Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
енного мужчину с решительным лицом. Он - то ли летчик, то ли
военный в отставке, а ныне скорей всего глава игроков в гольф. Рауль
Фоссорье на другом конце стола ковырял в зубах спичкой. Всех остальных, в
том числе и двух очень загорелых блондинок, я видел впервые.
Посетителей в "Святой Розе" было мало. Они соберутся попозже, после
полуночи. Оркестр наигрывал мотив очень популярной в то время песни, и
один из музыкантов тихонько напевал слова:
Любовь к нам на день лишь приходит
Любовь проходит
Любовь проходит...
Хендрикс правой рукой обнял Ивонну за плечи, и я не мог понять, к чему
он клонит. Я обернулся к Мейнту. Его глаз не было видно за темными
стеклами новых очков в массивной роговой оправе. Он нервно барабанил
пальцами по столу. И я не решился ни о чем его спросить.
- Так ты довольна, что получила кубок? - ласково говорил Хендрикс.
Ивонна смущенно взглянула на меня.
- Я ведь тут тоже руку приложил...
Да нет, он не так уж плох. Вечно я отношусь ко всем с предубеждением.
- Фоссорье был против. Эй, Рауль? Ты же правда был против?
И Хендрикс захохотал. Фоссорье с подчеркнутым достоинством покуривал
сигарету.
- Да нет же, Даниэль, нет. Ты не так понял...
В его манере говорить мне послышалось что-то отвратительное.
- Врешь! - гаркнул Хендрикс, причем без малейшей злобы.
Чем рассмешил брюнетку, обеих блондинок (я сейчас вдруг вспомнил, что
одну из них звали Мэг Девилье) и даже отставного офицера-кавалериста,
Ролан-Мишели тоже засмеялись вместе со всеми, но как-то принужденно.
Ивонна подмигнула мне. Мейнт по-прежнему барабанил по столу.
- Твои любимчики, - продолжал Хендрикс, - Жаки и Тунетта. Верно, Рауль?
- и прибавил, обращаясь к Ивонне: - Ты должна как победительница подать
руку проигравшим соперникам, нашим уважаемым Ролан-Мишель...
Ивонна так и сделала... Жаки изобразил на лице веселую улыбку, но
Тунетта Ролан-Мишель взглянула на Ивонну мрачно, с видимой неприязнью.
- Это что, один из твоих поклонников? - спросил Хендрикс, указывая на
меня.
- Мой жених, - отрезала Ивонна.
Мейнт вскинул голову. Левая скула и угол рта снова дернулись.
- Мы позабыли представить тебе нашего друга, - жеманно протянул он. -
Знакомься, граф Виктор Хмара.
Он произнес это с ударением на слове "граф", предварительно выдержав
эффектную паузу.
- Перед вами, - обернулся он ко мне, - один из мастеров французского
лыжного спорта: Даниэль Хендрикс.
Хендрикс улыбался, но я почувствовал, что он опасается какой-нибудь
неожиданной выходки со стороны Мейнта. Он ведь знал его не первый год.
- Разумеется, дорогой Виктор, вы так молоды, что это имя вам ничего не
говорит, - продолжал Мейнт.
Все насторожились.
Хендрикс с притворным равнодушием готовился к схватке.
- Я полагаю, вас еще и на свете не было, когда Даниэль Хендрикс одержал
первую победу.
- Ну зачем вы так, Рене? - спросил Фоссорье вкрадчивым сладеньким
голоском, причмокивая, словно ел на ярмарке восточные сладости.
- Я сама присутствовала на этих соревнованиях, - заявила одна из
загорелых блондинок, а именно Мэг Девилье, - это было не так уж давно.
Хендрикс пожал плечами и, воспользовавшись тем, что оркестр заиграл
фокстрот, отправился с Ивонной танцевать. Фоссорье с Мэг Девилье
последовали за ними. Директор гольф-клуба пригласил вторую загорелую
блондинку. Ролан-Мишели, взявшись за руки, тоже вышли на танцплощадку.
Мейнт подал руку брюнетке:
- Что ж, давайте и мы потанцуем?..
За столом остался я один. Я все смотрел на Ивонну с Хендриксом.
Издалека он выглядел довольно представительным: в нем было метр
восемьдесят - метр восемьдесят пять росту, и при мягком освещении на
сиреневой танцплощадке его лицо казалось не таким одутловатым и пошлым. Он
из кожи вон лез, увиваясь за Ивонной. Как поступить? Врезать ему? У меня
задрожали руки. Я, конечно, мог бы напасть на него внезапно и,
воспользовавшись замешательством, надавать по морде. Или подойти сзади и
разбить об его голову бутылку. Но зачем? Во-первых, ей я буду смешон. А
во-вторых, такие поступки мне несвойственны: я человек смирный, угрюмый и
довольно-таки малодушный.
Оркестр заиграл другую мелодию, помедленнее, пары продолжали танцевать.
Хендрикс так и льнул к Ивонне: как может она ему все это позволять? Я
ждал, что она потихоньку подмигнет мне, улыбнется, даст понять, что мы с
ней заодно. Но ждал напрасно. Пулли, деликатный толстяк-хозяин, неслышно
подошел к моему столику и остановился рядом, опершись на спинку соседнего
стула. Он хотел заговорить со мной, но не решался. Меня тяготило его
присутствие.
- Господин Хмара... Господин Хмара...
Из вежливости я обернулся.
- Скажите, вы не из семьи александрийских Хмара?
Он склонился и буквально пожирал меня глазами, и тут я понял, откуда
взялась эта фамилия, хотя мне казалось, что я выдумал ее сам: она
принадлежала одному семейству в Александрии, о котором отец мне часто
рассказывал.
- Да. Это мои родственники, - ответил я.
- Так вы египтянин?
- Да, отчасти.
Он растроганно улыбнулся. Ему так хотелось еще расспросить меня, и я
мог бы, конечно, рассказать ему о вилле Сиди-Бирш, в детстве я прожил там
несколько лет, о дворце Абадина и таверне "Пирамиды", обо всем этом я
сохранил довольно смутное воспоминание. Мог бы и сам спросить его, не
родственник ли он одному из сомнительных знакомых моего отца, некоему
Антонио Пулли, доверенному лицу и "секретарю" короля Фарука. Но я был
слишком увлечен наблюдением за Ивонной и Хендриксом.
Она все танцевала с крашеным перестарком - волосы он красит, это точно!
Может быть, она делает это с какой-то конкретной целью, и, когда мы
останемся одни, она мне все объяснит? А может быть, просто так, без всякой
цели. А если она обо мне забыла? Моя личность казалась мне такой
недостоверной, что даже мелькнула мысль, а вдруг она сделает вид, что мы с
ней незнакомы. Пулли сел на стул Мейнта.
- Я в Каире знавал Анри Хмару... Мы виделись каждый вечер "У Гроппи"
или в "Мена-Хаусе".
Можно подумать, он доверяет мне тайну государственной важности.
- Постойте... Как раз в том году король появлялся повсюду с одной
французской певицей... Знаете эту историю?
- Да, конечно...
Он перешел на шепот, боясь каких-то невидимых соглядатаев.
- А вы тоже бывали там?
Слабый розовый свет освещал теперь танцплощадку. На мгновение я потерял
из виду Ивонну с Хендриксом, но вот они снова показались. Их закрывали от
меня танцующие: Мейнт, Мэг Девилье, Фоссорье и Тунетта Ролан-Мишель.
Последняя, выглядывая из-за плеча мужа, сделала им какое-то замечание.
Ивонна рассмеялась в ответ.
- Вы же знаете, о Египте невозможно забыть. Невозможно... Иногда по
вечерам я вообще не могу понять, зачем остался здесь...
Я тоже вдруг перестал понимать, зачем я здесь, а не в "Липах" с моими
старыми газетами и телефонными справочниками? Он положил мне руку на
плечо:
- Я готов отдать что угодно за то, чтобы вновь очутиться на террасе
"Паструдиса"... Разве можно забыть о Египте?
- Но "Паструдиса", наверно, больше нет, - пробормотал я.
- Вы уверены?
На площадке Хендрикс, воспользовавшись темнотой, гладил Ивонну пониже
спины.
Мейнт направился к нашему столику. Без дамы. Брюнетка уже танцевала с
другим кавалером. Рухнул на стул.
- Ну, о чем мы тут болтаем? - сняв в темноте очки, он посмотрел на меня
с ласковой улыбкой. - Держу пари, Пулли рассказывал вам свои арабские
сказки.
- Этот господин родом из Александрии, так же как и я, - сухо парировал
Пулли.
- Правда, Виктор?
Хендрикс пытался поцеловать ее в шею, но она не давалась. Отклонялась
назад.
- Пулли уже десять лет хозяин этого заведения, - сказал Мейнт. - Зимой
он работает в Женеве. И, представляете, до сих пор не привык к горам.
Он заметил, что я наблюдаю за тем, как Ивонна танцует, и пытался меня
отвлечь.
- Приезжайте как-нибудь зимой в Женеву, Виктор, и я обязательно свожу
вас к нему. Пулли в точности воспроизвел обстановку одного каирского
ресторанчика. Как там он назывался?
- "Хедиваль".
- В "Хедивале" Пулли чувствует себя как в своем любимом Египте, а здесь
у него на душе кошки скребут. Правда, Пулли?
- Чертовы горы!
- Кошки скребут, - напевал Мейнт, - кошек прогнать... Брысь, кошки,
брысь! Брось свою грусть!
Начался новый танец. Мейнт склонился ко мне:
- Не обращайте на них внимания, Виктор.
Вернулись Ролан-Мишели. Потом Фоссорье и Мэг Девилье. Наконец,
пожаловали Ивонна с Хендриксом. Она села рядом со мной и взяла меня за
руку. Стало быть, не забыла обо мне. Хендрикс с любопытством меня
разглядывал.
- Так, значит, вы жених Ивонны?
- Именно так, - ответил за меня Мейнт, - и если ничего не случится, она
в скором времени станет графиней Ивонной Хмара. Что скажешь?
Он подначивал Хендрикса, но тот продолжал улыбаться.
- Звучит неплохо, получше, чем Ивонна Хендрикс, не так ли? - добавил
Мейнт.
- А чем, собственно, занимается молодой человек? - с важностью вопросил
Хендрикс.
- Ничем, - ответил я, вставляя в левый глаз монокль, - ничем, абсолютно
ничем.
- А ты уж думал, что молодой человек непременно тренер по лыжному
спорту или делец, как ты? - продолжал нападать Мейнт.
- Заткнись, или я изорву тебя на мелкие кусочки, - сказал Хендрикс, и
непонятно было, в шутку он угрожает или всерьез.
Ивонна указательным пальцем водила по моей ладони и думала о чем-то
своем. О чем? Когда одновременно пришли брюнетка, ее муж с решительным
лицом и вторая блондинка, напряжение не ослабло. Все искоса поглядывали на
Мейнта, ожидая, что он выкинет. Обругает Хендрикса? Съездит ему по лицу
пепельницей? Устроит скандал? Глава игроков в гольф наконец спросил его со
светской непринужденностью:
- Вы по-прежнему практикуете в Женеве, доктор?
Мейнт, как примерный ученик, сейчас же отозвался:
- Да, господин Тессье.
- Вы ужасно напоминаете мне вашего отца...
- О нет, что вы, - возразил Мейнт с печальной улыбкой. - Мой отец был
гораздо лучше меня.
Ивонна прислонилась ко мне плечом, и это простое прикосновение очень
меня взволновало. А кем был ее отец? Хотя Хендрикс относился к Ивонне
неплохо (точнее, лапал ее во время танцев), я обратил внимание, что Тессье
с супругой и Фоссорье просто не замечают ее. Так же, как и Ролан-Мишели. Я
даже уловил, с какой презрительной усмешкой взглянула на Ивонну Тунетта
Ролан-Мишель, когда та подала ей руку. Ивонна явно не их круга. К Мейнту
они, напротив, относились как к равному и даже готовы были многое ему
простить. А ко мне? Быть может, они считали меня тинейджером, поклонником
рок-н-ролла? А может, и нет. Мой важный вид, монокль и дворянский титул
пробуждали в них некоторое любопытство. Особенно в Хендриксе.
- Вы были чемпионом по лыжному спорту? - спросил я его.
- Да, - сказал Мейнт, - когда-то в незапамятные времена.
- Представьте, - начал Хендрикс и взял меня за локоть, - я знал этого
молокососа (он указал на Мейнта), когда ему было пять лет. Он играл в
куклы...
К счастью, в этот момент оркестр грянул "ча-ча-ча". Время перевалило за
полночь, и заведение наполнилось посетителями. На танцплощадке толклась
куча народу. Хендрикс подозвал Пулли:
- Принеси нам шампанского и дай знак оркестру.
Он подмигнул Пулли, а тот в ответ приставил руку ко лбу, как бы отдавая
честь.
- Скажите, доктор, аспирин помогает при нарушении кровообращения? -
спросил глава игроков в гольф. - Я что-то читал об этом в "Науке и жизни".
Мейнт не расслышал вопроса. Ивонна положила мне голову на плечо. Музыка
смолкла. Пулли принес поднос с бокалами и две бутылки шампанского.
Хендрикс встал и поднял руку. Танцующие и все прочие обернулись в нашу
сторону.
- Дамы и господа, - провозгласил Хендрикс, - мы пьем за здоровье
счастливой обладательницы кубка "Дендиот" мадемуазель Ивонны Жаке.
Он знаком попросил Ивонну встать. Мы все чокались стоя. На нас
устремилось столько глаз, что от смущения я закашлялся.
- А теперь, дамы и господа, - торжественно продолжил Хендрикс, - я
прошу вас поприветствовать юную и очаровательную Ивонну Жаке.
Вокруг нас раздались крики: "Браво!" Она, застеснявшись, прижалась ко
мне. Я уронил монокль. Пока аплодисменты не стихли, я стоял совсем
неподвижно, уставившись на густые волосы Фоссорье, причудливо
переплетавшиеся бесчисленными серебристо-голубыми кольцами, словно чеканка
на искусно выделанном шлеме.
Оркестр снова заиграл. Нечто среднее между неторопливым "ча-ча-ча" и
мотивом песни "Весна в Португалии".
Мейнт поднялся:
- Если вы не возражаете, Хендрикс (он впервые обращался к нему на
"вы"), я вас покину, вас и все это изысканное общество, - он обернулся к
нам с Ивонной, - я подвезу вас?
Я покорно кивнул. Ивонна тоже поднялась. Пожала руку Фоссорье и главе
игроков в гольф, но не осмелилась попрощаться с Ролан-Мишелями и
загорелыми блондинками.
- Так когда они поженятся? - спросил Хендрикс, указывая на нас пальцем.
- Как только уедем из этой сраной, поганой французской деревеньки! -
вдруг выпалил я.
У них всех глаза на лоб полезли.
Зачем я так глупо и грубо обругал французскую деревню? Мне до сих пор
это непонятно и до сих пор стыдно. Даже Мейнт, казалось, не ожидал от меня
такого и огорчился.
- Идем, - сказала Ивонна и взяла меня за руку.
Хендрикс, онемев от изумления, таращился на меня.
Я нечаянно толкнул Пулли.
- Вы уже уходите, господин Хмара?
Он сжал мою руку и пытался удержать.
- Я еще приду к вам, приду, - бормотал я.
- Да-да, пожалуйста! Мы поговорим обо всем этом, - и он неопределенно
взмахнул рукой.
Мы прошли через танцплощадку. Мейнт шел за нами. Из-за световых
эффектов казалось, что на танцующих крупными хлопьями падает снег. Ивонна
тащила меня за собой, и мы с трудом пробрались сквозь толпу.
Перед тем как спуститься вниз, я в последний раз оглянулся на
оставшихся.
Я остыл и теперь раскаивался, что не смог совладать с собой.
- Ну что, идем? Идем? - торопила меня Ивонна.
- О чем вы задумались, Виктор? - спросил Мейнт, похлопав меня по плечу.
Я стоял на верхней ступеньке и снова, как завороженный, глядел на
шевелюру Фоссорье. Такую блестящую. Должно быть, он обрызгивал волосы
каким-то фосфоресцирующим лаком. Каким терпением и трудолюбием надо
обладать, чтобы каждое утро возводить этот серебристо-голубой фигурный
торт.
В машине Мейнт сказал, что мы глупейшим образом провели этот вечер. А
виноват во всем Даниэль Хендрикс, который советовал Ивонне прийти - мол,
будет присутствовать все жюри и куча журналистов. "Этому подонку ни в чем
нельзя верить".
- И нечего оправдываться, милая моя, ты это прекрасно знала, - с
раздражением добавил Мейнт. - Он хотя бы призовой чек тебе дал?
- Конечно, дал.
И они поведали мне всю закулисную сторону этого торжественного
мероприятия: Хендрикс открыл соревнования на кубок "Улиган" пять лет
назад. И устраивал их зимой, то в Альп-д'Юезе, то в Межеве. Занялся он
этим из снобизма, пригласив в жюри несколько знаменитостей, и из тщеславия
(газеты, рассказывая о соревнованиях, упоминали и о нем, Хендриксе, и о
его спортивных подвигах), а также потому, что был лаком до красивых
девочек. Какая дурочка устоит, пообещай ей кубок? Призовой чек был на
восемьсот тысяч франков. В жюри Хендрикс распоряжался как у себя дома.
Фоссорье же очень хотелось, чтобы конкурс на изысканный вкус, проходящий
ежегодно с неизменным успехом, привлекал побольше внимания к "Турсервису".
Потому эти достойные люди втайне подсиживали друг друга.
- Так-то вот, дорогой мой Виктор, - заключил Мейнт, - видите, какие это
провинциальные ничтожества.
Он обернулся и одарил меня печальной улыбкой. Мы проезжали мимо казино.
Ивонна попросила Мейнта остановиться и высадить нас здесь, а до гостиницы
мы дойдем пешком.
- Пусть кто-нибудь из вас позвонит мне завтра. - Кажется, Мейнт
огорчился, что остается в одиночестве. Высунувшись наружу, он добавил: -
Забудьте об этом гнусном вечере.
Потом резко завел мотор и уехал, будто хотел поскорей скрыться с глаз
долой. Когда он свернул на улицу Руаяль, я задумался: где-то он проведет
ночь?
Некоторое время мы любовались фонтаном с меняющейся подсветкой. Мы
подошли к нему совсем близко, и водяная пыль обрызгала наши лица. Я хотел
столкнуть Ивонну в фонтан. Она отбивалась и визжала. Затем тоже попыталась
внезапно столкнуть меня. Наш смех отдавался эхом на пустынной площади.
Неподалеку в "Таверне" официанты расставляли последние столики. Было около
часа ночи. Меня пьянили теплый воздух и мысль о том, что еще только начало
лета и впереди у нас много-много времени, чтобы гулять по вечерам или
сидеть в своем номере, слушая, как мерно скачет глупый теннисный мяч.
На втором этаже казино за оконным стеклом горел свет. В зале для игры в
баккара мелькали силуэты людей. Мы обошли вокруг здания, на фасаде
которого было выведено округлыми буквами: "Казино", и постояли у входа в
бар "Бруммель", откуда доносилась музыка. В то лето повсюду играла музыка
и все пели песни, причем одни и те же.
Мы шли по левой стороне проспекта д'Альбиньи мимо городского парка.
Мимо нас изредка то туда, то сюда проезжали машины. Я спросил Ивонну,
зачем она позволяла Хендриксу хватать себя за попу. "Подумаешь!" -
ответила она. Надо же было как-то отблагодарить Хендрикса, за то что он
дал ей кубок и чек на восемьсот тысяч франков. Я сказал, что, по-моему,
свою попу следует ценить дороже восьмисот тысяч франков, тоже мне, большая
важность - кубок "Дендиот" за изысканный вкус! Тьфу! Никто и не слыхал о
таком кубке, кроме горстки каких-то провинциалов, затерявшихся на берегах
забытого Богом озера. Смешно сказать! Жалкая награда! Разве я неправ? К
тому же какой изысканный вкус может быть в этой "савойской дыре"? А? Она
ядовито прошипела, что Хендрикс "очень сексуален" и с ним было приятно
танцевать. Я ответил, стараясь говорить отчетливо, но все равно от
волнения глотая слова, что Хендрикс - набитый дурак, плюгавый, как все
французы. "Ты и сам француз", - сказала она. - "Нет! Нет! Я не имею с вами
ничего общего. У французов нет настоящей знати, настоящего..." Она
расхохоталась. Я нисколько ее не смутил. Тогда я ей заявил нарочито
ледяным тоном, что впредь ей лучше не особенно хвастаться кубком "Дендиот"
за изысканный вкус, иначе ее засмеют, а ей это вряд ли понравится. Сотни
девушек получили такие смехотворные призы и канули в Лету. Сколько их
снималось в бездарных фильмах вроде "Liebesbriefe auf dem Berg". И на этом
заканчивало карьеру киноактрисы. Много званых. Мало избранных. "Ты
считаешь этот фильм бездарным?" - спросила она. "Конечно". На этот раз,
кажется, мое замечание ее задело. Она умолкла. Мы сели на скамейку в шале
и стали ждать фуникулера. Она тщательно порвала пустую пачку от сигарет.
На пол полетели мелкие, как конфетти, клочки бумаги. Меня так растрогала
ее старательность, что я стал целовать ей руки.
Фуникулер застрял, не дойдя до остановки "Сен-Шарль-Карабасель".
Наверно, сломался, и в такой час чинить его некому. Она была страстной,
как никогда. Мне показалось, что все-таки я ей небезразличен. Изредка мы
выглядывали в окно и видели небо, а далеко внизу - крыши и озеро. Светало.