этого добьется не кто иной, как твой старый Голдблюм.

     Я, наконец-то, высвободился  из  его  объятий  и  поставил
пустую рюмку из-под "Кюрасао" на журнальный столик.

     - А кто такая Брунгильда? - поинтересовался я.

     - Брунгильда  Кнопф,  одна  из наиболее удачливых и цепких
владельцев  берлинских  галерей.  И  детектива-то  она   наняла
наиболее  опытного.  -  Он  включил  диктофон  и продиктовал: -
Обратиться  к  Паулю  за  подробными  сведениями  о  детективе,
нанятом  Брунгильдой.  -  Потом он посмотрел на меня. - Ну вот,
мой мальчик, пробил твой час. Настало время действовать.  И  не
забудь,  что абстракционисты - они и в жизни абстракционисты, и
что многое будет зависеть от твоего умения абстрагироваться.

     Мы разошлись, довольные друг  другом.  Я  -  с  различными
наглядными  материалами  и  информацией, он - с остатками моего
"Кюрасао" на пиджаке.

     Прибыв  по  указанному  Голдблюмом  адресу,  я   предъявил
паспорт   и   получил   темно-синий   "Судзуки-Свифт".   Теперь
предстояло найти "Шератон", в котором он забронировал для  меня
номер. Но для начала я решил проехаться по Берлину.

     Голдблюм  снабдил  меня  одним из журналов, в который были
помещены репродукции работ таинственного гения.  В  том  месте,
где  обычно  указывались  музей и владелец картины, прямо так и
было написано: "Неизвестный художник. Берлин. Переход  метро  у
Александрплатц."  Или:  "Неизвестный  художник. Берлин. Переход
метро у Главного вокзала." Я нашел  все  эти  картины  и  долго
стоял  перед каждой, стараясь абстрагироваться. Или, по крайней
мере, -  помедитировать.  Картины  были  спрятаны  под  стекло,
которое  держали  вмонтированные  в  стену металлические рамки.
Одна из них была написана вокруг  существовавшей  уже,  видимо,
ранее,  сделанной  кем-то  другим  корявой  надписи  "AuЯlдnder
raus!",  в  переводе  означавшей:   "Иностранцы,   вон!",   что
позволило  автору  предпосланной  репродукциям  статьи  сделать
предположение   о   праворадикальных   убеждениях    художника.
Разумеется, это совершенно не вязалось с моим силогизмом (автор
- иностранец),  но  картина-то  была  абстрактной, и что именно
хотел сказать художник, используя эти слова, в  конечном  итоге
одному Б-гу известно.

     Сколько я ни медитировал, по-бараньи уставившись на стену,
а на измалеванном   месте   ничего  нового,  ассоциативного  не
возникало. Рядом со мной стояли  другие  люди,  также  усиленно
пытавшиеся  проникнуть  в тайну загадочного изображения. Больше
всего это напоминало бесплодную мастурбацию.

     Я поехал в аэропорт, забрал из камеры хранения свои вещи и
оттуда направился в "Шератон". Холл гостиницы размерами  больше
напоминал  дворец  спорта.  Я  заскользил  по мраморному полу в
сторону портье и, обогнув по дороге несколько кадок с пальмами,
сунул ему под нос свой помидорный паспорт. "Я достаю из широких
штанин..." Исходя из своего достаточно еще небольшого опыта,  я
тем  не  менее знал, что красный цвет является раздражителем не
только  для  быков,  но  и  для  пограничников,   таможенников,
работников туристических бюро и гостиниц во всех цивилизованных
странах  мира. Однако, сверх ожиданий, портье посмотрел на меня
с нескрываемым почтением. Уже потом  мне  стало  известно,  что
если  в  этом  отеле  и  останавливаются  люди  оттуда,  то это
наверняка - самые богатые и расточительные клиенты.

     Он дал мне ключи от номера и пропуск на автостоянку. Ключу
был придан тяжеленный брелок-наболдашник,  которым  можно  было
при  желании  пробить  чей-нибудь  череп,  однако  носить его в
кармане не было никакой возможности.

     Оказавшись в номере, я проникся еще  большим  уважением  к
таинственному  художнику, этой буквально демонической личности,
представив себе ту меру таланта, которой нужно  было  обладать,
чтобы  такой  мелкий  винтик  в игре, каким являлся я, оказался
удостоен  подобных   апартаментов.   Вокруг   него   постепенно
сгущались миллионы долларов, а он даже не подозревал об этом. А
если  знал?  Какими  должны  были быть причины, вынуждающие его
скрываться?

     Из  ванной  комнаты   появилась   Малышка,   в   халатике,
перехватывая на ходу волосы полотенцем, а из-под кровати выполз
Тролль.  Он  так  и  сидел  там  в плаще и шляпе. Правда трубку
только сейчас вынул из кармана.

     - Привет, - сказал я. - Ну, как вам наше новое жилище?

     - Подходяще, - буркнул Тролль.

     Я чмокнул Малышку в щеку. На сей раз  она  пахла  морем  и
Италией. Правда, в Италии мне тоже еще бывать не приходилось.

     Прямо в одежде я бухнулся на кровать.

     - Ну, отчитывайся, - потребовал Тролль.

     Я  рассказал  им  обо  всем,  что произошло за сегодняшний
день.

     - А можно посмотреть картины? - поинтересовалась Малышка.

     - Что на них смотреть, - запротестовал Тролль.  -  Помните
известный  трюк  с  обезьянами?  Когда авторами подобных картин
были  обезьяны,  а  люди  толпами  ходили  и  восторгались.   И
покупали! Давайте лучше проанализируем ситуацию.

     В  целом  я был на стороне Тролля за исключением того, что
на сей раз автором картин вряд ли была обезьяна. Ведь  один  из
лучших  специалистов  в  этой  области господин Стивен Голдблюм
самолично поднял этот переполох.

     Я достал из  сумки  переданный  мне  Голдблюмом  журнал  и
показал  репродукции  Малышке. Та застыла, словно зачарованная.
Тролль тоже заглянул в журнал, с остервенением чадя трубкой.

     - Он - не немец, - наконец, произнесла Малышка.

     - Я тоже к этому склоняюсь, - кивнул головой я.

     - И он - мужчина.

     - А вот это уж, положим...

     Я посмотрел на нее и с удивлением  замер.  Взгляд  Малышки
затуманился,  она  словно  бы  находилась  в  состоянии транса.
Тролль тоже заметил это и с беспокойством заерзал.

     - Он - мужчина, - загробным голосом повторила Малышка, - и
ему где-то от тридцати до сорока лет.

     - Что еще? - спросил я.

     - И он - беден.

     - Что еще?

     - И он - одинок.

     - А еще?

     - Сейчас он попал в беду.

     - Да, это говорил Голдблюм. - Мой интерес все возрастал. -
Что-нибудь еще?

     - Это - все.

     - Бред, - сказал Тролль.

     Я пораженно уставился на репродукции,  превратившие  моего
призрака в зомби.

     - Неужели ты все это прочла в картинах?

     Малышка как бы вышла из состояния оцепенения.

     - Я ведь хотела помочь тебе, Миша.

     - Да, но как ты смогла?!

     - Сама не знаю, просто очень захотела.

     - По-моему,  она просто нафантазировала, - ревниво заметил
Тролль.

     - Я посмотрела сначала на одну картину, потом на другую, и
тут неожиданно увидела его и его мысли.  Вернее,  его  основную
мысль.

     - И какая же это была мысль?

     - Пришла беда, откуда не ждали.

     - Забавно.

     Я  потер  подбородок. Вот это номер! Оказывается, какая-то
часть моего сознания, а именно та, которую я делегирую Малышке,
способна понимать этот язык.  Но  это  невозможно!  Очевидно  с
частью   сознания   я   делегирую   фантомам   и  часть  своего
подсознания... Я со страхом, даже с ужасом  воззрился  на  них.
Милая  парочка,  на вид совершенно безобидная, однако несущая в
себе ужасных монстров моего подсознания.

     - Пойду, приму душ, - пробормотал я и  поплелся  в  ванную
комнату.

     С  удовольствием подставил тело под горячие струи воды. Но
через мгновение уже выскочил оттуда голый и  мокрый,  осененный
внезапной догадкой.

     - А  ты  уверена, что видела его самого, а не созданный им
художественный образ?

     Малышка призадумалась.

     - Ну, мысль, по крайней мере,  была  его,  -  нерешительно
произнесла она.

     - А  на  каком языке она была высказана? - поинтересовался
Тролль.

     - Глупый вопрос! - разозлилась Малышка. - Что  значит,  на
каком языке? Это ведь живопись.

     - Пришла беда, откуда не ждали, - повторил я. - Что бы это
могло означать?

     - Только  он  один  это  знает,  -  сказала Малышка. - Мне
кажется все же, что в абстрактной живописи чаще всего  выражают
себя и свои личные ощущения.

     Я отправился назад в ванную.

     После ужина был устроен семейный совет.

     - Не  нравится  мне,  что  в поиск вовлечены еще несколько
частных детективов, - проворчал Тролль. -  Будут  путаться  под
ногами, как стая голодных шакалов.

     - На то онo и дерби, чтобы первым к финишу пришел наиболее
резвый рысак, - возразила ему Малышка.

     - Что  ж, пожалуй, предпочту быть рысаком, а не шакалом, -
отозвался я. - Хоть выбор и небогатый.

     - Шутки beiseite1, - произнес Тролль. Он кичился тем,  что
уже  знает  несколько  слов по-немецки. - Давайте поразмышляем.
Нам известно, какими методами  пользовались  другие  детективы,
чтобы  разыскать  гения?  Мне  бы  вовсе не хотелось, чтобы нам
пришлось заново открывать колесо.

     - Разумеется, кое-что известно. Была дана масса объявлений
в газетах с просьбой отозваться того, кто создал  картины.  Или
того,    кто   может   помочь   разыскать   автора.   Обещались
умопомрачительные гонорары. И нельзя  сказать,  чтобы  не  было
откликов.  В  откликах  как раз недостатка не ощущалось. Но все
это  были  пустышки.  Еще  детективы  ходили   по   художникам,
беседовали с искусствоведами, но тоже без заметного результата.
Наш гений словно сквозь землю провалился.

     - Значит  по  художникам  и искусствоведам мы - не ходоки,
объявлений в газетах тоже не даем.

     - Ну, почему же? - запротестовала Малышка. Она  заняла  на
удивление  активную  позицию  в  этом  деле.  -  Ведь  гений  -
иностранец. Вдруг, он не знает немецкого. Нужно дать объявления
на других языках.

     - Между прочим, это мысль, - поддержал ее я.

     Тролль недовольно нахмурился.

     - Потеряем массу времени, - проворчал он.

     - У тебя имеются какие-нибудь контрпредложения?

     - Нужно подумать.

     - Пожалуйста, думай.

     На следующее  утро  я  отправился  в  один  из  магазинов,
торгующих  периодическими  изданиями, чтобы подобрать газеты, в
которых можно было бы разместить интересующее меня  объявление.
Газет,  издаваемых  в  Германии  на  английском или французском
языках, я не обнаружил. Если говорить о русском, то бросалась в
глаза местная  газетенка  с  гордым  названием  "Европа-Центр".
Конечно,   можно   было   бы  задействовать  гигантскую  машину
"Гвидона" и через  нее  опубликовать  объявления  в  крупнейших
газетах   мира.   Но   мне  показалось  разумным  для  разминки
ограничиться чем-то менее масштабным.

     Я позвонил Голдблюму, чтобы посоветоваться.

     - Ты прав, мой мальчик, - горячо  поддержал  меня  тот.  -
Делай  так,  как тебе подсказывает интуиция. Ты знаешь, я почти
уверен, что художник - из России. Есть в его картинах эдакое...
Веет Кандинским, Малевичем, Татлиным... Вроде  бы,  они  совсем
другие,  да  и  между  собой-то  разные,  а  все  же  что-то их
объединяет. Особый дух...

     Я купил номер газеты "Европа-Центр" и связался по телефону
с редакцией.

     - О'кэй, мы все сделаем, -  обрадовали  меня.  -  Номер  с
вашим сообщением выйдет недели через две.

     - Что?!

     Я подумал, что это розыгрыш.

     - Вам,  вообще-то, хотя бы раз в жизни приходилось держать
в руках экземпляр нашей газеты?

     - Я и сейчас его держу.

     - Тогда вам должно быть известно, что мы - еженедельник.

     Я   повнимательнее   вгляделся    в    титульную    часть.
Действительно, это было написано.

     - Но,  -  сказал  я, - почему недели через две, а не через
неделю?

     - Потому что пока, к сожалению, мы выходим  только  раз  в
две   недели.   Ближайший   номер,   правда,  будет  печататься
послезавтра, но макет уже полностью сделан.

     - Плачу  любые  деньги!  -  завопил  я.  -  Я  представляю
крупнейшую  международную  финансовую  корпорацию. Нам срочно -
кровь из носа - нужно напечататься послезавтра.

     На том конце провода, очевидно, обалдели. Возможно, им еще
никогда  не  звонили  из  крупнейших  международных  финансовых
корпораций.

     - Ладно,    приезжайте,   -   проговорил,   наконец,   мой
собеседник.

     В ожидании очередного выпуска газеты "Европа-Центр" прошло
в общей сложности три дня. Чтобы не умереть  за  это  время  со
скуки,  я  решил  последовать  примеру  остальных  детективов и
нанести ряд визитов художникам. Разумеется,  в  моем  случае  -
русским  художникам. Адреса помог разузнать все тот же Горбанюк
- моя палочка-выручалочка.

     Первым в списке оказался некий Антон Котелков, проживающий
у черта на рогах, где-то в берлинском  районе  Панков.  Берлога
его, однако, содержалась в приличном состоянии. В одной из двух
комнат  он творил, в другой проживал вместе с супругой. Рисовал
он сплошь каких-то восторженных  олухов  с  козлиными  мордами,
витающих  в  радужных  облаках. Внизу, под этими облаками, чаще
всего - картинки русской природы. Не нужно было обладать опытом
Голдблюма  или  выдающейся  проницательностью  Малышки,   чтобы
понять,  что  уж  он-то  к  картинам  в метро непосредственного
отношения не имеет. Говорил он резко, хриплым голосом, с  явным
намерением побыстрее от меня отделаться.

     - Я не езжу в метро, - сразу же отрубил он.

     - Я тоже. Но на картины взглянуть было все же любопытно.

     - А мне - нет. Стану я тратить время на всякую чепуху.

     - Напрасно.  Вдруг,  это  -  кто-нибудь из ваших знакомых.
Смогли бы, не запылившись, заработать тысченку-другую долларов.

     - Чушь!

     - Слушай,  когда  с  тобой  разговаривают  умные  люди,  -
вмешалась его жена. - Только дураки отказываются от возможности
заработать лишний пфеннинг. Особенно здесь, на Западе.

     У нее, видимо, была своя шкала ценностей, а также валютных
курсов,  в  которой  тысченка-другая  долларов равнялась одному
пфеннингу.

     - Обидно,  конечно,  что  вы  не  видели   оригиналов,   -
проговорил  я  голосом,  полным  сожаления  и укоризны, - но не
беда, у меня имеются с собой вполне приличные репродукции.

     И развернул перед его носом предусмотрительно  принесенный
с собой журнал живописи.

     Он  глянул  мельком, и его бородатую физиономию перекосила
язвительная усмешка.

     - Вы  хотите  уверить   меня,   что   автор   этой   мазни
разыскивается целой сворой детективов?

     Его,  разумеется,  больше  бы  устроило, чтобы целая свора
детективов  разыскивала  автора  восторженных   дегенератов   с
козлиными  мордами,  парящих  в  радужных облаках. И, возможно,
впереди  этой  своры  не  отказался  бы  увидеть   меня,   лихо
размахивающего чеком в миллион долларов.

     - Дайте-ка  посмотреть! - Фрау Котелкова выхватила из моих
рук журнал. - М-м-м... Тоша, а это, случайно, не Ицык?

     - Дура, это ведь даже не фигуративная живопись.

     - А, может быть, Майя Маевская?

     - Та вообще не пишет в цвете.

     - Ну а кто бы это мог быть? Подумай.

     - Отстань! - сказал он.

     - И ты говоришь мне это после  того,  как  я  отдала  тебе
лучшие годы жизни?!

     - Что?!  -  внезапно  завопил  Котелков.  -  Так  это были
лучшие?!

     - Да, лучшие! - Она в сердцах швырнула в него журналом.  -
Лучшие  годы  жизни  я провела, сидя голышом на этом стуле. Но,
глядя  на  меня,  ты,  почему-то,  малевал  всяких  уродцев   с
козлиными головами!

     Я поспешно ринулся вперед, схватил журнал с пола и спрятал
его в портфель.

     - Ребятки,  к сожалению, мне пора, - сказал я, но они этих
слов, видимо, даже не расслышали. По крайней мере, с их стороны
никаких возражений не последовало.

     Я сделал еще несколько попыток войти в контакт с  местными
художниками.  Но  результаты  оказались более чем скромными. Из
всех, происшедших за эти дни  встреч,  заслуживают  упоминания,
пожалуй, лишь следующие.

     Во-первых,   с   Ицыком,   а   если  полностью  -  Исааком
Куперманом. Он также числился в составленном Горбанюком списке,
был  наголо  бритым,  очкастым  парнем,  и   больше   напоминал
интеллектуального  уголовника, нежели художника-нонконформиста,
каковым на самом деле являлся.

     Застал я его в компании двух бугаев как раз в тот  момент,
когда  они  распивали  дешевое  вино  из  бумажных  пакетов. На
картинах в подрамниках, штабелями наваленных тут  и  там,  чаще
всего   были  изображены  натюрморты  из  бутылок  с  выпивкой,
стаканов, селедки и фотографий знаменитых вождей в рамках и без
оных. Они так и назывались: "Натюрморт со Сталиным", "Натюрморт
с Брежневым", "Натюрморт с Сусловым", "Натюрморт  с  Черненко".
Последний  стоял  на  станке незаконченным, без названия, но на
фотографии явно просматривались контуры Жириновского.

     - Натюрморт с Жириновским, - продекламировал  я,  ткнув  в
картину указательным пальцем.

     - Сразу  чувствуется  сыщик  высокого класса, - язвительно
отозвался Ицык. - Как вы  догадались?  С  помощью  дедуктивного
метода?

     Бугаи дружно заржали.

     - Именно, - кивнул я головой, - с помощью его, родимого.

     - Никогда  не  имел  дело  с  пинкертонами.  С  кагэбней -
сколько угодно, с нашим доблестным уголовным розыском, а вот  с
пинкертонами - ни разу.

     - Значит, я буду первым.

     Он  сунул  в рот папиросу - мне даже показалось, что это -
"Беломор-канал" - и с наглым видом уставился на меня.

     - Как вас зовут?

     - Крайский.

     - Засуньте эти  ваши  доллары  себе  в  задницу,  господин
Крайский.  Этот  парень,  что  расписал  переходы  в  метро,  -
действительно гений. И плевать он хотел на ваши деньги, поэтому
и не объявляется. Не все еще в  этом  вонючем  мире  продается,
представьте  себе.  Мы  взорвем его, этот ваш вонючий мир! Этих
аккуратных европейчиков и американчиков с их  дистиллированными
мыслями.  Так и передайте вашему клиенту. Скажите ему, что этот
парень не продается.  Es  tut  mir  wirklich  sehr  leid1,  как
говорят  простые  немецкие обыватели. Пусть засунет в жопу свои
деньги. А если у него возникнут с этим трудности, помогите ему.

     После такого поворота в разговоре можно было  сразу  же  и
уходить.

     - Начните  новую серию, господин Куперман, - посоветовал я
ему  на  прощанье.  -  "Натюрморт  с   Колем",   "Натюрморт   с
Мэйджором", "Натюрморт с Клинтоном"...

     - Не  беспокойтесь,  за  мной  не  заржавеет, - заверил он
меня...

     Во-вторых, с Сергеем Гламоздой. Во время  своего  прошлого
посещения Берлина, находясь в ресторане в глубоком подпитии, мы
с   Джаичем   купили  картину  именно  этого  Сергея  Гламозды.
Называлась она "Лети, пуля" и обошлась  нам  более  чем  в  две
тысячи марок. Сейчас она украшала стену моего кабинета в здании
штаб-квартиры  "Гвидона". Я поведал Гламозде эту историю, и тот
сразу же оживился.

     - Может, купите еще одну до пары? - поинтересовался он.  -
Это  может  быть:  "Лети,  разрывная пуля", "Лети, трассирующая
пуля",  "Лети,  пуля  со  смещенным  центром  тяжести",  "Лети,
бризантный  снаряд".  Я уже вижу их, эти картины. Между прочим,
мои акции на рынке живописи неудержимо ползут  вверх,  несмотря
на общий кризис. Так что вы удачно поместите капитал.

     - Я подумаю, - пообещал я.

     С минуту он помолчал.

     - Что  же до вашего гения, то его не существует в природе.
Зря  стараетесь.  Все  это  -  чудовищная  мистификация,   плод
чьего-то  больного  ума.  Я  вообще склонен думать, что автором
этих произведений является компьютер, а кто-то просто  взял  да
перенес  их на стены. Человек бы так не сумел. Разве, продай он
душу дьяволу.

     - То есть вы считаете, что  машина  может  написать  лучше
человека?

     - В известном смысле, да.

     - Но  тогда  получается,  что  работа  художника вообще не
нужна. Да здравствует великий мастер Компьютер и его полотна!

     - Не совсем так, господин Крайский.  Не  совсем  так.  Эти
творения не стоят и ломаного