Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
вывал пищу.
Я вдруг заметил, что за диваном на столике стоит небольшой белый
приемничек. Дядюшка включил его, и тотчас же тихонько зазвучала музыка. Мы
смаковали кофе. Время от времени дядюшка откидывался на спинку дивана и
выпускал колечко дыма. Колечки у него выходили отличные. Ивонна слушала
музыку и небрежно пальчиком отбивала такт. Нам не нужны были слова, как
близким людям, прожившим вместе всю жизнь.
- Покажи ему дом, - шепнул дядюшка.
Он прикрыл глаза. Мы с Ивонной встали. Пес неодобрительно взглянул на
нас, поднялся и тоже поплелся следом. Мы стали подниматься по лестнице, и
тут вдруг опять зазвонили часы. На этот раз так нелепо и громко, что я
сразу представил себе сумасшедшего пианиста, бьющего по клавишам кулаками
и головой. Пес в ужасе взметнулся по лестнице и остановился на верхней
площадке. От голой лампочки лился желтый свет. Розовый тюрбан и яркая
губная помада подчеркивали бледность Ивонниного лица. При таком освещении
мне казалось, что я покрыт свинцовой пылью. Справа на лестнице стоял
зеркальный шкаф. Ивонна открыла дверь. Комната с окном, которое выходило
прямо на шоссе - я догадался об этом, услышав глухой гул проезжавших
грузовиков.
Она зажгла настольную лампу. И я увидел узкую кровать, верней, ее
остов, а над ней и боком к ней - полки, полки... Слева в углу маленький
умывальник с зеркалом. Рядом светлый деревянный шкаф. Она присела на край
кровати и произнесла:
- Вот моя комната.
Пес было улегся посреди ковра с совершенно вытертым узором, но вдруг
вскочил и выбежал из комнаты. Я оглядел все стены и полки, пытаясь
отыскать какую-нибудь игрушку или картинку, оставшуюся со времени ее
детства. Здесь было теплее, чем в других комнатах, поэтому Ивонна сняла
платье и растянулась на сетке кровати в чулках с подвязками и поясом, в
лифчике - словом, во всех лишних подробностях дамского туалета тех лет. Я
открыл деревянный шкаф. Может быть, внутри есть что-нибудь детское?
- Что ты ищешь? - спросила она, приподнявшись на локте. Прищурилась.
В глубине я нашел школьный ранец. Вытащил его, сел прямо на пол,
прислонившись спиной к кровати. Она положила подбородок мне на плечо и
дунула в шею. Я открыл ранец и ощупью извлек из него маленький, наполовину
сточенный карандашик с серым ластиком на конце. Внутри ранец отвратительно
пах кожей и еще, как мне показалось, воском. В первый вечер своих
бесконечных каникул Ивонна забросила его навсегда.
Она погасила свет. Какие случайности, какие судьбы свели нас на этой
кровати в крошечной нежилой комнатке?
Долго ли мы там пробыли? Неизвестно, хотя часы за это время раза три
прозвонили полночь, окончательно спятив. Я встал и в полумраке увидел, как
Ивонна отворачивается к стене, решив, вероятно, уснуть. Пес лежал в позе
сфинкса на лестничной площадке, отражаясь в зеркале шкафа и глядя на себя
с высокомерной скукой. Когда я проходил мимо, он и не шелохнулся. Застыл,
вытянув шею, подняв голову, насторожив уши. Но, спускаясь по лестнице, я
слышал, как он зевнул. Я снова словно окоченел в холодном желтом свете
голой лампочки. Из приоткрытой двери столовой доносилась бесстрастная,
ясная музыка, такую всегда передают по радио ночью. Слушая ее, я всегда
вспоминаю о пустынном аэропорте. Дядя сидел в кресле. Он сейчас же
обернулся ко мне.
- Ну как вы?
- А вы?
- Благодарю вас, - ответил он, - а вы?
- Благодарю вас. А вы?
- Ну что ж, продолжим в том же духе... Благодарю вас, а вы?
Он смотрел на меня с застывшей улыбкой, глядя в одну точку, будто сидел
перед фотографом.
Потом предложил мне закурить. Я сломал четыре спички и только пятую с
величайшей осторожностью поднес к сигарете. Затянулся. Мне стало как-то не
по себе, словно я курил впервые. Он вдруг нахмурился.
- Сразу видно, физическим трудом вы не занимались, - серьезно
проговорил он, оглядев меня.
- Нет, к сожалению.
- Почему же к сожалению, старина? Вы что думаете, приятно всю жизнь
копаться в моторах? - Он взглянул на свои руки.
- Любую работу можно делать с удовольствием.
- Ну? Неужто?
- Все-таки автомобиль - прекрасное изобретение!
Но он меня уже не слушал. Музыка смолкла, и диктор произнес
одновременно с английским и швейцарским акцентами, так что я даже стал
гадать, кто же он по национальности, фразу, которую я и теперь, через
много лет, во время одиноких прогулок, повторяю вслух: "Дамы и господа,
передачи радиостанции "Женева-мюзик" окончены. До свидания. Спокойной
ночи". Дядюшка и не подумал выключить приемник, сам я это сделать не
посмел, так что послышалось шипение, свист помех, похожий на шорох листвы
на ветру. Словно столовая превратилась в сад.
- Ивонна - неплохая девушка... - Он выпустил ровное колечко дыма.
- Она не просто неплохая, она замечательная девушка, - отозвался я.
Он с любопытством посмотрел мне прямо в глаза, будто я сказал что-то
очень важное.
- Может, пройдемся? - предложил он. - Я уже обе ноги себе отсидел. - Он
встал и отворил стеклянную дверь. - Не боитесь? - Он обвел рукой темное
пространство гаража, освещенное лишь несколькими тусклыми лампочками. -
Заодно посмотрите на мое хозяйство...
Едва я шагнул в темноту огромного помещения, как сразу почувствовал
запах бензина - я всегда, сам не зная почему, любил его, так же как
сладкий запах эфира или запах серебряной обертки шоколада. Он взял меня за
руку, и мы пошли в сгущавшемся мраке.
- Да... Ивонна - странная девушка...
Он хотел мне что-то сказать, но не знал, как подступиться к
мучительному для него вопросу, который он мог обсуждать не с каждым. И
даже, наверное, заводил о нем разговор впервые.
- Странная, но необыкновенно очаровательная, - стараясь выговорить это
отчетливо, я вдруг пискнул чуть ли не фальцетом, причем фальцетом
жеманнейшим.
- Дело в том... - он все еще сомневался, можно ли мне довериться, и
вдруг начал, схватив меня за руку, - что она пошла в своего отца, а брат
был человеком увлекающимся...
Мы с ним все шли, и мало-помалу мои глаза стали что-то различать при
неверном свете отдаленных лампочек.
- Ивонна в свое время задала мне жару... - Он отпустил мою руку и
закурил. Почти не различая его в темноте, я теперь ориентировался на
огонек сигареты. Он прибавил шагу, и я испугался, что совсем отстану. - Я
вам это рассказываю, потому что вы мне показались очень вежливым юношей. -
Я нарочно закашлялся, не зная, что сказать в ответ. - К тому же из хорошей
семьи...
- Да нет... - сказал я.
Он шел впереди меня, и мои глаза ни на минуту не отрывались от красного
огонька. Кругом ни одной лампочки. Я вытянул руки, чтобы не налететь на
стену.
- Ивонна в первый раз встретила молодого человека из хорошей семьи. -
Он резко засмеялся и прибавил хрипло: - Так-то вот, братец ты мой.
Обернувшись ко мне, он опять схватил меня за руку. Красный огонек
оказался у самого моего лица. Мы постояли молча.
- Она и так уже наделала много глупостей... - тяжело вздохнул он. - А
тут еще эти съемки...
Я не видел его лица, но до сих пор ни в одном человеке не замечал
такого смирения и усталости.
- И ведь ей ничего не втолкуешь... Все равно что ее отцу, Альберу... -
Он опять повел меня за руку, все сильнее ее сжимая. - Я вам это
рассказываю, потому что вы славный... Вежливый...
Наши шаги гулко отдавались в пустоте. Я не мог понять, как он
умудряется находить дорогу в таких потемках. Если я отстану, то заблужусь
здесь навеки.
- Может, вернемся? - сказал я.
- Дело в том, что Ивонне всегда хотелось жить не по средствам. А это
так опасно... Так опасно. - Он отпустил мою руку, и, чтобы не потеряться,
я ухватился за полу его пиджака. Его это не смутило. - В шестнадцать лет
она ухитрялась накупать тонны косметики... - Он ускорил шаг, но я крепко
держался за его пиджак и не отставал. - С соседями не зналась, а все
ходила в "Спортинг". Вся в отца.
Свет трех горящих лампочек ослепил меня. Он отошел куда-то влево и
нащупал на стене выключатель. Щелчок - и прожекторы под потолком ярко
осветили все помещение, оказавшееся при свете еще огромней.
- Простите, дружочек, они включаются только здесь.
Мы очутились в самом дальнем углу гаража. Несколько американских машин
выстроились в ряд. Старый автобус фирмы "Шоссон" на сдутых шинах. Слева от
нас была застекленная мастерская, окруженная кадками с деревцами, похожая
на оранжерею в саду. Здесь пол был усыпан гравием, а по стене полз плющ,
обвивавший беседку со столиком и плетеными стульями.
- Ну как вам мой уголок, дружочек?
Мы подвинули себе стулья и сели друг напротив друга. Облокотившись о
стол, он положил подбородок на ладони. Вид у него был измученный.
- Здесь я отдыхаю, когда умаюсь копаться в моторах. Это мой садик...
Видите эти неприкаянные железяки? - Он указал на американские машины и
автобус "шоссон" у себя за спиной. И отмахнулся, словно от надоедливой
мухи. - Жуть, когда твоя работа тебе вдруг осточертеет.
Я изобразил на лице недоверчивую улыбку.
- Но...
- А вам ваша работа не надоела?
- Нет вроде, - сказал я, не совсем понимая, о какой работе он говорит.
- Конечно, в юности за все берешься со страстью, с энтузиазмом. - Меня
поразило, как ласково он на меня поглядел при этих словах. - С
энтузиазмом... - повторил он вполголоса.
Мы сидели за столиком, такие крошечные по сравнению с гигантским
гаражом. Здесь, среди кадок с деревцами плюща, мы оказались в странном
оазисе среди общего запустения: ожидающих починки автомобилей (у одного из
них не хватало крыла) и ржавеющего автобуса. Свет прожекторов был тоже
холодным, но не желтым, как в коридоре и на лестнице, по которой мы
поднялись с Ивонной. Нет, скорее серебристо-голубым. Ледяной
серебристо-голубой свет.
- Хотите мятной настойки с водой? Больше мне вас нечем угостить.
Из застекленной мастерской он принес два стакана, бутылку мятной и
графин с водой. Мы чокнулись.
- Иногда, старина, я думаю: и дался же мне этот гараж. - В тот вечер
ему явно хотелось излить кому-нибудь душу. - Великоват он для меня, - и он
развел руки в стороны. - Сначала исчез Альбер... Потом моя жена... А
теперь вот Ивонна...
- Но она же часто навещает вас, - возразил я.
- Редко. Она, видите ли, снимается в кино. Тоже мне, Мартина Кэрол.
- Но она станет второй Мартиной Кэрол, - убежденно сказал я.
- Да ну... Не говорите глупостей. Она слишком ленива.
Мятная с водой попала ему не в то горло, он поперхнулся. И закашлялся,
да так, что побагровел. Еще, чего доброго, задохнется. Я хлопал его по
спине до тех пор, пока кашель не прекратился. Он посмотрел на меня с
признательностью.
- Довольно скулить, правда, дружок? - прохрипел он сдавленно, так что я
не столько расслышал его слова, сколько угадал их. - Вы славный мальчик...
И вежливый.
Кто-то хлопнул дверью. Далекий звук эхом отразился от стен. На том
конце гаража, далеко-далеко от нас, захлопнулась дверь гостиной. Я увидел
Ивонну, с рыжими распущенными волосами по пояс. От нас она выглядела
совсем крошкой, лилипуткой. Собака доходила ей почти до плеча. Она
казалась нам маленькой девочкой с огромным псом, до тех пор пока не
подошла поближе, и я навсегда запомнил ее такой.
- А вот и она, - заметил дядюшка. - Не пересказывайте ей нашего
разговора, ладно? Пусть это останется между нами.
- Ну разумеется.
Мы не отрываясь смотрели на приближавшуюся девушку. Пес бежал впереди,
показывая ей дорогу.
- Какая она сейчас маленькая, - заметил я.
- Да, совсем маленькая, - отозвался дядя. - Ивонна - ребенок... Трудный
ребенок.
Увидев нас, она помахала рукой. Закричала: "Виктор, Виктор!" - и мое
выдуманное имя гулко отдавалось от стен огромного гаража. Наконец она села
за стол между мной и дядей. Она немного запыхалась.
- Очень мило с твоей стороны, что ты решила составить нам компанию.
Хочешь мятной настойки с водой? С холодной водой или со льдом?
Он снова наполнил наши стаканы. Ивонна улыбалась мне, и от ее улыбки у
меня, как всегда, немного закружилась голова.
- О чем вы тут без меня говорили?
- Так, о жизни, - ответил дядюшка. - Он закурил сигарету, и я подумал,
что он опять будет держать ее во рту до тех пор, пока она не обожжет ему
губы. - Твой граф очень мил... и прекрасно воспитан.
- Это точно, - сказала Ивонна. - Виктор - отличный парень.
- Что-что? - переспросил дядя.
- Виктор - отличный парень.
- Нет, правда? - поочередно спрашивал я то Ивонну, то дядюшку. Я так
глупо вел себя, что Ивонна в конце концов ущипнула меня за щеку и сказала:
- Ну конечно, отличный, - словно пыталась меня успокоить.
А дядюшка усердствовал и того пуще:
- Отличнейший, старина, отличнейший... Просто прекрасный!
- Раз так...
Я умолк, но до сих пор помню, что хотел сказать: "Раз так, то позвольте
мне просить руки вашей племянницы". Я до сих пор считаю, что тогда для
этого был самый подходящий момент, но... я так и не договорил...
Вконец охрипший дядюшка повторял:
- Отличнейший, отличнейший... отличный...
Дог, просунув нос между стеблей плюща, смотрел на нас. В ту ночь мы
могли бы начать новую жизнь. И не расставаться до самой смерти. Мне было
так хорошо сидеть с ними за столом в огромном гараже, которого, скорей
всего, теперь уже давно не существует.
11
Со временем картины прошлого заволоклись туманом: то зеленоватым, то
сиреневатым флером. Флером? Нет, скорее я вижу Ивонну и Мейнта сквозь
заглушающую звуки завесу и не могу сорвать ее, чтобы услышать их голоса.
Боюсь, что скоро перестану различать даже лица и, чтобы немного оживить их
в памяти, я и...
Хотя Мейнт был на несколько лет старше Ивонны, они подружились
давным-давно. Оба они скучали в своем захолустном городишке, оба мечтали.
Это их сблизило. Они надеялись при первой же возможности уехать из этой
"проклятой дыры" (по выражению Мейнта), где было весело только летом, в
"сезон". И вот однажды Мейнт сошелся с бельгийским бароном-миллиардером,
остановившимся в "Гранд-Отеле" в Ментоне. Барон влюбился в него без
памяти, что для меня нисколько не удивительно, поскольку в юности Мейнт
был недурен собой и обладал прекрасным чувством юмора. Под конец бельгиец
уже не мог без него обходиться. Мейнт представил ему Ивонну как свою
"сестренку".
Барон-то и вытащил их из "проклятой дыры", и они всегда рассказывали
мне о нем с нежностью, почти как об отце. У него была большая вилла на
мысе Ферра, и он постоянно снимал роскошный номер в отеле "Пале" в
Биаррице и в "Бо-Риваж" в Женеве. При нем состоял целый штат прихлебателей
и прихлебательниц, сопровождавших его повсюду.
Мейнт часто изображал мне его походку. Барон был под два метра ростом и
ходил очень быстро, а при ходьбе сутулился. У него были некоторые причуды:
летом он не выходил на солнце и целые дни просиживал в своем номере в
"Пале" или в комнатах на вилле при закрытых ставнях, занавешенных окнах и
вечернем освещении. При нем находилось безотлучно несколько молодых людей.
От постоянного сидения взаперти с них сходил их великолепный загар.
У барона бывали частые перепады настроения. Он не терпел, чтобы ему
противоречили. То становился резок, то очень ласков. Мейнту он говорил со
вздохом: "В душе я - бельгийская королева Елизавета... Понимаете,
несчастная, несчастнейшая королева Елизавета... Мне кажется, ты
чувствуешь, как тяжело мне приходится!" От барона Мейнт узнал имена всех
членов бельгийской королевской семьи и мог в одну минуту начертить их
генеалогическое древо на уголке бумажной скатерти. Он многократно
проделывал это, чтобы меня позабавить.
С того времени пошло и его увлечение королевой Астрид.
Барону тогда было за пятьдесят. Он много путешествовал и был знаком со
многими интересными и утонченными людьми. Он часто навещал на мысе Ферра
своего соседа и близкого друга английского писателя Сомерсета Моэма. Мейнт
вспоминал, что однажды ужинал за одним столом с Сомерсетом Моэмом, даже не
подозревая, что это он.
Другие, не столь знаменитые, но довольно-таки примечательные личности
зачастили к барону, привлеченные роскошью его прихотливой жизни. Так
собралась "компания", превратившая свое существование в вечный праздник.
Каждый раз с виллы уезжало по пять-шесть открытых автомобилей. Ездили на
танцы или на корриду.
Ивонна с Мейнтом были самыми молодыми из них. Ей едва исполнилось
шестнадцать, ему - двадцать. Все их обожали. Но когда я просил показать
мне фотографии тех лет, оба уверяли, что не сохранили их. И вообще
рассказывали обо всем этом неохотно.
Барон умер при каких-то таинственных обстоятельствах. Либо покончил с
собой. Либо погиб в автомобильной катастрофе. Мейнт снял квартиру с
Женеве. Ивонна поселилась вместе с ним. Позднее она стала манекенщицей в
миланском доме моделей, никаких других подробностей мне выяснить не
удалось. Может быть, Мейнт между делом окончил медицинский? Он часто
говорил, что у него в Женеве "медицинская практика", и я каждый раз хотел
спросить: "В какой области?" Ивонна жила то в Риме, то в Милане, то в
Швейцарии. Работала, что называется, "манекенщицей по контракту". Вот,
кажется, последняя подробность. Но если я спрашивал, где именно она
познакомилась с Мадейей: в Риме, в Милане или в "компании" барона - и
каким образом он выбрал ее на роль в "Liebesbriefe auf dem Berg", она
уклонялась от ответа.
Они с Мейнтом никогда не рассказывали ничего конкретного, лишь
неопределенно намекали на что-то и противоречили друг другу.
Бельгийского барона, который вывез их из захолустья на Лазурный берег,
я в конце концов вычислил. (Сами они упорно отказывались назвать его по
имени. Стыдились? Или хотели замести следы?) Когда-нибудь я разыщу всех,
кто составлял "компанию", и, может быть, кто-нибудь из них вспомнит
Ивонну... Я съезжу в Женеву, в Милан. Может быть, я разыщу потерянные
кусочки завещанной ими головоломки.
Я познакомился с ними тогда, когда они впервые за долгие годы приехали
на лето в родной город и после длительного отсутствия - до сих пор они
заезжали сюда редко и ненадолго - чувствовали себя здесь чужими. Ивонна
призналась, что, скажи ей кто-нибудь в шестнадцать лет, что когда-нибудь
она остановится в "Эрмитаже", словно в незнакомой гостинице неизвестного
курортного города, - она бы не поверила. Я же всегда мечтал родиться в
провинциальном городке и не понимал, как можно отречься от места, где
прошло твое детство, от родных тебе улиц, площадей и домов, с которыми
столько связано. От своей родины. Вернуться на родину и не испытать
восторга! Я очень серьезно объяснял Ивонне, как тяжело мне самому дается
жизнь изгнанника. Она меня не слушала, валялась себе на кровати в драном
шелковом халате и курила сигареты "Мюратти": ей очень понравилось их
название, необычное и таинственное. Мне же оно казалось скучнейшим,
поскольку в нем слышалось что-то итальянское или египетское, как в моей
выдуманной фамилии. Я напоминал ей о 201 шоссе, о церкви Святого
Христофора, о дядином гараже. А как же кинотеатр "Блеск"? А как же улица
Руаяль, на которой она в шестнадцать лет останавливалась у каждой витрины?
А как же множество других мест, которых я не знаю, но зато знает и помнит
она? Вокзал, например, или парк око