Юз Алешковский.
   Чаинки


     © Copyright Юз Алешковский
     Origin: Сайт "Радио Свобода"


ЧАИНКА ПЕРВАЯ

     "Боингу" легче и быстрей было взлететь, чем мне поверить в то, что мы с
Ирой летим в  Китай. На поезде с такими вот делами все проще. Смена пейзажей
географических   и   этнических,   мелькание   разнозычных  всяких  названий
подтверждают факт вашего  перемещения  в пространстве и движения  к желанной
цели. А между небом и землей - что там приметишь?
     И все-таки  летим мы в Поднебесную. Летим, а я вдруг закомплексовал. Ну
что, сокрушаюсь,  знаю я о Китае? Философию и поэзию знаю лучше, чем историю
и географию. Этнография? Ни в  зуб ногой, как говорят ортопеды  и  дантисты.
Мифология?
     Понаслышке-поначитке.  Порох,  компас,  писчая  бумага,  книгопечатание
(задолго до Гутенберга и Ивана Федорова), шелк, лапша, стыренная, говорят, в
сычуаньской  таверне  гением  промышленного  шпионажа Марко  Поло  и  навеки
пустившая корни в  желудках  итальянцев... Что еще? Фарфор... два-три урожая
риса  в  год... Боксерское восстание,  про  которое я сказал училке на уроке
истории,  что  оно  было  протестом   китайских  боксеров   против  введения
английскими захватчиками  канатов на ринге  и  кожаных  перчаток... зверства
оккупантов-японцев... победоносный  поход  Мао  против  клики  Чан-Кай-ши  и
распроклятого  врага  народов  дяди  Сэма...  затем  опять же  Москва-Пекин,
Москва-Пекин, русский  с  китайцем  братья навек... под  знаменем свободы...
пельмени  и  трепанги  в  ресторане  "Пекин"...  клевые  бостоновые  брючки,
купленные на первый гонорар... Вот и все. Скудноваты мои знания.
     Зато,  утешаю  себя  инфантильно,  кое-что  по  Китай и  китайцев узнал
раньше,  чем   о  германских  фашистах,  англо-французских  империалистах  и
японских шпионах...
     Москва. Сокольники. Мне пять лет. Осень. Скоро день моего рождения. Иду
с мамой первый  раз в  жизни в  китайскую  прачечную  по  Всесвятской улице,
золотой и багровой от  листвы.  Совершенно не могу понять, зачем  ее недавно
переименовали  в честь какого-то дяди - нового советского святого, как допер
лет через пятнадцать. Всесвятская... Идем с мамой  по  тихой осенней улице в
китайскую прачечную. Лично  я  тащу  в  авоське огромную белую скатерть,  на
которую опрокинул банку туши. Если китайцы не отстирают пятна, сказала мама,
ее можно выкинуть  на помойку,  и ты,  мерзавец, не увидишь никаких  гостей,
никакого  тебе  не  будет  дня  рождения...  Никакого  тебе  не   будет  дня
рождения...  Довольно   нелепые,   устрашающие  и,  между   тем,   почему-то
убаюкивающие  слова  в  устах  матери, даровавшей тебе всю эту  великолепную
жизнь... Впоследствии, полюбив нырять в глубины  слов и фраз с поверхностных
их  значений,  гораздо  сильней  почувствовал и смысл, и безмерный  ужас той
вполне безобидной бытовой  фразы материнской. В  самые  тяжкие минуты жизни,
когда невмоготу  было  от  голодухи,  холодрыги, резаных  ран,  хронического
безденежья, несвободы  и нелюбви, не молил судьбу ниспослать мне, к чертовой
матери, смерть. А вот  о том, чтобы никакого  не  было мне дня  рождения,  о
бесконечном пребывании в Небытие,  в гнездышке  вечного  покоя,  в  обители,
далекой  от  рождений,  смертей  и  дорог  жизни,  на  которых если  не  сам
бедствуешь,   то  немыслимо   страдаешь  от   бедствий  ближних  и   уродств
человеческой истории, - об этом кайфе я, признаюсь, и нынче грешен грезить в
часы бессонницы... грежу и... прекрасно, как это ни странно, засыпаю...
     В китайской  прачечной  - влажная жарища, застит пар глаза, тошнотворно
пахнет мылом...  зато  запашок  свежевыглаженного белья и одежки дарует душе
предчувствие ночи... захватывающе  страшных сновидений... утренних  сборов в
гости ...
     Детство, каждый день его, если не  час,  -  это ведь время открытий.  И
разговор, случайно  подслушанный  в очереди, станет  частью кода,  с помощью
которого в свой час откроет мое сознание довольно простые  смыслы жизненных,
общественных  и  исторических  явлений.  Разговоры  о  них  несчастные  наши
родители,  дяди,  тети  и  учителя,  припугнутые  драконом власти, тщательно
табуировали. Мне  так и виделись  на этих явлениях  черепа с костями и белые
буквы:  "не  подходи  - убьет!",  как на  электросиловых  будках.  "Китайцы,
понимаете,  не мы,  - ворчливо  говорил какой-то дядя,  проверяя сохранность
пуговичек  на белой  рубашке. - Без халтуры  часов  по двадцать пять в сутки
вкалывают. На себя  поскольку  ишачат, а  не  на  германский  пролетариат  и
какую-то на нашу  шею Клару Цеткин. Они и в социализме долго не  задержатся,
коммунизм отхреначат пятилетки за  три, если,  вроде нас,  мечами, шашками и
саблями глотки  перережут  капиталу с  помещиками, а всяким  нахлебникам  по
классу кукиш покажут". - "Знаете, товарищ,  в голове у  вас  каша, да и язык
ваш длинный не мешало  бы Органам  укоротить тем  же  самым  мечом" - сказал
кто-то. Тут  мама сдала в  стирку  белье и скатерть, быстро вытащила меня на
улицу... пробовал упереться, меня взволновали чьи-то перерезанные  глотки...
каша  в  голове  у  дяди... Органы,  зачем-то укорачивающие  мечами  длинные
языки...
     Так-то  вот вошла в  мою  жизнь и в память  загадочная  страна  Китай и
обитатели ее,  китайцы, вкалывающие  по  двадцать пять часов в сутки.  Потом
была  дивная  сказка  о соловье  императора, навеки ставшая  прививкой душе,
певчей глотке и сознанию любви к свободе и ненависти к любого рода решеткам.
Потом   было   ожидание  прихода  в   наш  двор  необыкновенно  добродушного
старика-китайца   с   мешком,    полным   свистулек,   трещоток,    мячиков,
языков-ленточек, калейдоскопов, проволочных головоломок,  бамбуковых палочек
для   сборки  летающих  драконов...   Все   это  мы  выменивали  у  него  на
банки-склянки, водочные  бутылки и разную рухлядь, стыренную из бабушкиных и
материнских заначек... Потом,  в  школе, были  странные  слова:  Гоминдан...
Нанкин...   Пекин...   Чан-Кай-ши...   А   шанхаями   мы  называли   общаги,
перенаселенные  молодыми  провинциалами  -  по-нынешнему,   лимитой,-  мудро
решившими  строить  заветный  коммунизм  не  в  полуголодной  глубинке, а  в
сравнительно  сытой Москве...  Потом победили  проклятого фюрера и  коварных
японцев, и повсеместно загремела довольно тошнотворная  песня: Москва-Пекин!
Москва-Пекин!  Идут,  идут, идут  наро-оды  за  братский  мир,  за  светлый,
кажется,  труд под  знаменем свобо-оды...  помню кадры кинохроники... приезд
Мао в Москву... объятия его с дряхлеющим Сталиным...

     Но вот и  Сталин подох, правда, успев начать  вместе  с Мао заварушку в
Корее.  На  мое  счастье он подох  за  год до  конца  моего срока,  хотя  до
мгновения  выхода  за  ворота  лагеря  мне  опять-таки  трудно  было  в  это
поверить...  Хрущевская оттепель...  глухие  злобные разговоры в очередях...
уже не о нахлебничающем  германском пролетариате, а о халявщиках-китаезах...
снова миллиард, понимаете, косоглазых рыл обкармливаем, ишачим тут на них...
товарняк  пшеницы  за товарняком станков гоним на восток, Москва-Пекин, мать
ихнюю так  вместе с Москвой-Пхеньяном-Ханоем-Гаваной... а мы тут  гоняем как
проклятые   Тамбов-Москва,   Тула-Москва,   Калинин-Москва,   за   колбасой,
понимаете, и сосисками туда-обратно...
     Тогда-то и  стали доходить  до меня во всех отношениях самоубийственные
для  России смыслы экстремистской политики пролетарского интернационализма и
поддержки  национально-освободительной   борьбы   народов  против   мирового
капитала.
     До кризиса  имперской системы,  нажившей  дюжину грыж  от неподъемности
идиотских мегаломанских программ партии, было не так уж и далеко... Именно в
те  времена друг мой,  Дод, царство  ему Небесное, приобщил  меня  к  поэзии
гениев  старого  Китая  Бо-Дзю-и,  Ду-Фу,  Ли-Бо,  а  умная  и  образованная
писательница дала  почитать книгу Лао  Цзы,  великого  философа  и  мудреца,
ставшего основателем чуть ли не всеазиатской религии даосизма.
     И  вдруг  -  вдруг  перестала  звучать  железнодорожно-пропагандистская
песенка МОСКВА-ПЕКИН...  МОСКВА-ПЕКИН... русский с китайцем  братья навек...
идут-идут,  идут  наро-оды... Вдруг ни  с того  вроде  бы ни  с сего разными
путями пошли народы...
     Два  великих народа, вернее,  поганые компартии  двух  великих народов,
советского   и  китайского,  стали  смертельными  врагами   -   смертельными
настолько, что закидывали  друг  друга свинцом  и гранатами  на  полуострове
Даманском,  а  накал  их политической  бойни  друг  с  другом стал  поистине
омерзительно  говнистым.  Дружба   навек  обернулась  малопонятной  враждой.
Некоторые  из  смыслов происходившего доходили  до нас после  ловли  в эфире
"Свободы" и иных - дружественных, на всегдашний мой взгляд, голосов.
     Обыватель в очередях  вздохнул: макароны появились на прилавках... муку
стали чаще давать... не говори,  Петрович, китаец  ох как хитер,  сегодня ты
ему атомную бомбу дашь за копейку-другую, а он тебе ею промеж глаз врежет 22
июня  ровно в  четыре часа...  Никита прав,  косоглазые  спят  и видят,  как
влупляют нам аж до Урала, а там мы, добренькие, и сами рассыпемся...
     Думаю,  что  если бы в одной из  своих жизней душа моя  не побывала  во
плоти какого-то китайца и если бы она же, душа моя, не приютилась однажды по
воле  ангелов  в  теле  русской  женщины, обожавшей готовить борщи, котлеты,
квасить капусту, солить  грибочки, огурцы  и так далее, то  с чего бы вдруг,
еврей в сегодняшнем своем воплощении,  так неистово болел за судьбу  России,
ставшей несчастной заложницей садистической Утопии? С чего бы так болеть мне
и переживать за Китай в годы, когда совершенно обезумел он под водительством
фактически  безграмотного  крестьянина  Мао  и  вляпался  в   кровавую  кашу
партийного беспредела, всамделишно означавшего - как и  для России беспредел
ленинско-сталинский  - только  одно:  скатывание кубарем  вниз  по  лестнице
многовековой социо-культурной, точней говоря, духовной эволюции - с чего бы?
     В  те годы  даже в  мечтах  не видел  себя  туристом, путешествующим по
Китаю. Какое  там! Даже  в мыслях  у меня  не было  отправиться,  скажем,  в
братскую  Болгарию.  Судимость.  Наверняка  я  был  известен  нашим  славным
чекистам как хулиганствующий антисоветчик. Впрочем, если бы и предложили мне
тогда смотаться на пару недель  в Китай... Извините, сказал бы я, сие не для
моих нервишек,  не  для моей души, не  для моих очей...  Да вы  что?  Тур по
стране, где Мао вместе с бандами хунвейбинов насилует родной народ, для меня
столь же  отвратителен, как въезд задним ходом  в начало  кровавых двадцатых
российских годочков...
     В общем,  я  даже  не наделся  свалить куда-нибудь подальше  от лживого
застойного смрада нашей общесоюзной помойки. Да вот  случилось такое, во что
тоже  поначалу  не верилось!  Сначала  евреям, давно приученным  историей  к
дальним перелетам, дало или Время или Господь Бог  - что, впрочем, одно и то
же - возможность свить гнезда в Израиле. Многие  не преминули разлететься по
всему миру.  Я свалил с  семьей в Америку.  А вскоре случилось  вообще нечто
самое невероятное. Вскоре не Горбачев, а все оно же, всесильное Время, взяло
да  и  дало  по сопатке  химерическим планам партии  -  партии  банкротов, у
которой еще в двадцатых поехала крыша.
     Вдруг, уже в Америке, меня ни с того вроде бы, ни с  сего,  потянуло на
стишки.  Я  ведь полагал, что навсегда  завязал со стишками после  сочинения
дюжины  милых  моей  душе  песенок. Да вот снова потянуло меня  в  Штатах на
стишки. Я  и  накропал  несколько трехстиший  и пятистиший, помимо моей воли
обретших такую форму и такое звучание,  что  во  внешности Музы этих стишков
совсем не осталось, как мне показалось, черт, прежде мне знакомых:
     Всей туши  мира не хватит обрисовать его же  пороки. Употреблю-ка ее до
последней  капли  на дуновение ветра  в заиндевелых  стеблях  осоки, куда-то
унесших перышко с одинокой, озябшей цапли...
     А вот еще:
     Снегопад сотней псов завывает под дверью, в печке тяга пропала, закисло
вино.  Развалилась,  как  глиняный  чайник,  Империя,  императорский  двор и
министры -  говно. Белый гусь,  бедный гусь,  не теряй столько перьев. Нашел
возле дома одно, вот - скрипит, как снежок на дороге, оно...
     Вот  так Муза  моя милая стала  вдруг похожей на китаянку. Конечно, это
произошло не только  от вечной моей любви к видам, звучанию  и вообще к духу
традиционной  китайской поэзии,  точнее  говоря,  к  дивному  ее  характеру,
исполненному мудрой сдержанности и немногословности. Но - будет о стихах.
     Заметки о путешествии  в  Китай мне  хотелось бы назвать ЧАИНКАМИ. Пока
ЧАИНКИ  эти, так сказать,  только еще завариваются, скажу, что если  бы мы с
Ирой пожертвовали одной из  поездок в Италию или в Германию, то слетали бы в
Китай гораздо раньше. Но дело было, думается, не в бабках и не во времени. В
обрез,  как  говорят  евреи, хватило бы  нам  и  того  и  другого при  нашей
неприхотливости  и умении  бродяжничать  по пространствам  стран  свободных.
Дело,  наверное,  было  в  бессознательном  страхе  перед  страной,  хоть  и
решительно наплевавшей на марксистско-ленинскую бредятину великого кормчего,
страной,  во  время  опомнившейся от  дикого  безумия  и со  страшной  силой
рванувшей по пути реформ, но оставшейся как бы то ни было под железной пятой
партийных властей и догматической идеологии.
     Живуч  дракон идеологии,  весьма,  к  сожалению,  живуч.  И сдав  часть
позиций, не перестает ведь упырская эта идеологи придавать законный характер
тоталитарной  власти   партии  и   утверждать   историческое   превосходство
пресловутой   диктатуры   пролетариата   над   распутными  демократиями  так
называемого свободного мира. Хотя ясно нам было, что партийная  говорильня -
говорильней, надстройка - надстройкой, а перестройка-то пресловутого  базиса
начата - пошла она, на удивление стран и народов, пошла!
     Когда  Горбачев,  по  горделивому своему  недомыслию,  начал  с  самого
легкого - с перестройки надстройки, то  есть не  с  дел самых что ни на есть
насущных,  а с обольстительной  гласности, китайцы,  не залазя  в чудовищные
долги  и  прибегнув  не  к  шоковой  терапии,  но  к  щадящей простой  народ
социальной  акупунктуре,  обеспечили  себе  сытую  жизнь  и  начали  крепить
фундамент новой экономики. И вдруг - на  тебе: кровавая  трагедия на главной
площади Пекина.
     Тошно стало на  душе.  Жив  дракон, снова,  сволочь  жаждет  бифштексов
по-танкистски с кровью, хотя  по-иному мотивирует  вампирские свои закидоны.
Вновь  испытали мы  к нему с Ирой ненависть  и  непревозмогаемую гадливость.
Чего от дракона ожидать?  Подлянок, затейливо азиатских по форме и омерзенно
совковых  по  содержанию?  Повсюду,  думаем,  там  в Китае гебисты, стукачи,
сексоты,  чокнутые  маоистские  фанаты  да  чумоватые  ксенофобы,  наверняка
испытывающие к  русским  еще большую  ненависть, чем к американам. Некоторый
страх был у меня и перед  бытовой житухой в Китае, немыслимая коммунальность
которой   усиливалась  в   воображении   картинами   скопления   на   улицах
многомиллионных толп.  Очередищи  в забегаловки еще огромней, небось,  чем в
Ялте, а о трамваях в часы пик лучше вообще не думать... Из-за незнания языка
были  у нас  страхи,  оказавшиеся, в отличие от  многих  надуманных страхов,
вполне  обоснованными.  Кроме того,  знакомые американские бабуси, привыкшие
разбивать бивуаки  в Хилтонах, Шератонах и Мариоттах, запугивали нас всякими
сюрреальными  ужасами  насчет  первобытных  сортиров,  завалов  нечистот  на
улицах,  заразой  в  питьевой  воде  и  вообще чудовищной  нечистоплотностью
населения, особенно в провинции.
     Кстати, чем больше меня  запугивают, тем отчаянней я  смелею. Для того,
чтобы страхи  остались позади, необходимо их обогнать. Прекрасно, скажу вам,
вдруг  вырваться  в  открытое  море  приключений, чувствуя, как пьянит  душу
игривый бесенок риска и стародавняя страсть к путешествиям! Заметим, что два
эти чувства  воздействуют  на  различные, быстро  размножающиеся  в  психике
человека страхи: мощней, чем пенициллин на бациллы всякой гнусной заразы.  Я
вообще всю жизнь говорю и  себе и друзьям: не можешь поверить  - рискни, ибо
рискуют для того, чтобы поверить...
     Короче говоря, летим мы с Ирой,  летим, и тем  не менее,  повторяю, все
еще не  верится, что  в Китай мы летим, в Китай!  Славно!  Только  вот, черт
возьми, почему  все-таки не бывает так, что ум с  душою  редко когда начисто
освобождаются от крупных фобий и всяких мелких страшков? В полете  про страх
высоты  забыл,  читая  занятный шпионский  роман Ле  Карре, зато нет-нет,  а
забредала  в голову мысль,  что летим мы хоть и по другому маршруту, чем тот
самый несчастный  южнокорейский боинг, гнусно сбитый Софьей Власьевной, уже,
слава Небесам,  агонизировавшей  совместно с почками  генсека  Андропова, но
все-таки...  парность  несчастных  случаев  - вещь  не  такая  уж  редкая  в
природе... если беда одна не ходит, то одна она и не летает...
     Однако  при  взгляде  на   прелестных  стюардесс-кореянок   страхи  мои
идиотские не просто развеивались, но преображались  в чувство необыкновенной
утвержденности в воздухе.
     Аляска.  Пересадка.  Опять  же  из страха  перед ядовитостью  халтурных
китайских спиртов, проклинаемых  российской  прессой,  беру  в  безналоговой
лавке  полгаллона  старого  ирландского  виски  -  не  правда  ли,  милы эти
словесные звуки,  так  и  булькают  они аллитерационно в горле,  словно само
великое  и любимое мое  зелье...  На  первое время,  думаю, хватит, а  там -
разберемся что  к чему, может  быть, до  "Березок" шанхайской торговой  зоны
доберемся или до Гонконга, где, слава тем же Небесам, акула капитала все еще
гуляет  по буфету, а у членов китайского политбюро хватает ума не вступать с
этой  хитрой  рыбой в последний  решительный бой. Кроме того, нынешние вожди
Китая  хранят как зеницу ока целый  ряд других  мудрых заповедей башковитого
Ден Сяо Пина.
     Летим.  Постепенно развеивается в небесах  лукавое  неверие в  это. Нам
здорово   повезло:  во-первых,  боинг  был   таким  полупустым,   что   даже
северокорейскому генштабу явно не имело никакого смысла сбивать его ракетой.
Во-вторых, меня  наконец-то  сморило,  потом добило таблеткой снотворного, а
поспать в полете аж до пересадки  в Сеуле - это как месяц подряд  покемарить
на лагерных нарах до выхода на свободу.
     И  вот  - Сеул. Аэропорт - пошикарней иного американского. Стакан виски
не взбодрил бы меня после 16 часов полета  так, как взбодрила  в забегаловке
тарелка лапши с огненным перцем и разным гадом морским...
     Снова взлетели, снова сели. Наконец-то мы в Пекине.
     Первое удивление, ну просто  никак не вяжущееся с ужасами, наболтанными
нашими  бабками-туристками: всюду в  аэропорту  чистота и  порядок.  Никакой
волокиты  и  чекистских придирочек при проверке  паспортишек  и виз. Никаких
провокаций со стороны таможенников. Тележки - на халяву. О  как приятно было
увидеть над толпой встречающих картонный  плакатик:  ЮЗ плюс ИРА. Не хватало
на том плакатике только знака равенства и слова ЛЮБОВЬ.
     Я хотел уж было возбужденно пофилософствовать насчет гениального умения
китайцев  многозначительно недосказать, недовыразить, недорисовать, но тут к
нам  бросилась  будущая  наша  переводчица,  советчица, помощница  и  просто
подруга, показавшаяся с первого взгляда девушкой необыкновенно милой.
     Хэллоу, ай  эм Шао-Шю,  говорит.  Оговорюсь: имена китайцев  звучат  на
самом деле не совсем так, как мы их произносим с непривычки и из-за неумения
сходу соответствовать  тонам  низким  и  высоким  в весьма сложной музыке  -
именно  музыке -  китайского языка.  Понимая это, Шау... Шо...  Со...  Шю...
Сю... сразу же предложила звать ее Айрин, то есть Ирина, Ира. Кстати, я, как
это водится при встречах в аэропортах мира, по