ественное доказательство принадлежит не только ему, но в
некотором роде является табельным имуществом, и обращаться с ним надо в
соответствии со статьями Корабельного устава. Во-вторых, - продолжал старший
лейтенант, чье красноречие явно превосходило полупьяную болтовню майора, -
во-вторых, изучена ли в морально-политическом отношении гражданка эстонской
национальности, не просматривается ли в ее действиях дискредитация
Военно-морских сил СССР и стремление изучить кадровый состав флота? Не
выполняет ли она задание американской разведки, и не следует ли поэтому -
исключительно в целях дезинформации - заменить старуху особой значительно
помоложе?"
Алныкину стало весело... Он сел, с наслаждением вытянул ноги, внимая голосам
за дверью. Майор, кажется, был уже сломлен, молчал, зато раздался голос
штатского, тот спросил, где старший лейтенант был поздним вечером 13 марта.
Ответ последовал немедленно:
- Тринадцатого марта пятьдесят третьего года с двадцати одного ноль-ноль до
полуночи я безотлучно находился в квартире начальника Политуправления флота!
Свидетели: сам начальник Политуправления, его дочь, то есть моя невеста,
супруга начальника Политуправления Екатерина Леонидовна и командующий
Восьмым флотом.
Сказанного было достаточно, чтоб не задавать больше вопросов, таковых и не
последовало, старший лейтенант пригрозил еще и тем, что доложит руководству
о нарушении социалистической законности, и в заключение хлопнул дверью,
покида комнату. Он прошел мимо сидящего Алныкина, на ходу надевая фуражку,
сосредоточенный и злой, и Алныкин озаренно, толчком памяти узнал его, и ему
стало стыдно, нехорошо, тоскливо. Из комнаты вышел тот, кто позавчера 13
марта на улице Пикк вел женщину.
Алныкина позвали. Майор сидел за столом, просматривая бумаги и делая вид,
что занят, чрезвычайно занят, а штатский поманил Володю.
- Меня зовут Игорь Александрович Янковский, я из госбезопасности. Слушайте,
Алныкин, внимательно. Вы единственный подозреваемый, следственный
эксперимент теряет смысл. То, что произошло тринадцатого марта,
возмутительно вдвойне, потому что о надругательстве известно Москве, и от ее
решения многое зависит. Но и от вас тоже. Насколько я догадываюсь, на улице
Пикк вы были в то самое время, когда неизвестный нам офицер шел рядом с
женщиной. И вы это видели. Чтоб спасти себя, вам предоставлены два варианта.
Либо вы походите эти два дня или более, - Янковский глянул на
командировочное предписание Алныкина, - по Таллину и кораблям, встретите
этого офицера и доложите нам, кто он, либо найдете школьницу, которая
засвидетельствует ваше пребывание у Дома офицеров. Поняли?.. Штамп на
предписании вам поставят внизу, у дежурного. Он же позвонит в гостиницу,
чтоб вас там устроили. Все. Ступайте. Придете сюда восемнадцатого утром -
или со школьницей, или с офицером, или без кого-либо из них, но в последнем
случае вам отсюда не уйти.
Живот постанывал от голода, гнал к пище, горячей, проваренной и прожаренной,
на тральщике его, конечно, накормят и дадут поспать, но едва Алныкин, выйдя
из комендатуры, увидел идущих по мостовой офицеров, ноги сами понесли его
подальше от Гидрогавани, не хотели они идти и в Дом офицеров, где можно
поужинать в кафе. Нашлась за вокзалом столовая, отсюда он на такси добрался
до гостиницы и получил ключ от номера. Впервые ночевал в одиночестве, за все
последние годы - училищные и корабельные кубрики, четырехместные купе
поездов, до отдельной же каюты еще служить и служить. Алныкин так и не
включил свет, сидел у окна и тоскливо гадал - что же такое придумать, чтоб в
полумиллионном городе отыскать человечка без имени, девчонку с портфелем.
Долго не мог заснуть, ворочался на чересчур просторной кровати, угнетала
тишина. Сам себя разбудил в 06.00 и маялся до открытия буфета, потом ждал
очереди в парикмахерской, пытаясь обрывки снов соединить в связный план
того, что надумал за ночь: девчонка-то во сне - вспомнилась! Мордашка такая
забавная, росточек - до погон на шинели, говорит почти без акцента, но что
эстонка - это точно. Странно, однако: какого черта шляется по улицам ночного
города ребенок с портфелем? Ключ от дома потеряла?
Под утренним солнцем улица Пикк уже не казалась зловещей. Здесь, кажется,
была выброшена смятая пачка папирос, а за этим углом он едва не сшиб
девчонку, извинился, прибавил шагу, но она догнала его, боялась, что ли,
одна идти в темноте? О чем-то говорили, о папиросах, наверное. А вот и
лавка, ставни на окнах, замок. Вспомнилось: папиросы ему продавать не
хотели, закрываемся, мол, и тогда девчонка залопотала по-здешнему, пробила
стену упрямства, две пачки "Беломора" оказались в кармане. Потом ребенок
давал, говоря по-флотски, целеуказания, прокладывал словесно маршрут до
порта, но, кажется, не знал, что кроме Купеческой гавани есть еще и другие.
Ага, на этом углу стояла баба с ведром цветов, букетик был куплен и девчонке
преподнесен, причем назвал он ее "малышкой", что смешно, цветы детям не
дарят. Что дальше? Коробка конфет, за нею вернулись к той же лавке, и не
вздумавшей закрываться, коробку несла школьница, не расставалась она и с
букетиком, так что ему пришлось самому укладывать коробку в портфельчик,
вытащив из него предварительно учебники и тетради. Там, кстати, на самом дне
валялось что-то похожее на губную помаду, совсем не к месту.
Лавочница уже открыла свое заведение и на все вопросы отвечала незнанием
русского языка, но польза от разговора с нею была, и немалая, вспомнились
цифры на ученической тетради школьницы - 7 и 11. 7-й класс, без сомнения,
школы No 11. И учится девчонка во вторую смену, задержалась после занятий,
вот и оказалась в десять вечера на улице, спешила домой, но - добрая детская
душа! - помогла взрослому человеку.
В справочном бюро бойко отвечали по-русски, дали дополнительные сведения, и
к концу первой смены Алныкин уже стоял у подъезда школы No 11, пропуская
мимо себя мальчиков и девочек, юношей и девушек, идущих на уроки и с них.
Девчонки не было, и Алныкин забеспокоился: не заболела ли? Тогда придется
этому, из госбезопасности, Янковскому Игорю Александровичу сообщать, где
учится ненайденная свидетельница, а это опасно: девчонка попадет на допрос к
майору Синцову или подобному ему психу и откажется вспоминать.
Она не пришла. Но Алныкин сделал важное открытие. По тому, как смотрели на
него школьницы ростом чуть ниже его, он понял, что сильно преуменьшает их
взрослость. Похоже, они вполне были склонны незамедлительно приступить к
тому, что аспирантка называла брачными играми. Это по ее вине он занижает
возраст девушек, все они кажутся ему после нее детьми. И вывод такой: не 7-й
класс, а 11-й, и школа No 7, причем последний, выпускной класс - всегда в
первую смену, так уж везде положено.
Утром он не успел побриться, в некоторой неловкости делал восьмерки перед
школой No 7 (так было написано на двери), высматривая свою спасительницу.
Гомон школяров наполнял узкую улочку, ответвление от шоссе на Тарту, и шоссе
дымило сизыми выхлопами грузовых автомобилей, когда светофор останавливал
движение и дети перебегали через дорогу. Время шло, девчонка не
показывалась, беспокойство начало переходить в тревогу: уж не случилось ли с
нею что-нибудь, скверная это привычка - бегать ночью по городу. Или, как у
него, ни отца, ни матери у девчонки?
Он увидел ее издали и узнал по куцему пальто и берету, а приблизилась -
радостно застучало сердце: да, да, тот же портфель, те же ботики с
застежкой. Опаздывала соня, не выспалась после вчерашних, наверное, вечерних
прогулок, бежала, как на кроссе, Володя перехватил ее у ограды. Она
воткнулась в него. Подняла голову. В глазах был ужас.
- Вы меня помните?.. Ну, цветы вам еще покупал... ("Помню", - сказал
дернувшийся беретик.) Мне с вами поговорить надо... ("О чем?" - вопросил
выпавший из рук портфель.) Когда у вас кончается последний урок?
Школьница обрела наконец дар бессвязной ученической речи и выпалила:
- Я сбегу с географии! - и ботики ее замелькали.
Алныкин тихо выругался. Можно зайти, конечно, в это мрачноватое заведение и
поинтересоваться расписанием уроков, но вдруг одиннадцатых классов - два,
"а" и "б"? А он не знает ни имени, ни фамилии наконец-то найденной
свидетельницы.
Второго, запасного, выхода школа не имела, существовала, однако,
подозрительная дверь, она объединяла спортзал на первом этаже с размокшими
теннисными кортами, и Алныкин выбрал правильную позицию, сел на скамейке
так, что видел и подъезд, и столбики без сеток: школьница могла сбежать,
чего-то напугавшись, упускать ее было нельзя. Цветочницу уже не найти, а
наглая лавочница выдержит любой допрос, но не признается, кто в пятницу
вечером покупал у нее коробку конфет.
Прозвенел звонок на перемену, трехэтажное здание зажужжало и заверещало, под
дождь вылетели девчонки с косами, повизжали и скрылись, когда второй звонок
возвестил о начале следующего урока. Алныкин терпеливо ждал. Вдруг окно в
торце здания открылось, высунулся беретик, качнулся вправо, потом влево,
осматриваясь... Алныкин подскочил к окну и поймал выпрыгнувшую девчонку с
памятным для него портфельчиком. Побежали по улице, скрываясь от бдительных
окон школы. Вовремя подоспел автобус, на первой же остановке они его
покинули. Где-то рядом крикнул обрадованно визгливый паровозик.
Познакомились. Ее звали так: Леммикки, через два "м" и еще через два "к",
запомнить нетрудно (Володя бесповоротно решил к исходу суток выкинуть из
головы это дикое имечко). Семнадцать лет, есть папа, есть мама, живут на
Вирмализе, есть подруга в русской школе, Настя Горошкина, или Аста, на улицу
Пикк попала случайно, засиделась после школы у Горошкиной. Похвалилась
именем: оно такое редкое! Погоревала о том, что не поет в хоре и плохо
играет в баскетбол...
Алныкин терпеливо слушал школьницу, и детские россказни ее угнетали
ненужностью, так и хотелось окриком оборвать лепет. Аспа и Аста - от такого
созвучия коробило. Девчонка с диким именем то лупит на него глаза, то
смотрит на ботики. Трепушка перебрасывает портфель из руки в руку.
- Я знала и верила, что вы мен найдете... - услышал вдруг Алныкин и обомлел,
напугался. Неужели его опередила эта парочка, Синцов и Янковский? Им ведь
надо спасать зятя начальника Политуправления, вчера еще они могли найти ее и
обработать.
Нет, не нашли и не обработали - это он установил, порасспросив школьницу о
вчерашнем дне. Затянул ей шарфик потуже, чтоб не простудилась, в комендатуре
не чихала и не сопливилась. Вести ее туда рано, Синцов будет после двух дня,
но освежить память свидетельницы необходимо.
- Пойдем, - сказал он и взял школьницу за руку. - Туда, где мы встретились.
Помнишь, когда это было?
- Помню... Для вас это место что-то означает?
- Очень многое.
Она замолчала минут на пять. Потом пальцы ее, сжатые рукою Алныкина,
дрогнули. И голос дрогнул.
- И для меня тоже...
Надо было побриться, впереди комендатура и сумасшедший Синцов, но и в
парикмахерской нельзя оставлять без присмотра школьницу. Два кресла
свободные, Алныкин посидел в обоих, примерился, в каком из них хорошо
отражается усаженная им в коридорчике Леммикки. "Никуда не уходи, -
предупредил строго. - Сиди здесь. Я хочу все время видеть тебя". Уже в
кресле скорректировал: "Чуть-чуть левее..." Она дернулась, да не в ту
сторону. Поправилась. В широко раскрытых глазах - ожидание новых чудес.
Мастер попался словоохотливый, как училищный парикмахер Соломон, которому
многое прощалось. И этому болтуну простилась заключительная фраза: "Теперь
можете делать барышне предложение!" Гардеробщица взмахнула щеточкой,
посильное участие приняла и школьница, робко сняв с шинели какую-то пылинку.
Почему-то ей очень понравилось сидеть и ждать его. Она смело улыбалась,
походка ее изменилась, стала прыгучей, она наконец-то назвала Алныкина
Володей, но храбрость испарилась в кафе. Расстегнула пальто и не позволяла
его снимать, отбрыкнулась по-детски, прижала к себе портфель и плачуще
глянула на бдительного Алныкина. Выяснилось: она - в школьной форме, а
Министерством образования ЭССР запрещено школьникам посещать кафе, рестораны
и прочие увеселительные заведения.
- Что, и комендатура министерская у вас есть? - хмуро поинтересовался
Алныкин, еще не завтракавший и знавший, что, быть может, ему не удастся
сегодн поужинать. К счастью, кафе только что открылось, никого, кроме них,
еще нет, Алныкин стянул все-таки пальто с упрямой школьницы, подвел к
зеркалу и распорядился: передник, отороченный кружевами, можно снять и
запихнуть в рукав пальто.
Только здесь, за столиком, он рассмотрел ее. Ни девочка, ни девушка,
недозрелое существо женского пола, и все, из чего состоит существо это,
изменится через год-другой, иным станет нос, изогнутся по-другому губы,
подбородок затвердеет, пухлые щеки осядут, удлинившиеся волосы сплющат лицо
и совсем закроют ушки, лишь глаза останутся прежними - стойкими, серыми, под
цвет надводных кораблей. Смелый ребенок: девушки такого возраста при виде
мужчин обычно опускают глаза, притворяясь избыточно скромными, обеща в
будущем быть дерзкими, но - в будущем ("Защитная мимическая реакция", -
говаривала аспирантка). Эта же уставилась на него, губами прошептывает
каждое услышанное слово. И, пожалуй, на допросе у Синцова и Янковского может
повторить все сказанное им, описать и кафе это, и парикмахерскую, и выговор,
что получила от него за робкий мазок помады.
Но и встречу на улице Пикк опишет! И папиросы в лавке! И конфеты там же!
Поэтому - терпение и еще раз терпение. Пить с нею ни в коем случае нельзя,
это станет известно Синцову, но и не пить - тоже, оскорбится. Эти начавшие
красить губы девчонки мнят себя, конечно, зрелыми обольстительницами,
частыми гостьями "Глории" хотя бы.
- Сухое вино, - развернул он бутылку так, чтоб девчонка запомнила буквы и
цифры на этикетке. - Девять градусов. Дети пьют в Грузии... - Налил,
приподнял бокал: - За твою географию. Чтоб хорошо сдала. У меня однажды это
не получилось.
В магазине военторга Алныкин примеривал фуражки, а она смотрела то на него,
то в зеркало и норовила стать так, чтобы и себя там увидеть. Пока Алныкин
раздумывал, что делать с шапкой - отнести ее в гостиницу или упаковать, -
девчонка просто сунула ее в портфель. Время подходило к двум часам дня,
Синцов вот-вот появится в комендатуре, и офицерская шапка в ученическом
портфеле вполне устраивала Алныкина, с нею девчонка не убежит, сработают
рефлексы воспитания. И все же он втемяшил под беретик грозное
предостережение:
- Стоять вот здесь и не двигаться! По делам службы я удалюсь на полчасика,
буду в этом здании. Жди меня!
Двумя руками она прижала к себе портфель и застыла.
Майор Синцов внушал вечные истины, инструктируя у себя патрули, напоминая о
форме одежды, дисциплине и благонравном поведении военнослужащих. "Есть
порядок в главной базе - и на всем флоте тоже порядок! Пуговицы не драены -
значит, не пробанены стволы орудий! Шапка вместо фуражки или бескозырки -
значит, не тот боезапас подан в башни!" Майор, видимо, происходил из
береговой артиллерии и умел стрелять формулировками. Патрули, громыхая
сапогами и ботинками, выходили из комнаты, и подбежавший к окну Алныкин
нашел школьницу стоящей на указанном ей месте.
От Синцова всего можно было ожидать, но то, что услышал от него Алныкин,
любого повергло бы в изумление.
- Какая еще свидетельница? Какая эстонка? Какое чепе?.. Тринадцатого марта?
Никакого чепе не было, и никто не понуждал никого к развратным действиям!
Никто! Это все досужие вымыслы буржуазной пропаганды! Ты, я смотрю,
лейтенант, наслушался "Голоса Америки"! Запомни раз и навсегда: ни-че-го не
было! Ни-че-го! И если еще раз услышу, если раскроешь рот и станешь
разносчиком заведомо клеветнических слухов - пятьдесят восьмую схлопочешь
моментально! И чтоб я больше тебя здесь не видел! Тральщик, который в
Гидрогавани, уходит в твою базу после восемнадцати ноль-ноль... Все
согласовано с Янковским! - услышал уже в коридоре Алныкин, унося ноги от
свирепого помощника коменданта.
Было приятное чувство облегчения, освобождения, выздоровления, что ли. И в
Порккала-Удд уже не тянуло, и жаль, что нельзя продлить гостиничное житье.
Солнышко разогнало тучи, а те унесли с собою дождь, Таллин промылся и стал
еще краше.
А школьница истуканом стояла перед комендатурой, вцепившись в портфель, как
в спасательный круг, неотрывно смотря на окно, где показался он пятью
минутами раньше. Алныкин толкнул ее: "Проснись, в школу опоздаешь!" Она
очнулась, оторвала от груди портфель, стала перебрасывать его из руки в
руку. Хотелось по-настоящему выпить, и чтоб эта девчонка при сем не
присутствовала.
- А не пора ли тебе домой? Пойдем, провожу до трамвая.
Она закусила губу, кивнула как-то обреченно, пошла. На том месте, где четыре
дня назад они столкнулись, вдруг нелепо (мешал портфель) обняла его и
поцеловала, тут же отпрянув, и побежала. Остался запах ландышей. Умная
девочка, что и говорить, все понимает.
Через шесть часов Алныкин на буксире пришел в Порккала-Удд, в штабе бригады
никто его ни о чем не спросил, да никого из начальства на плавбазе не было,
штаб носилс по кораблям, невзирая на поздний час, и проверял гюйсштоки.
Стало известно, что вчера в шторм на БК-148 (из боевого ядра)
впередсмотрящий привязал себя, чтоб не смыло за борт, к гюйсштоку, а тот
сломался, и матрос, упавший в море, утонул.
- Пустяки, пронесло, - доложил в своей кают-компании Алныкин. Втянул носом
воздух, принюхался. - Каюту-то проветривать надо, - сказал он помощнику.
Тот обиделся, пожаловался командиру, ставшему на его сторону: вентиляция
помещений не входит в задачу No 3 "Курса надводных кораблей". Рачительность
командира не знала пределов, он и новую фуражку заметил, и отсутствие шапки.

- Потерял в Таллине, по пьянке, - беспечно объяснил Алныкин, испытывая
легкую досаду. Новая фуражка - это пригодится. Положено по вещевому
довольствию три кителя, двое брюк, не считая тех, что к тужурке, а фуражка -
одна, так что покупка вполне оправданна. Шапка же, унесенная школьницей в
портфеле, понадобится зимой, помощник выручит, есть у него старая, запасная.

Утром зашумел в кают-компании гирокомпас, стали готовиться к выходу в море.
Алныкин успел сбегать на "Софью Павловну" и отдать подписанные всеми
комендатурами документы.
Отдал - и забыл о школьнице.

Вспомнил через месяц.
В Бьерке-Зунде ободрал днище о камни, а потом еще и сел на мель БК-151.
Отбуксированный в Выборг, корабль ждал запчастей и неминуемой расплаты, на
борт 133-го поднялись отрядные специалисты (дивизион делился на два отряда),
переход сулил приятные штурманские впечатления. Финны разрешали ходить в их
территориальных водах, и то, что называлось навигационным обеспечением
театра, они делали удобно, красиво, наглядно, хотя и не всегда наносили на
карту. Шли малым ходом, продольным лоцманским фарватером, командир напевал
блатные мелодии, помощник блаженствовал, артиллерист вспоминал довоенное
детство.
Пришли наконец в Выборг, пришвартовались кормой, был час прилива, палуба и
берег на одном уровне, специалисты перепрыгнули на берег и пошли к плавдоку,
командир нацелился на почтамт, хотел позвонить матери в Свердловск. Алныкин
и помощник завалились спать, потом пообедали и поужинали сразу. Давно уже
начался отлив, катер медленно опускался, вахтенный матрос травил швартовы и
переставлял сходню, девушки на берегу, утром стоявшие чуть ли не нос к носу,
удалялись, поднимаясь все выше, но по-прежнему подыскивали кавалеров, звали
на танцы в парке. Задрав головы, матросы могли видеть только штанишки и
трусики всех цветов, по ним и различали. Ужин сдвинули на час раньше,
помощник подписал книгу увольнений, матросы полезли на сходню, как мартышки
на дерево, разобрали девушек, стенка опустела. Потом появились охотницы за
офицерами, Алныкина пыталась травмировать обладательница кокетливых
полосатых штанишек, корабельный устав она знала не хуже специалистов и
понимала, что в отсутствии командира корабл на берег может сойти только