ый приступ. Я ему горчичники
на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он
холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и
сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю - что. И тебе не открою,
хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все
хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем - так и
не догадался.
  Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык
Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон
свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления.
Значит, "сокровище" все-таки существует, где-то далеко и хитроумно
запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы
предполагать, что это такое.
  - Может, подружки Марьяны знают? - вырвалось у Саблина.
  - Не было тогда у нее подружек, - погасил эту надежду старик. - Отец
Серафим не любил бабьего трепа.
  - А ездил протоиерей в Загорск? - словно ощупью пробивался к загадке
Саблин.
  - Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
  - Не рассказывал вам о своей поездке?
  - Не. Даже вроде бы совсем затаился.
  - И вы не расспрашивали?
  - Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он
молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К
тем, кто причислен.
  - А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, - со вздохом высказал
Саблин. - Чтобы побольше узнать о "сокровище". Кто хранит, где хранит, что
хранит и зачем хранит.
  - Марьяна же и хранит. А зачем - не знаю.
  - И я пока не знаю.
  - А ты самого протопопа спроси.
  - Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий. - укоризненно сказал
Саблин.
  - А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник
вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.
  - А где дневник?
  - У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти
тетрадки и отдал.


  2

  Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал.
Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.
  - Перечитываю классиков, - признался он, - в данном случае Алексея
Толстого. По телевизору показывают "Хождение по мукам". Это, по сути дела,
фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне
и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.
  - Каждый человек по-своему видит прошлое, - заметил Саблин. - Мне тоже
иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.
  - Объяснитесь.
  - Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел
дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок
и что находятся они у вас.
  - Допустим.
  - Я должен изъять их у вас.
  - Вы из милиции?
  - Из уголовного розыска.
  - Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под
следствием, - повысил голос протоиерей.
  - А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать
эти записки?
  - Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.
  - Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.
  - А если я не дам вам эту возможность?
  Саблин улыбнулся:
  - Вы служитель церкви, отделенной от государства, - сказал он, - но, как
гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
  Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней
вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль
расставаться с ними.
  - Не понимаю, - проговорил он недоуменно, - зачем вам понадобились записки
священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же
чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я
читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.
  - Но у него есть еще сын и дочь.
  - Они недостойны этой исповеди. Сын - очень плохой человек, а дочь -
пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора,
а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.
  - Обещаю вам, - сказал Саблин, - что я прочту эти записки без веры в бога,
но с уважением к написанному.


  3

  Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички
выписок. Вот они.
  "20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не
радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять
на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю
отпроситься за штат.
  Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев
заинтересован и готов посмотреть мной привезенное".
  Примечание Саблина: "Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и
организовать встречу".
  "7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане.
Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил.
А "сокровище" мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о
церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито -
богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек
верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и
порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у
нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о
"сокровище" сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от
бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного
ложа своего - пусть ищет утех в страстях греховных.
  По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о "сокровище" и не говорю,
что и откуда. Ведь дневник - это исповедь, разговор наедине с богом. А
записывать его полностью не хочу: школьную тетрадку может взять и
прочитать любой мытарь, без расчета живущий".
  "12 июня. В жизни человека по промыслительной воле господа иногда
происходят события, наполняющие душу восторгом и ликованием. Такое
переживание охватило меня, когда профессор Смиренцев, принявший меня в
патриаршей духовной академии, сам назвал мой перл настоящим сокровищем. Я
не ошибся, значит, сохранив эту драгоценность для будущего любимой дочери
моей. Теперь можно уйти за штат и отдать ключи от храма новому настоятелю
и ключарю".


  "Сокровище"

  1

  Саблин докладывал. Слушали начальник угрозыска и следователь прокуратуры.
Слушали, не перебивая, позволив тем самым старшему инспектору зачитать не
только выписки из дневника отца Серафима, но и свои собственные ремарки.
  - Все? - спросил Глебовский.
  - Все, - был ответ.
  - Признаюсь: был не прав, когда настаивал на неумышленном убийстве, -
продолжал следователь. - Теперь другая версия и другая статья обвинения.
Что ж, могли и мы ошибиться в столь хитро задуманном преступлении. А
Саблин доказал, что задачку-то можно решить.
  - К сожалению, пока еще не решили, - сказал Князев. - Полностью не решили.
Мы знаем, что "сокровище" существовало и, может быть, существует поныне.
Только неизвестно, где оно и что собой представляет.
  Саблин откликнулся с большой долей самоуверенности. Он был убежден, что
находится на верном пути.
  - Многое выяснится в Загорске, Матвей Георгиевич.
  - Ты сначала узнай, жив ли этот профессор Смиренцев.
  - Уже узнал. Жив и по-прежнему читает лекции в духовной академии. Он
значительно моложе отца Серафима и пока умирать не собирается.
  - Ну что ж, тогда поезжай в Загорск. Тем более что это недалеко.
  - А я тем временем допрошу Михеева, - сказал Глебовский.
  Князев усомнился:
  - А не спешишь, Виктор Петрович? Для этого мы еще недостаточно вооружены...
  - Почему? Когда я сообщу ему об изменении статьи обвинения, шоковое
состояние его почти неизбежно. Рушится вся система защиты. В таких случаях
сдаются, Матвей Георгиевич.
  "Молод еще, неопытен и самонадеян, - думал Князев. - В таких условиях,
говорит, сдаются. Ну а если шокового состояния не будет, эмоции, скажем,
притуплены или характером крепок - тогда что? Михеев неглуп, сообразит,
что Глебовский всего не знает, только нащупывает путь к решению загадки,
значит, можно, как говорится, тянуть волынку. Может, и было "сокровище",
скажет, а может, и нет, что вы о нем знаете? А старый протопоп мог и
рехнуться на склоне жизни. Только я о его дарственной ничего не знаю, да и
жена с Андреем не знают. Вызовите их и спросите. Вот вам, Глебовский, и
шок, на который вы рассчитываете".
  - Провалишь допрос, - сказал полковник. - Твой Михеев - не перепуганная
девочка. На дневнике отца Серафима его не сломишь.
  - Можно и повременить, - согласился следователь. - Только очень уж я
завидую Саблину. Он, как подводная лодка, сквозь океанскую толщу прошел, а
я и ног не замочил. Теперь из розыска Саблина мы знаем, что Востоков добыл
письма Вдовиной своему сожителю. В одном из них, вероятно, говорилось о
том, как был спрятан ею подарок протоиерея...
  - Почему же она не отдала его дочери?
  - Она ненавидела Михеева. Мечтала о расторжении брака.
  - Дальше?
  - Дальше - проще простого. Справедливо полагая, что спрятанное "сокровище"
ему одному не достанется, Востоков сговаривается с Михеевыми. Установить,
где спрятано это сокровище, им не сложно: письмо Марьяны, допустим, все
объясняет. Разделить его они не могут: живая Марьяна не позволит. Значит,
надо ее устранить. Исполнителем избирается Михеев: ему это проще, чем
соучастникам. Одним ударом, как мы видели, он может замертво свалить
человека. Подбирается подходящая статья Уголовного кодекса и
соответственно ей инсценируется картина неумышленного убийства. Саблин
прав.
  - А вдруг "сокровище" уже вынуто из тайника?
  - Не думаю, Матвей Георгиевич. Если и вынуто, то перепрятано. Без Михеева
они делить не будут.


  2

  Саблин сошел на конечной остановке - в Загорске. Со станционного перрона
он двигался в людской толчее в одном направлении - к недалекой горе
Маковец, будто осевшей под тяжестью многоцерковной, узорчатой, сверкающей
золотыми куполами соборов белостенной Троице-Сергиевой лавры. Подходя
ближе, он уже видел ее бойницы и башни с высоченной пятиярусной
колокольней в центре. Детище четырнадцатого века, этот древнерусский
монастырь-крепость хранил предолгую память о многом. И славился он не
только всенощными и обеднями, акафистами и молебнами - они звучат и
сейчас, но и великим мужеством монахов-воинов. Ведь это из их среды вышли
запечатленные в летописи герои Куликовской битвы Пересвет и Ослябя...
  Саблин задержался, оглядев догоняющего его молодого монаха. Спросил, чтобы
только завязать разговор:
  - Это все экскурсанты небось?
  - Они, - охотно ответил монах. - Каждый день народ валом валит.
  - А на что смотреть-то? - с хитрецой спросил Саблин. Ему очень хотелось
разговорить монаха.
  - Как на что? - обиделся тот. - Одни соборы чего стоят! Успенский,
Троицкий, Сошествия святого духа. Стенные башни, трапезная... А иконостасы
в соборах! И музеями мирскими Загорск славен. Зри и ликуй.
  - Почему вы говорите "зри", а не "смотри" или "гляди"?
  - Потому что я знаю русский и церковнославянский. Последний, мне кажется,
здесь наиболее уместен.
  Интеллигентно говорит, подумал Саблин. А может быть, он и Смиренцева
знает? Спросил:
  - Вы всех здесь знаете?
  - Не всех, конечно. Но многих. А кто вас интересует?
  - Скажем, профессор Смиренцев. Духовная академия.
  - Отец Макарий! - возликовал монах. - Так это же мой профессор. Он у нас
курс иконописи ведет. Я его с семинарских лет помню. Чудо-ученый!
  - Как найти его, не подскажете?
  - Он сейчас, наверное, в Успенском соборе обедню стоит. Летом каждую
обедню отстаивает. В академии занятий нет: каникулы. А вы кто по
специальности? Искусствовед?
  - Немножко, - слукавил Саблин.
  Помолчали.
  Врата Успенского собора были открыты. Он показался Саблину знакомым, а
сопровождавший его монах поспешил пояснить:
  - Провинциальная копия Успенского собора в Московском Кремле. Только тот
построен в конце пятнадцатого века Аристотелем Фиораванти, а этот
скопирован суздальскими "содругами зодчими" почти на сто лет позже. Хотите
взглянуть на усыпальницу Бориса Годунова, она здесь же, снаружи, у
западной стены?
  - Не успею. Тут еще смотреть и смотреть, а у меня времени мало. Вы лучше
помогите мне найти вашего отца Макария...
  Второе знакомство с церковью не поразило, а подавило Саблина. Подавило
своим пространственным пафосом, узостью своих высоких, почти готических
окон и позолоченными рамками уходящего в далекую высь пятиярусного
иконостаса. Монументальность окружающих стенных фресок дополняла
впечатление. Хотя молящихся и любопытных кругом было достаточно, он
чувствовал себя как Гулливер в чертогах Бробдиньяга.
  Монах, осторожно обходя молящихся, подошел к коленопреклоненному
профессору, стал рядом с ним и что-то шепнул. Тот окинул взглядом
стоявшего поодаль Саблина и указал жестом на выход.
  - Простите меня, профессор, что я позволил себе нарушить вашу молитву, -
почтительно сказал Саблин.
  - Бог простит, когда в моей помощи человек нуждается, - ответствовал
Смиренцев. - Вы откуда к нам прибыли?
  - Из Подмосковья, недалекий сосед ваш.
  - Вы священнослужитель?
  - Никак нет. По специальности очень далек от русской православной церкви.
Инспектор уголовного розыска Саблин Юрий Александрович, - представился он.
  Профессор взглянул на него с видимым интересом.
  - Ну что ж, поговорим дома. Дело, очевидно, важнее, чем я помыслил.


  3

  Дома профессор остался в том же аккуратном черном костюме, застегнутом на
все пуговицы, в каком был в Успенском соборе, только сменил уличные туфли
на сафьяновые домашние тапочки. За это время Саблин успел оглядеть
гостиную, где его приникал хозяин. Ему казалось, что он попал в маленький
музей, собравший редкую старинную мебель. Вольтеровские глубокие кресла,
обитые темно-зеленым плюшем, овальный столик красного дерева на бронзовой
скульптурной основе, цветной ковер под ногами, широкий киот с трехъярусным
расположением икон древнерусского письма, реставрированных любовно и
тщательно, и несколько живописных портретов духовных лиц в узорчатых
позолоченных рамах. Разглядел он и самого хозяина: высокий рост, худоба,
длинные седые волосы, узкое, вытянутое, как на иконах, лицо, ухоженные
бородка и усы. Но главное, что привлекло Саблина, это большие, умные,
кажется - всепонимающие глаза.
  - Что же хочет от меня уголовный розыск?
  - Ответить на три вопроса, профессор.
  Саблин упорно называл Смиренцева профессором, хотя и выяснил у
монаха-студента его церковное звание: протопресвитер. Однако красивое
слово это ничего не говорило. Что за обращение ему долженствует? Ваше
святейшество? Ваше преосвященство? Бог его знает! Профессор - куда
привычнее. И Смиренцев, поняв это, помог.
  - Давайте без званий, Юрий Александрович. Для светских я просто Макарий
Никонович. И отвечу, если смогу, с готовностью.
  - Вы помните покойного отца Серафима, настоятеля собора Петра и Павла у
нас в епархии?
  - Припоминаю. Муж честный, строгий и не лукавый. Он приезжал ко мне...
  - Зачем?
  - За консультацией о ценности лично ему принадлежащей древнерусской иконы.
  Саблин обомлел.
  - Значит, это - икона? Только икона? А ведь он ее называл "сокровищем".
  - А она действительно сокровище, - сдержанно заметил профессор. - Иначе и
не назовешь.
  А Саблин продолжал недоумевать. Несведущий в иконописи, он не представлял
себе даже приблизительной ценности древней иконы. Неужели из-за обладания
ею можно убить человека?
  - Должно быть, я ничего не понимаю, - признался он. - Сейчас многие
собирают иконы, это даже модно, пожалуй. Знаю, что некоторые платят по
двести, триста рублей для пополнения коллекции. Но о больших ценностях в
любительских коллекциях не слыхал. Знаю, что есть и раритеты, конечно.
Рублев, например. Но ведь такие в музеях. Их даже за границу вывозить
запрещено.
  - Вывозят, - вздохнул профессор. - Недавно в одном американском журнале
прочел, что в Нью-Йорке на аукционе икона богоматери в чисто рублевской
трактовке, по свидетельству знатоков написанная в начале пятнадцатого
столетия, была продана за сто тысяч долларов. Вот вам и сокровище для ее
обладателя. Кстати, автор статьи считает, что оценка эта еще занижена.
  - Сто тысяч долларов! - растерянно повторил Саблин. - Значит, протоиерей
Востоков не ошибся в оценке "сокровища"?
  - Я бы оценил его еще выше. Протоиерей Серафим привез мне редкостный
раритет высочайшей ценности. Он сказал, что завещает его своей дочери. А я
обещал ему найти покупателя.
  - Кого?!
  - Покупателем может быть и православная русская церковь. А где сейчас эта
икона?
  - Где и у кого, мы пока еще не знаем. Но полагаю, что найдем.
  - Если ее украли, то не найдете. Много волков охотятся за такими
сокровищами.
  Саблин задумался. Разговор получался явно официальным, утратив дружеские
нотки. Не очень уверенно, но подчеркнуто холодновато прозвучала
профессорская реплика о том, что покупателем иконы может быть и русская
православная церковь. Конечно, протопресвитер ошибался: церковь не станет
вмешиваться в мирские дела. Но в его настроении явно сквозило
недружелюбие. Нет, надо менять смысл и тональность дальнейшей беседы.
Пусть профессор почувствует, как важен для нас его авторитет и опыт в
познании византийской и древней русской иконописи.
  Об этом он уважительно, с подчеркнутой надеждой на помощь и поведал
Смиренцеву. Тот сразу оживился, его кажущееся недружелюбие как ветром
смахнуло.
  - Конечно, я с удовольствием расскажу вам все, что помню об этой иконе. Вы
видели иконы древние, писанные, скажем, в четырнадцатом и пятнадцатом
веке? Только без оклада, конечно...
  - Видел Рублева в Третьяковке. И у моей бабушки были иконы в окладе
выпуклом, повторяющем в металле тот же рисунок, что на иконе. Только лики
святых прорезаны.
  - Ваша бабушка была состоятельной?
  - Папиросницей с асмоловской фабрики. Потом к нам переехала за детьми
присматривать.
  - Значит, все ее иконы были изделиями привычного на Руси кустарного
промысла. Расписанные наспех тусклыми красками без соблюдения традиций
древнерусской иконописи липовые доски в медном окладе, наверно. Но если вы
видели Рублева, то, конечно, вспомните свойственную ему манеру письма.
  Саблин неожиданно для себя обиделся за бабку-папиросницу:
  - Почему в медном? И в серебре были. Одну из бабкиных икон мы называли
"Христос на полотенце". Там как раз серебряная риза изображала собранное
по углам полотенце. Посреди его в круглой прорези виднелось писанное уже
на самой иконе лицо Христа. Мать говорила, что будто бы есть такая
легенда. В святцах, кажется. О том, что шел Христос в Вифлеем и захотел по
дороге умыться. Вытер лицо поданным ему полотенцем, а на полотенце-то оно
и запечатлелось.
  - В хорошей семье вы росли, Юрий Александрович, хотя и выросли атеистом.
Да, есть такое предание. Только не в святцах оно описано и не в Вифлеем
шел Христос. А все остальное верно. И называется эта икона "Спас
нерукотворный". Сюжет ее общеизвестен. Он повторяется и в византийской
иконописи эпохи Палеологов, и в древнерусской. Именно такую икону и
привозил ко мне протоиерей Востоков. Только ваша икона едва ли раритет, а
его - шедевр бесценный. И определить ее автора было не так-то легко. С
первого взгляда - Рублев! Его манера, его краски, его тончайшее мастерство
письма. А вгляделся - задумался. Рублеву ныне приписывается многое, для
него характерное, но не им написанное. Вернее, не только им. Ведь и
фрески, и бесценные свои иконостасы писал он не один, а с содругами. С
Феофаном Греком, Прохором из Городца и с Даниилом Черным. Мы знаем и
единоличные работы Рублева и Феофана Грека, а чернец Прохор и Даниил
Черный, к сожалению, известны только в содружестве с Рублевым. Но оба,
несомненно, писали что-то и для себя или для своих княжеских покровителей.
Так кто же из них был автором иконы отца Серафима?
  Смиренцев замолк на минуту, вспоминая, должно быть, то, что сказал тогда
протоиерею и что дол