая зубами.
     - Водка, - коротко пояснил Васька, -  она  самая.  Мы,  брат,  об  этом
положении отлично известны...  Случалось...  Хлебни,  -  глотку  обожгешь  и
чудесно! Во!..
     Послышалось бульканье. Куприян сплюнул.
     - Ирод!
     Васька засмеялся.
     - Важно! Так по суставам и  прошло.  Друг  сердечный,  хлебни  малость!
Уважь! - лез он в темноте на Куприяна.
     - Отчего не уважить! - усмехнулся Куприян. Он с  жадностью  пил  водку,
чувствуя, что дрожь утихает с каждым глотком.
     - Важно, - приговаривал Васька, - добре... эх! Ты, брат, этак всю водку
выхлещешь! Ну-у... что... Васька беспокойно зашевелился.
     - На.
     Васька ловко перехватил посудину и опять забулькал водкой.
     Куприяну стало лучше; дрожь почти улеглась, и в груди точно поместилось
что-то теплое. Куприян стал осматриваться; глаза его привыкли к темноте, и в
клуне ему уже не казалось так темно. В широкие щели проходил бледный белесый
свет и видны были очертания  каких-то  поломанных  колес,  бочек  и  жердей.
Смутно обрисовывался силуэт Васьки, по горло зарывшегося в сено.
     Дождь шумел все так  же  однообразно.  По  временам  налетал  ветер,  и
что-то, не то березка, не то стропило, жалобно скрипело.
     Куприян опять вспомнил Матрену и вздохнул.
     - Чего ты? - спросил Васька, которого разобрало от выпитой водки, и ему
хотелось поговорить.
     - Скверность, брат...
     - Чего? - глупо переспросил Васька.
     - Скверно, говорю! - повторил Куприян.
     Васька равнодушно сплюнул.
     - А по мне, наплевать! Ну... Он помолчал.
     - Словят ежели... эка, подумаешь,  невидаль  -  острог-то.  Прежде  оно
точно, а теперя...
     Васька махнул рукой и повернулся к Куприяну.
     - Я, брат, - жидким, бесшабашным голосом заговорил он, - восемь  фабрик
спиной вытер, так меня острогом не удивишь! Однова работали мы  на  цинковом
заводе... Эх, Купря! Видал пекло? Так оно само и есть! Ни тебе  дыхнуть,  ни
тебе смотреть! И глаза и  нутро  ест...  Суставы  ломит...  Ложись  прямо  и
помирай! Ну, на ткацкой, папиросной опять же, там точно легче... а  все-таки
супротив фабрики, я тебя скажу, ни одному острогу не выстоять.
     - Не в остроге дело, дурья голова! - угрюмо сказал Куприян.
     - А в чем?
     - А так...
     - Ну?
     Куприян помолчал, потому  что  не  мог  точно  оформить  свое  душевное
состояние.
     - Я, собственно... Ты, брат, без году неделя так-то,  а  я  сызмальства
мыкаюсь. Ну... двенадцати годов с батькой первую лошадь свели... - Ишь ты...
ловко... - похвалил Васька.
     - У нас все так... Еще дед промышлял. Потому нет  никакой  возможности:
земли мало, да и ту хоть брось! На фабрику которые идут...  Неохота!  А  тут
голодное брюхо подводит. Ну, с деда и начали...
     - Это бывает, - равнодушно отозвался Васька.
     Батьку убили на этом деле... Брата тоже убили, а меня не тронули -  мал
очень был. Одначе выпороли здорово!
     - Так...
     - Ну, после и их немало в Сибирь ушло...
     - Бывает, дело такое,  -  опять  отозвался  Васька.  Куприян  задумчиво
посмотрел в щели на небо.
     - Оно конечно, все одно... - заговорил он опять,  -  везде  плохо...  а
только не по мне это... живешь, как волк, без дому... Свисти  за  ветром,  и
все тут... Хуже собаки! Иной раз тянет на пашню по весне... так бы  и  взрыл
всю землю и чтоб зеленя,  зеленя  пошли  вокруг...  Тошно  мне!  На  мужиков
завидно!
     Васька поднял голову и вяло, но убежденно сказал:
     - Вре... зря болтаешь; а дали бы соху, опять каменья да глину драть-так
первый сбежал бы...
     - Не! - кротко ответил Куприян. Оба замолчали, и  опять  стало  слышно,
как шумит дождь и скрипит березка.
     - Что ж, - вдруг с неожиданной грустью, не вязавшейся  с  его  ухарским
голосом, проговорил Васька, - может, и так... Ты думаешь, вот он,  Васька...
ни Богу свечка, ни черту кочерга!. А ведь я, брат... сказать... вовсе не  то
думал.. У меня когда-то тоже дума была... Помню,  вышел  весною  под  вечер,
журавле вверху кричат, землей пахнет густо так... да... Пел  я  тогда  очень
хорошо; теперь  голос  пропил,  а  тогда  здорово  пел.  Учитель  наш,  Иван
Семенович, говорил, что кабы  меня  учить...  о-го-го!  А  то  хотелось  мне
описать все, как люди живут. Стою вечером, слушаю, как  журавли  кричат,  и,
черт его знает отчего, плакать вот так и хочется... Рассказал бы кому, никто
не понимает, батька ругается, ну... ходу никуда  нет.  Ушел  на  фабрику,  и
такая меня злость взяла! Пить начал здорово... Ну  а  там  и  пришло...  Все
одно!
     - Так, - грустно сказал Куприян. "Скрыты", - жалобно скрипнула березка.
Долго было тихо и глухо.
     - Егор пришел? - спросил вдруг Куприян...
     Васька сразу поднялся и сел.
     - Пришел, - сказал он. Ты видел?
     - Собственными глазами удостоился. Здоровый, черт, и  с  медалями.  Усы
как у солдата следовает быть...
     - Давно пришел? - сквозь зубы спросил Куприян.
     Ему стало особенно неприятно, когда он узнал, что Егор имеет и  медали.
Но он не знал, что это ревность, и  даже  сам  удивился  своему  чувству.  -
Вчера, кажись... Ну и что?
     - Да что... Рассказывали: приехал, да на станции и встреть писаря.  Ну,
выпили первым делом, а выпивши писарь ему все и выложил... ребеночек, мол, и
все прочее. Ну, тот попервоначалу, говорят, как бы  в  бесчувствие  впал,  а
потом и загулял. Пришел в село не то пьяный, не то  ошалелый  и  сейчас  это
бабу бить. Боялись, чтобы не убил...
     - Мне Мозявый сказывал, - хрипло проговорил Куприян. -  Я  его  в  лесу
сейчас встретил.
     - Мозявый?..
     - А скверное ее дело, выходит!
     - Это точно! Я Егора знаю... бешеный человек. Убить, может, не убьет, а
что много муки баба примет, так это верно... Да что... знала, на что шла!
     - Не говори. Чего так?
     - Ты говоришь: "сама шла"! Я, брат, коней красть тоже,  чай,  сам  шел,
никто в шею не толкал, а все-тки... Жаль бабу.
     Васька усмехнулся.
     - Нашел чего жалеть! Ну, изуродует он ее малость, да и то  нет,  потому
самому баба нужна, а опосля  она  ему  еще  шестерых  ребят  принесет!  Дело
обнаковенное...
     - Хилая она... не сдержит бою.
     Васька махнул рукой и вытащил из сена бутылку.
     - А не сдержит помрет. Это уж беспрсменно, - философски заключил  он  и
забулькал водкой. Но Куприян продолжал:
     - Жаль бабу и мальчонка жаль. Несмыслящий ведь еще.
     Васька на секунду задумался.
     - Это ты верно, - тряхнул он головой, - его житье плохо: в гроб вгонит.
Бабу изуродует, нет ли, а парнишке - каюк!  Фью!..  Он  ему  как  бельмо  на
глазу, да и бабе срам один... Да туда и дорога.
     - А за что? - глухо спросил Куприян, глядя сквозь щель на качавшуюся от
ветра тень березки.
     - Что, собственно? Ты о чем? - не понял Васька.
     - Парнишку за что, говорю? Он чем виноват?
     - Фью! Этих делов, братец ты мой, не разбирают. Виноват?  Тоже  сказал!
Не ко двору, приблудный, ну, и ступай, откедова  пришел.  Верно.  Да  и  что
жалеть, много ли ему радости-то? Мужика сын...
     - А жаль, - повторил про себя Куприян.
     Ваське надоел этот разговор. Его душа, страшно и непонятно ун