вито пояснял  он,  двигая  белесыми  бровками,  -
горячее, оно всегда очень полезно!"
     Оба повеселели, вернули вес - и Веселов, и Сказкин. И  Индус  с  ними
подружился.
     Однако всему приходит конец.
     Как ни привыкли Сказкин и смирившийся с содеянным Веселов к  окороку,
толщина его (это наблюдалось  даже  визуально)  неуклонно  уменьшалась,  и
теперь окорок и впрямь напоминал мандолину - был так же пуст и звучен!
     И был день. И пурга кончилась.
     Выкатилось из-за сопки ледяное  ржавое  солнце,  празднично  осветило
оцепеневший мир. Дядя Гоша явился домой не ночью, как всегда, а  засветло.
Он улыбался: "У меня окорок есть. Я вас сегодня угощу окороком!"
     Слова дяди Гоши повергли  праздничный  мир  в  смятение.  Даже  Индус
привстал и отвел в сторону виноватый взгляд.
     Первым в сенки двинулся хозяин, но на пороге, чуть не сбив его с ног,
его обошли Индус и Сказкин.
     Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович,  как  бы  не  выдержав
тяжести, обронил на пол пустой зазвеневший окорок, а Индус (все  они  были
крепко  повязаны)  подхватил  окорок  и  бросился  с  ним  в   бесконечные
заснеженные огороды, залитые кровавым солнцем.
     Взвешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. "Убью!  -
кричал он Индусу. - Отдам корейцам!.."
     Дядя Гоша и впрямь передернул затвор, но  ружье  из  его  рук  вырвал
Сказкин.
     "Молодец! - отметил про себя Веселов. - И пса пугнет, и честь наша не
будет попрана!"
     Но  к  крайнему  изумлению  Веселова  Сказкин  прицелился   прямо   в
несущегося по сугробам Индуса.
     - Что ты делаешь?! - завопил Веселов, толкая друга под локоть.
     Только тогда, голосом полным раскаяния и испуга, Сказкин  шепнул:  "А
вдруг пес расколется?.."


     ...К утру Луна исчезла.
     Она не спряталась за гребень кальдеры,  ее  не  закрыли  облачка  или
туман; просто - была, и вот нет ее! Растворилась, как цинк в кислоте.
     Зато над вершинами острых скал, над таинственными пропастями угрюмо и
тускло засветились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они  в
наэлектризованном воздухе, гасли и вновь вспыхивали.
     "Прощелыга!.. - тосковал я по Сказкину. - Фал на гречку сменял,  а  я
загорай в пещере!.."
     Чем-то недоступным казался мне теперь крошечный домик сироты  Агафона
Мальцева. На печке, сооруженной из разрубленной  железной  бочки,  пекутся
лепешки, пахнет свежим чаем; на столике, как маяк-бипер, икает "Селга"...
     А тут?
     Шорох текучих шлаков. Шорох ссыпающихся песков. Шорох грунтовых  вод,
сочащихся по ожелезненным обнажениям...
     Слова старинной морской песни прекрасно вписались в эти  таинственные
нескончаемые шорохи.
     "Эту курву мы поймаем, - отчетливо прозвучало в ушах,  -  ей  желудок
прокачаем, пасть зубастую на нас раскрыть не смей!.."
     Песня все ближе:
     "Ничего мы знать не знаем, но прекрасно  понимаем:  ты  над  морем  -
будто знамя..."
     Что же там дальше? Ну, конечно:
     "Змей!"
     Это не было галлюцинацией.
     С "тозовкой" в  руке,  с  рюкзачишком  за  плечами,  в  вечном  своем
выцветшем тельнике, не разбирая дороги и голося во  всю  глотку  старинную
морскую песню, по камням пылил сам Серп Иванович Сказкин - бывший  боцман,
бывший матрос, бывший кладовщик и так далее, и так далее. Он был трезв, но
явно  перевозбужден  приступом  храбрости.  Тельник  пузырился  от  ветра,
белесые глаза хищно обшаривали обрывы.
     - Начальник! - время от времени кричал он. - Почты нет! Тебя  тут  не
съели?
     - Тише, организм! - негромко окликнул я Сказкина.
     Серп Иванович дерзко усмехнулся:
     - У меня "тозовка"!
     Он презирал страх.
     Он  шел  по  своей  собственной  земле,  по  своей  суше,  по  своему
собственному берегу; он, венец эволюции, снисходительно глядел на  медузу,
парашютом  уходящую  в  бездну;  он  видел  светлое  облачко  над  гребнем
кальдеры; он ощущал тишину, вызванную его гимном.
     Серп Иванович был прекрасен. И  я  устыдился  своих  недавних  дурных
мыслей о нем.
     Но в смутной глубине пораженной бухты, в ее утопленных одна в  другой
плоскостях уже зарождалось какое-то другое,  тревожное,  едва  угадываемое
глазом движение, и, зная - _ч_т_о_ это может быть, я рявкнул из пещеры:
     - Полундра!
     В следующий миг пуля с треском раскрошила базальт над  моей  головой.
Без какого-либо интервала, рядом, на  выступе,  миновав  рыхлую  осыпь,  с
разряженной тозовкой в руках и с рюкзаком за плечами, возник Сказкин.
     - Чего орешь? - сказал он. - Сам вижу.
     Но вниз не посмотрел, подобрал ноги.
     - Он нас не достанет?
     - Это не он, - объяснил я. У него имя есть. Это Краббен!
     - Какой большой!.. Он хотел меня укусить?
     - Он есть хочет... - Я рылся в рюкзаке. - Почему хлеба не взял?
     - Он ест и хлеб?
     - Глупости! Краббен питается только активными формами жизни...  Ты  с
Агафоном пришел?
     - Вот насмешил, начальник! Чтоб Агафон, да в гору полез?!
     - А когда людей ждать?
     - Каких людей? - удивился Сказкин.
     - Как это "каких"? Ты зачем бегал к Агафону?
     - "Тозовку" взять.
     Я поперхнулся, откашлялся, схватил Серпа за плечо.
     - И ничего не сказал Агафону о Краббене?
     - Что я - трепач? Взял ружьишко - и обратно. Сами управимся! Учти,  я
конюхом был!
     Он поднял на меня взгляд и ахнул:
     - Начальник! Где ты нахватался седых волос?
     - Покрасился... - буркнул я.
     И отвернулся.
     Действительно, о чем тут говорить?
     Вон на песке валяется метровая сельдяная акула. Час назад ее не было,
а сейчас валяется. Шкуру сельдяной акулы не берет даже штык, а сейчас  она
вспорота, как консервная банка... Это даже Сказкин оценил. Дошло до него -
влипли! Но вслух он сказал одно:
     - Я же о тебе думал!



                  ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ТЕРЯТЬ НЕОБЕЩАННОЕ
             Второе пришествие. Все для науки. Человек-альбом.
              Серп Иванович не сдается. Кстати, о проездном.
              Плач в ночи. Сируш, трехпалый и мокеле-мбембе.
              Как стать миллионером. "Воздух". Удар судьбы.

                     Ветры, дующие  с  прибрежных  гор,  бывают  настолько
                сильными, что на всей водной поверхности залива образуется
                толчея, воздух насыщается влагой, а видимость  ухудшается.
                Поэтому входить в залив Львиная Пасть при свежих ветрах  с
                берега не рекомендуется.  Летом  такие  ветры  наблюдаются
                здесь после того,  как  густой  туман,  покрывавший  ранее
                вершины гор, опустится к их подножью.  Если  вершины  гор,
                окаймляющих залив, не покрыты туманом, можно предполагать,
                что будет тихая погода.
                                                     Лоция Охотского моря.

     Загнав Сказкина в пещеру, Краббен  не  ушел  -  за  мрачным  горбатым
кекуром слышалась возня, тяжелые шумные всплески.
     Нервно зевнув, Серп Иванович перевернулся на живот. Выцветший тельник
задрался, и на задубевшей коже Сказкина  обнажилось  таинственное  лиловое
имя - _Л_и_л_я_. Вязь сложного рисунка терялась  под  тельником:  какие-то
хвосты, ласты - Сказкина душили неизвестные гады.
     - Туман будет, - зевнул Сказкин.
     Гребень кальдеры заметно  курился.  Дымка,  белесоватая,  нежная,  на
глазах уплотнялась, темнела, собиралась в плотные и плоские диски.
     - Скорей бы...
     - Почему?
     А ты погляди вниз!
     Серп Иванович поглядел и ужаснулся:
     - Какой большой!
     - Уж такой! - кивнул я не без гордости.
     То уходя в глубину, то вырываясь  на  дневную  поверхность,  Краббен,
гоня перед собой бурун, шел к Камню-Льву. Солнце било в глаза, и  я  видел
Краббена лишь в целом - огромное черное  тело,  буравящее  воду.  На  ходу
голова Краббена раскачивалась, как тюльпан. Он как бы кивал: я  ненадолго,
я сейчас вернусь! На всякий случай я так и предупредил Сказкина:
     - Сейчас он вернется.
     - Еще чего! Пусть плывет!
     - Молчи! - приказал я. - И глаз с него  не  спускай.  Замечай  каждую
мелочь: как он голову держит, как работает ластами, какая у него фигура...
     - Да они все там одинаковые... - туманно заметил Сказкин.
     Я промолчал. Краббен входил в крутой разворот.
     - А нам за него заплатят? - спросил Сказкин.
     - А ты его в руках удержишь?
     - Упаси господи! - ужаснулся Сказкин и возликовал: - Уходит!
     - Как уходит? - испугался я.
     - А так! Своим ходом! Не козел ведь, не на веревке!
     Теперь и я увидел: Краббен уходит.
     Подняв над водой гибкую шею, он выходил уже  на  траверз  Камня-Льва.
Ищи его потом в океане.
     Я был в отчаянии.
     Обрушивая камни, осыпая песок, я с рюкзаком, Серп  с  "тозовкой",  мы
скатились по осыпи на берег. Никогда этот замкнутый, залитый  светом  цирк
не  казался  таким  пустым  и  безжизненным.  Камни,  вода,  изуродованная
сельдяная акула...
     - Да брось, начальник! - удивился моему отчаянию  Сказкин.  -  Ты  же
видел его! Чего еще надо?
     - "Видел" - не документ. "Видел" - не доказательство.  Чем  я  докажу
свое "видел"?
     - Акт составь! - еще больше удивился Серп. - Я сам твой акт  подпишу,
и Агафоша подпишет, он, если ему оставить старые сапоги, все подпишет!
     Я отвернулся.
     На борту корвета "Дедалус", когда он встретился в Атлантике с Морским
Змеем, было почти сто человек. Ни  одному  из  них  не  поверили.  Кто  же
поверит акту, подписанному бывшим конюхом Сказкиным  и  островным  сиротой
Агафоном?
     - Да что он, последний, что ли? - утешал  меня  Серп.  -  Один  ушел,
другой придет. Это как в любви,  начальник.  Плодятся  же  они  где-то!  -
Сказкин весело покрутил головой: - Я вот в Бомбее как-то...
     - Оставь!
     - Да ладно... Я ведь к тому, что на Краббене  твоем  свет  клином  не
сошелся... В мире и без него хватает  тайн...  Видишь,  раковина  лежит...
Может, она тоже никому неизвестная, а?..
     Раковина, которую Сказкин поднял, ничем не  отличалась  от  других  -
тривиальная гастропода, но Серп Иванович уверял, Серп Иванович настаивал:
     - Ты вот проверь, проверь! Вдруг она никем не открыта? И ведь главное
- никогда не укусит!
     Сказкин широко, счастливо зевнул. И волны к ногам  Сказкина  катились
сонные, ленивые, протяжные, как зевки, - океан только-только проснулся.
     - Нам еще на обрыв лезть... - вздохнул Сказкин.
     Он нагнулся, подбирая очередную раковину,  и  тельник  на  его  спине
вновь задрался, обнажив широкую полосу незагорелой кожи. И  там,  на  этой
незагорелой коже я увидел не только то, лиловое имя!..
     - Снимай! - приказал я.
     - Ты что, начальник! - опешил Серп Иванович. - Комиссию прохожу,  что
ли?
     - Снимай!
     Было в моем голосе нечто такое, что Сказкин послушался.
     Не спина у него была, а лист из альбома!
     Человек-альбом!
     Хорошо, если Никисор, Сказкин-младший, ходил с Серпом в баню  лишь  в
малолетстве; незачем маленькому  мальчику  видеть  таких  распутных  гидр,
дерущихся из-за утопающего красавца, незачем  маленькому  мальчику  видеть
таких непристойных русалок, сцепившихся из-за бородатого моряка!..
     Но не это было главным!
     Среди сердец, пораженных кортиками, среди  порочных  сирен,  кружащих
как лебеди на  полотнах  Эшера,  среди  пальм,  раскинувших  веера  острых
листьев, под сакраментальным и святым "Не забуду..." (в этой общеизвестной
фразе  неизвестный  творец  допустил  орфографическую  ошибку:   "в   мать
родную!"), по узкой спине Серпа  Ивановича,  выгнув  интегралом  лебединую
шею, широко разбросав длинные  ласты,  шел  сквозь  буруны  океана...  наш
Краббен!
     - Краббен! - завопил я.
     Эхо слов еще не отразилось от стен кальдеры, а Сказкин уже  мчался  к
убежищу. Его кривых ног я не видел - они растворились в движении!
     - Стой, организм! - крикнул  я,  боясь,  что  и  это  чудище  покинет
Львиную Пасть.
     Сказкин остановился.
     Левая щека Сказкина дергалась.
     Сказкин крепко сжимал "тозовку" обеими руками.
     - Я про того, - сказал я, - который плывет по твоей  спине.  Кто  его
тебе наколол? Когда? Где?.. Быстро!
     - Да один кореец в Находке, - нехотя пояснил Сказкин.  И  добавил  на
всякий случай: - Он не мне одному колол.
     - К_р_а_б_б_е_н_а_?
     - "Краббена!  Краббена!"  -  возмутился  Сказкин.  -  Этот  кореец  в
Находке, он что хошь тебе наколет, только поставь ему пузырек!
     - Но ведь чтобы наколоть Краббена, его надо увидеть!
     - Начальник! - укоризненно протянул Сказкин. -  Да  я  тебе  все  уши
прожужжал, одно и то же твержу: ничего особенного нет  в  твоем  Краббене!
Старпом такого видел с "Азова", ребята с "Вагая"  видели...  Я  однажды  в
Симоносеки...
     Договаривать Сказкин не стал. Левая щека  его  снова  задергалась,  и
одним прыжком он достиг входа в пещеру.
     - Да стой ты!..
     Но Серп Иванович, свесив ноги с козырька,  уж  бил  прицельно  в  мою
сторону. Пули  с  визгом  неслись  над  моей  головой,  шлепали  об  воду.
Прослеживая прицел, я обернулся.
     Без всплеска, без единого звука, как кекур из распустившихся вод,  на
меня шел Краббен.
     Краббен был велик.
     Он был огромен.
     Он походил на змею, продернутую сквозь пухлое тело непомерно  большой
черепахи. Мощные  ласты  распахнулись,  как  крылья,  с  трехметровой  шеи
клонилась на бок плоская голова, уставившаяся на меня неморгающим  круглым
глазом, подернутым тусклой пленкой.
     Черный, мертво отсвечивающий, Краббен был чужд всему окружающему.  Он
был из _д_р_у_г_о_г_о_ мира, он был _д_р_у_г_о_й_, совсем не такой, как мы
или деревья, кудрявящиеся на гребне кальдеры; он  был  порождением  совсем
д_р_у_г_о_г_о_,  неизвестного нам мира; даже от воды, взбитой его ластами,
несло мертвой тоской, несло безнадежностью.
     Я мигом переместился к Сказкину.
     Лежа на полу пещеры, зная - к нам Краббен не доберется  -  я  пытался
его зарисовать - пальцы давили на карандаш, грифель крошился.
     - А вот он шею держит криво! - удовлетворенно сообщил Серп Иванович.
     - Так ему, наверное, хочется.
     - Не скажи!.. Это я пальнул... Теперь он у нас контуженный!
     - Из твоей-то "тозовки"?
     - И правым ластом, заметь, не  в  полную  силу  работает,  -  убеждал
Сказкин. - Ты так и запиши: Это Сказкин поранил Змея. Не  баловства  ради,
еще оштрафуют, а для науки, для большей пользы ее!
     Опираясь на ласты, Краббен тяжело выполз на берег. Он был огромен, он
был тяжел,  камни  забивались  в  складки  его  дряблой  массивной  шкуры;
короткая мертвая судорога вдруг молнией передернула все тело  Краббена  от
головы до хвоста. Фонтан брызг долетел до пещеры, Сказкин отпрянул,  вновь
схватился за "тозовку".
     - Отставить!
     Примерно метра не хватило Краббену, чтобы дотянуться мордой до  нашей
пещеры.
     Это взбесило Краббена.
     Рушились камни, шипели струи песка, несло снизу взбаламученным  илом,
падалью, смрадом. Несколько раз, осмелившись, я заглядывал  Краббену  чуть
ли не в пасть, но тут же отступал перед мощью и  мерзостью  его  ощеренных
ржавых клыков.
     - Чего это он? - спросил Сказкин, отползая в глубину пещеры.
     - Его спроси!
     Впрочем, поведение Краббена мне тоже не нравилось.
     Устав, он, наконец, расслабился, расползся на камнях, как  гигантская
уродливая медуза. Судороги короткими молниями вновь и вновь потрясали  его
горбатую спину. Плоская голова  дергалась,  как  у  паралитика,  из  пасти
обильно сочилась слюна. Низкий,  протяжный  стон  огласил  берега  Львиной
Пасти.
     - Тоже мне гнусли! - сплюнул Серп Иванович,  опасливо  выглядывая  из
нашего убежища.
     Стенания Краббена, пронзительные,  жуткие,  рвущие  нервы,  длинно  и
тоскливо неслись над мертвой, как в Аиде, водой.
     - Чего это он? - беспокоился Серп. - Чего ему нужно?
     - Нас оплакивает...
     - А сам долгожитель, что ли?
     - Все мы мертвы, Серп  Иванович,  -  заметил  я,  сразу  ощутив  свое
здоровье. - Только одни - более, другие - менее...
     - Вот бы записать его на пленку, - вздохнул Сказкин.  -  Записать,  а
потом врубить когда-нибудь Агафоше на побудку!


     С грандиозных стен кальдеры поплыл, наконец, белесый серый туман.  На
уровне входа в пещеру он сгущался в плотные, темнеющие на глазах лохмотья,
и низкий, полный доисторической тоски стон ломался в тысяче  отражений.  А
когда туман затопил всю кальдеру, от борта до борта,  долгий  этот  рвущий
сердце стон Краббена перешел в столь же долгий, в столь же безнадежный,  в
столь же тоскливый плач.


     Забившись в дальний  угол  пещеры,  Серп  Иванович  негромко  поносил
Краббена. Тельник он плотно заправил в штаны с лампасами, и  теперь  я  не
видел ни наколотого,  ни  настоящего  Краббена.  Тем  не  менее,  оба  они
оставались рядом.
     Да и куда им деться?
     Не  слушая  поношений  Сказкина,  я   думал   о   смутных   придонных
тектонических трещинах, обогреваемых струями  ювенильных  источников.  Лес
водорослей, неясные тени - темный, неизвестный нам мир.
     Почему ему не быть миром Краббена?
     И действительно.
     Кто  воочию  видел  гигантских  кальмаров?  А  ведь   на   кашалотах,
поднимающихся из океанских бездн, не раз и не  два  находили  кровоточащие
следы неестественно больших присосок.
     Кто видел того  же  _т_р_е_х_п_а_л_о_г_о_  -  пресловутого  обитателя
тропических болот Флориды и прибрежной полосы острова Нантакет? А  ведь  с
его следов давно сняты гипсовые слепки.
     Кто видел огромного червя с лапками, так называемого татцельвурма?  А
ведь он хорошо известен многим жителям Альп.  За  последние  годы  собраны
сотни свидетельств, в которых слово в слово повторяется одно и то же:  да,
татцельвурм похож на червя! Да, у татцельвурма большая голова с  выпуклыми
глазами! Да, лапы татцельвурма малы, но они есть!
     А  мокеле-мбембе  -  тварь,  внешне   напоминающая   давно   вымерших
динозавров? Разве не  утверждают  охотники-африканцы,  что  они  и  сейчас
встречают  этих  гигантов  в  бескрайних,  плохо   исследованных   болотах
Внутренней Африки? Стоит,  наверное,  вспомнить,  что  на  воротах  храма,
посвященного древневавилонской богине Иштар, среди множества поразительных
по своей реалистичности изображений, было найдено одно, ничего  общего  не
имеющее с известными  к  тому  времени  животными.  Но  зато  этот  зверь,
названный  учеными  сирушом,  как  две  капли  воды  схож  с   африканским
мокеле-мбембе.
     А кто видел третретретре -  животное  ростом  с  теленка,  с  круглой
головой и почти человеческими ушами? Тем  не  менее  аборигены  одного  из
самых больших островов мира - Мадагаскара утверждают, что  такое  животное
водится в их краях, что конечности у него устроены как у обезьян,  а  уши,
действительно, человеческие.
     Кто видел, наконец, дипротодонтов, заселявших когда-то  Австралию?  А
ведь  местные  золотоискатели  и  в  наши  дни  рассказывают  о   каких-то
гигантских кроликах, обитающих  в  пустынных  центральных  районах  самого
южного материка.
     А разве не выловил из океанских глубин  доктор  Дж.  Смит  диковинную
рыбу латимерию, считавшуюся вымершей уже многие миллионы лет назад?..
     Мы привыкли к асфальту городов, мы привыкли  к  тесным  зоопаркам,  а
мир...  мир  обширен.  И  в  этом  обширном  мире,  кроме  гор,   пустынь,
тропических лесов и болот, есть еще и океаны.
     Что прячется в их пучине?..


     - А сколько он может стоить? - не унимался Серп Иванович.
     Я молчал.
     Тоскливо неслись над водой долгие стоны Краббена.
     - Много! - сам себе ответил Сказкин. - У меня  столько  нет.  У  меня
столько никогда не было. У меня столько никогда не будет.
     Я молчал.
     Я слушал плач Краббена.
     Я видел путь Краббена в ночном океане.
     Безмолвие звезд, мертвые вспышки  люминофор...  Кто  он?..  Откуда?..
Куда плывет?..
     - Никогда! - плакался Серп Иванов