ты хоть бы слезу
уронила...
  - Мать? - Екатерина усмехнулась. - По паспорту. Много ли я от нее добра
видела? Мать... Она, кроме бога и папашки моего липового, никого не
любила. Бог, бог, будь он неладен.
  - Не богохульствуй, красавица. Он тебя кормит. И неплохо.
  - Кормит, - согласилась Екатерина. - А она мне лоб расшибла, чтоб я в него
верила. Знала, что не верю, потому и не любила меня.
  - А ты ее?
  - И я ее.
  - Ай-яй-яй, как нехорошо - о матери-то.
  - Ты бы лучше помолчал, жалетель... Подумал бы, что милицейские
подозревают.
  - Другой версии у них нет, Катя. А обыск они сделали для проформы. Это им
тетка, стоявшая за окном, сболтнула о сокровище.
  - Я же им все объяснила, Андрей.
  - Правильно. Но у них ведь служба такая: проверить надо. Ну и проворили.
Убийство неумышленное, мотива нет. Отцовские бумаги они у меня взяли, но
ведь в них ничего нет. Марьянино письмо отцу о его "бесценком даре" у меня
в бумажнике.
  - Так ведь это улика, Андрей.
  Востоков порылся в карманах пиджака, достал из бумажника пожелтевшее от
времени письмо мачехи и, помахав им перед глазами сводной сестры, сказал с
кривой усмешкой:
  - Единственная улика, сестричка А сейчас и ее не будет.
  Щелкнул зажигалкой, подождал, пока злополучное письмо не сгорит, вздохнул
облегченно:
  - Теперь нам уголовный розыск не страшен. Даже если они за нас возьмутся.
  Екатерина вздрогнула:
  - Уже думал об этом?
  - Милицейские с высшим образованием - люди дошлые, Катька Смотря кто из
них и как дело поведет.
  - Мне этот милиционер что-то не нравится.
  - Который со следователем приезжал?
  - Нет, теперешний. Молчун.
  - Этот не страшен. Службист. Приказали обыск сделать - сделал. На рассвете
нас поднял, ключи к замкам проверил, двор вскопал. Не-е, меня больше
первый интересует. О котором рассказывала. Капитан. Видно, по его думке и
обыск делали. В первый раз не додумался, по второму кругу пошел. А это,
если не пугает, то озабочивает.


  Второй экскурс в прошлое

  1

  Саблин подошел к белому одноэтажному домику, спрятанному за узеньким
палисадником. Впереди, в конце выложенной кирпичом дорожки, чинил крыльцо
человек в цветной ковбойке и холщовых брюках, вправленных в резиновые
сапоги. Саблин кашлянул. Человек обернулся, вгляделся и надел брошенную
рядом на куст выгоревшую досветла домашнюю рясу.
  - Не обессудьте, отец дьякон, - сказал Саблин. - У меня есть и к вам
разговорчик.
  Длинноволосый, с подстриженной бородкой соборный дьякон показал на
вкопанный за кустами дощатый столик:
  - Садитесь, товарищ инспектор. Почту за честь. Не узнал вас без формы.
  Саблин, расстегнув пиджак, присел к столу.
  - Мое дело вас не касается, отец дьякон... - начал он, не зная, как лучше
повести разговор.
  - Давайте по-светскому, без духовного диалекта, - остановил его дьякон. -
Вас как зовут? Юрий Александрович? Не удивляйтесь, что ведаю: справился у
нашего участкового. А меня - Аким Васильевич. Так что слушаю и внимаю.
  - Вы слышали что-нибудь об убийстве Марьяны Вдовиной, бывшего регента
вашего хора?
  Дьякон понимающе усмехнулся, словно он именно этого вопроса и ожидал.
  - Она хористкой была, а регентом сейчас ее дочь, Екатерина Серафимовна. Из
самодеятельности к нам пришла. И про горе ее знаю, хотя, честно сказать,
не сладко ей было с покойницей. А Василия просто жаль. Тихий мужик, не
скандальный. У тещи по струнке ходил. А вот довела-таки до смертоубийства.
  - Вы его хорошо знаете?
  - В одной школе учились. Даже дружили тогда. Он мои певческие вылазки к
отцу Серафиму покрывал: в школе никто не знал, что я церковным пением
болею. А то мне бы житья не было.
  - Сейчас встречаетесь?
  - Иногда. С Екатериной чаще. У нас много общего: петь любим.
  - В квартире Вдовиной есть еще один жилец: сын вашего покойного протоиерея
  - Востоков. Его знаете?
  Дьякон ответил не сразу, поразмыслил, и вдруг что-то мелькнуло в глазах
его, как сигнал из далекого прошлого.
  - Тоже в нашей школе учился, - вздохнул он, словно на этот раз
принадлежность к единому школьному братству не вызвала в нем ни
дружелюбия, ни симпатии. - Только на семь классов нас обогнал, мы
поступали, а он уже к концу десятилетки тянулся. Не дружили тогда:
разнолетки, понятно, а знаю я о нем все, как и про всех, кто с нами на
одной улице жил. Только ведь прошлое это, а вам небось настоящее подавай.
  - А меня как раз прошлое занимает больше, чем настоящее, - сказал Саблин.
  - Хотелось бы знать, каким он рос в семье и каким вырос в людях.
  - До уголовщины, полагаю, не дошел, да и работенка у него не пыльная:
заработать можно, государство не обкрадывая. Но уж если вы
заинтересовались им, вопросов не задаю, расскажу обо всем, что
спрашиваете. С характером в люди вышел парень, весь в отца - те же гены. В
церковной семье вырос, а в церковь только до школы ходил, когда отца
нельзя было ослушаться. В школе, говорят, сразу же директору на отца
жалобу подал: не хочу, мол, ни молитвы читать, ни Евангелия, ни говеть, ни
к иконам прикладываться. Ну, вмешались, конечно, и освободили парня, как
вы говорите, от религиозного дурмана. А отец не простил. Невзлюбил сына.
Только мать и воспитывала мальчишку, пока не умерла от инфаркта. Когда же
в доме мачеха появилась - ее отец Серафим из хора в экономки взял, Андрей
добровольцем на фронт ушел.
  - Раз добровольцем на фронт ушел, значит, человек порядочный, да? -
полувопросительно заметил Саблин.
  - Вроде бы. Действительно - вроде. На фронт ушел - где-то при штабе
устроился. От маршей освободился - плоскостопие. С войны вернулся - под
суд попал. Из колонии пришел, в Москву уехал, да, слыхал я, там чуть в
грязное дело не влип, вот и пришлось домой воротиться. Теперь Оценщиком в
здешней комиссионке работает. Чисто, говорят, работает.
  - Как же он на квартиру к мачехе попал? Отец его, что ли, там жил?
  У дьякона даже глаза блестели от умиления собственным рассказом. Должно
быть, любил поговорить по душам бывший служитель Мельпомены.
  - Нет, - сказал он, - отец Серафим в доме при церкви жил. Там сейчас
нынешний протоиерей живет. А тут бывший дьякон хозяйничал - ныне в Верее
под Москвой священствует. Здесь-то самое интересное и случилось. За год до
войны родила Марьяна дочку. Разговоры. Шире, дальше - скандал в епархии:
экономка экономкой, можно глаза закрыть, ладно, а дите от кого? Вызывали в
Хомутовку к самому архиерею. Что там было, не могу знать, но вернулся отец
Серафим смурной и, говорят, даже еще более похудевший. Марьяну с дочкой
сразу к дьякону выселил и ни днем к ней, ни вечером никогда не ходил, чтоб
разговоров не было. Да разве рты людям заткнешь? К тому же
Марьяна-склочница втихую жить не хотела, только Серафима и слушалась, а
дома - черт чертом. Из-за нее, говорят, и дьякон в Верею перевелся:
священником после его рукоположения мог бы и у нас в храме остаться. Ну,
дьякон уехал, квартира освободилась, Катька росла, сызмальства в хоре
пела, не мне чета: на педагогическом совете на своем праве на церковное
пение настояла - подходящей самодеятельности, мол, для нее нигде
поблизости нет. А потом и дома свой характер показала, когда против
желания матери за Василия Михеева замуж вышла, и второй раз, когда сводный
брат, которого она даже не помнила, из Москвы приехал, сумела прописать
его в бывшей комнате матери. Вот вам и весь жизненный путь Андрюшки
Востокова. Многие подтвердят: ведь у нас в городе, как в деревне, все про
всех знают, только рассказать попроси.
  У старшего инспектора уголовного розыска оставался еще один нужный вопрос,
и он его задал.
  - Значит, эти брат с сестричкой - в добрых отношениях?
  - Точно. Теперь одной семьей будут жить. А вернется из колонии Васька
Михеев, втроем будут кроссворды отгадывать. Востоков, думаю, не женится:
не тот возраст.


  2

  Саблин не мог знать всех последствий беседы отца Серафима с архиереем - их
не знал и сам дьякон, - а ведь где-то здесь и был ключ к михеевскому
"сокровищу".
  А было так.
  Отец Серафим, как уже сказано, вернулся из Хомутовки туча тучей. Молчал.
Ходил из угла в угол по комнатам. Отказался от ужина. Марьяна тоже
молчала, сидя у постели годовалой дочери. Она догадывалась о многом, но не
прерывала раздумий протоиерея. Ждала его слова. И услышала.
  - Разъехаться нам надо с тобой, Марьяна. Будешь жить у отца дьякона, у
него есть лишняя комната.
  - Из-за Кати? - сдерживаясь, спросила Марьяна.
  Протоиерей взорвался:
  - Из-за всего! Из-за того, что ты у меня живешь! Из-за того, что ребенок
от меня! Из-за того, что прихожане шушукаются.
  - Я могла бы и аборт сделать.
  - Не виню я тебя. Я хотел ребенка. Я и его преосвященству так сказал.
Признался.
  - А он? - сквозь зубы процедила Марьяна. Пустые холодные глаза ее,
казалось, навсегда затаили отчаяние.
  - Сначала он хотел перевести меня в другой приход. Да пожалел, видно.
Только переехать ты должна сегодня же. Когда стемнеет. Собери белье и все
носильное. Посуду с дьячком пришлю. А мебель у дьякона есть.
  Марьяна молча пошла в спальню, но ее тут же остановил голос протоиерея:
  - Сядь. Я еще не сказал о самом главном. Встречаться будем, но не скрытно
и не долго, чтобы лишних разговоров вокруг церкви не было. Будешь
приносить Катю ко мне на благословение. Не часто. Зато часто пиши.
Письма-исповеди обо всем, что бог сердцу подскажет. С дьяконицей не
ссорься, она баба не вредная.
  - Безбожница! Смущает людей живых.
  - У нее муж - лицо духовное. Его и забота. А ты характер свой сдерживай,
смиряйся, если понадобится. Ты верующая, вот и терпи, уповая на господню
волю Мне ох как нелегко было на архиерейском подворье. И не смотри так
пронзительно, я не проповедую, а по-отечески наставляю: жить ведь придется
по-разному, по отдельности друг от друга, за советами не побежишь. Ну а о
достатке не беспокойся - серебреники будут. А для Кати на будущее, когда в
жизнь войдет, я подарок приберегу. До гроба ее обеспечит. Не думай, что от
государства утаенное, я церковные ценности по декрету все сдал. Это мое
собственное, бесценный отцовский дар.


  3

  - Все? - спросил оперный дьякон.
  - Нет, не все еще, Аким Савельевич, - Саблину хотелось выжать из него
максимум информации. - Хорошо бы еще раз покойного протоиерея вспомнить.
Вы застали его?
  - Последние недели только, когда он из больницы прибыл. Он уже не совершал
церковные службы. У себя и умер.
  - От чего?
  - Сердце.
  - Какие-нибудь документы оставил?
  - Тексты проповедей и письма Марьяны. Святыми он считал эти письма. Мы и
нашли их в тайничке в алтаре во время ремонта. Совсем недавно нашли.
Андрюшке и отдали: он в это время мимо церкви шел.
  - Кто-нибудь был в квартире, когда наступила смерть? Марьяна или еще кто?
  - Марьяна потом пришла. А с ним псаломщик был. Лука Лукич. Он вместо
хозяйки за ним присматривал. Тоже кое-что об отце Серафиме рассказать
может.


  Глебовский передумал

  1

  Саблин шел в управление пешком, сквозь мелкий моросящий дождь - не такой
уж он был пронизывающий, чтобы пережидать его где-нибудь под крышей, и
тщательно перебирал в памяти только что услышанное от дьякона.
  "А что мне дал этот необязательный разговор? Немного. Даже просто мало.
Биографию не совершавшего преступления, но вполне подходящего преступника
Если бы Вдовину убил Андрей Востоков, я бы не искал мотива: "сокровище"
было бы уже у него. Он не глуп, предприимчив, коварен и аморален. Только
он убил бы не столь примитивно: во-первых, скрытно, а во-вторых, не
оставляя следов. Однако он не убивал Марьяну. У него стопроцентное алиби.
Убил другой, неподходящий для роли убийцы, нечаянно убил, без мотива. А я
все-таки ищу этот мотив вопреки всем экспертам и убеждению следователя
прокуратуры Смысл есть, если есть корысть. А корысть есть, если есть
"сокровище". Мы пока не нашли его, но я вправе задать себе вопрос: почему
убийство произошло только теперь годы спустя после смерти протоиерея?
Ответ подбросил мне отец дьякон, когда упомянул о пачке писем Марьяны,
врученной проходившему мимо собора Андрею Востокову. Может, именно в этих
письмах он мог найти упоминание о ценностях, где-то запрятанных его
мачехой? Могло так быть? Могло. Я могу себе это представить, но не могу
доказать. Письма Вдовиной, вероятно, уже сожжены: Востоков не будет
хранить их.
  Что же делать? Продолжать поиск? А где искать, у подруг Марьяны, если они
у нее были? Можно попробовать. Только вряд ли человек с ее характером
будет прятать ценности у подруги. И еще несколько безответных вопросов
Кому принадлежали эти ценности, если они существуют? По утверждению отца
Никодима, при изъятии церковного золота или серебра ничто не пропало.
Может быть, пресловутое "сокровище" было личной собственностью отца
Серафима? И уже от него перешло к Марьяне? Тогда почему же она не вручила
его Екатерине в день ее совершеннолетия и даже ничего не сообщила ей,
продержав его в неизвестном никому тайнике до своей нечаянной смерти?
Из-за недоверия к Василию Михееву или Андрею Востокову? Из опасения, что
кто-нибудь из них будет претендовать на часть серафимовского наследства?
Трудно ответить однозначно - никто не сознается. А заочно не проверишь:
свидетелей нет. Остается единственная надежда - псаломщик, принявший
протопопово хозяйство Марьяны Вдовиной. Последние дни покойного прошли на
его глазах. Может быть, протоиерей перед смертью передал что-то Марьяне
или сказал что-либо о судьбе подарка..."
Саблин думал. До последних ступенек управленческой лестницы.


  2

  В кабинете Саблина поджидал Глебовский.
  "Принесла нелегкая, - подумал инспектор. - Придется выложить информацию..."
И он пересказал все, что услышал от дьякона.
  - Ничего существенного, - подытожил следователь. - Беспредметная болтовня.
Ваш оперный дьякон, вероятно, считает, что Вдовину убил не Михеев, а
бывший фарцовщик Востоков, колоритная фигура для дешевого детектива. Как
теперь ваш пыл, товарищ инспектор, не остыл?
  - Пыла уже нет, - вздохнул Саблин. - Только уголек тлеет.
  Вошел Князев в сопровождении Веретенникова.
  - Какими новостями порадуете, Юрий Александрович? - спросил подполковник.
  - Нет хороших новостей, Матвей Георгиевич. Есть негативная характеристика
Андрея Востокова. Можно, конечно, вызвать его для "прощупывания". Только я
думаю, ничего нам этот вызов не даст. Приклеить Востокова к убийству
Вдовиной пока просто нельзя.
  - Пока? - вопросительно подчеркнул Князев. - А может быть, вообще нельзя?
Биография, говоришь, негативная, но сейчас он чист - Веретенников
проверил. В комиссионном им довольны. Да и твои епархиальные экскурсы пока
безрезультатны. Пожалуй, соглашусь с Глебовским: надо заканчивать
следствие и передавать дело в суд.
  - Повременим, - осторожно сказал Глебовский.
  Подполковник даже не понял - так удивился он реплике следователя.
  - Как повременим? Зачем?
  - У Саблина еще тлеет уголек надежды, Матвей Георгиевич. Впрочем, Юрий
Александрович, объясните подполковнику все сами.
  Саблин взглядом поблагодарил Глебовского.
  - Когда Вдовина покинула дом отца Серафима, - начал он, - услужать ему
стал псаломщик. В церковной иерархии это - дьячок. Готовит церковь к
утренней и вечерней службе, помогает священнику и дьякону при
богослужении, поет псалмы, когда хору петь не положено, обходит молящихся
с шапкой по кругу, иначе говоря, с тарелочкой для пожертвований - что-то
вроде "шестерки" в причте. Этот псаломщик после Вдовиной ближе всех стоял
к протоиерею. Тот и умер у него на руках. Так вот: сейчас он еще жив и, по
словам дьякона, довольно бодр, несмотря на свои восемьдесят с лишним. Уж
если он ничего не слыхал о "сокровище", сдаюсь.
  - А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, - сказал следователь. -
Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может
что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его
соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.


  Дневник отца Серафима

  1

  Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не
согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он
был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый
полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный,
неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой
каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким
пылом.
  - А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец
дьякон. Поговорить надо.
  - Это можно, - сказал старик. - Я с властями в мире живу.
  Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же
доживающую свой век скамью - покосившуюся, щербатую.
  - Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его
сейчас под баньку сотворяю.
  - Я вас ненадолго задержу, отче, - извинился Саблин.
  - Так и зови, - подтвердил старик. - Для отца Панкратия рылом не вышел:
звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты
хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.
  - А почему вы меня называете "товарищ начальник"? Я же не в форме.
  - Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового
непохож. Значит, начальство.
  - Память у вас хорошая?
  - Как скажешь. Что в старину было - помню. Что вчера - могу и забыть.
  - Отца Серафима помните?
  - Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный.
Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет.
Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется,
потому что всех созывает и объединяет. И я от него и говорить
по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их,
всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него
все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил.
Бога славил, но и людей не забывал.
  - Тяжело было ему с Марьяной расстаться? - спросил Саблин.
  - Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш
архиерей - старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в
другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.
  - Хороша жалость, - усмехнулся Саблин. - С любимым человеком порвать, отца
у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!
  - Не может священник вторично жениться - не дозволяет устав. Был грех у
попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.
  - А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре - не велики
доходы. А ей ребенка растить.
  - Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.
  - Дорогие подарки-то?
  - Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей
подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег
протоиерей.
  - Он, говорят, и умер у вас на руках?
  - Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее
дома не было - где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла.
Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже
кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у
меня на руках.
  - А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?
  Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими
зрачками - должно быть, болел глаукомой - отразилось радостное сочувствие.
  - Был разговор, припоминаю, - сказал он. - Даже два. Один раз, когда
Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я
свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того,
подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу...
  - Почему в Загорск? - перебил Саблин.
  - К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.
  Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел - прервал:
  - А зачем к профессору?
  - Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с
назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в
преддверии смертного часа его. Начался сердечн