узнать о минах.
   - Мы, значит, до самой траншеи доползли, слышим, они гергечут...  Вдруг
и сзади как зашурудят что-то, да так сильно...
   - Как то есть зашурудят? - не понял комбат.
   - Ну спираль на кольях растягивают.  И  запутали  нас,  как  карасей  в
пруду. Ну а тут его и ранило...
   - А мины? - нетерпеливо спросил Самохин.
   - Что? Так мин нету. Мы не нашли. Да и те, с  проволокой,  ходили  так,
смело.
   Волошин  внутренне  вздохнул  с  облегчением,   тревожное   напряжение,
охватившее его с самого начала этого переполоха,  понемногу  спало.  Самое
худшее  из  его  опасений,  кажется,  не  оправдалось,  мин  не  было,   и
разведчики, хотя и с одним раненым, вернулись в роту. Было бы  хуже,  если
бы они, живые или мертвые, остались за проволокой. Но эта  спираль  Бруно!
Еще ее им не хватало, как бы в ней не застрять поутру.
   - Что, сильно ранен? - тихо спросил он бойцов, возившихся с раненым.
   - Не поймешь, все в крови, - ответил кто-то из них. Вера молчала.
   - Гранатой его, - уже немного отдышавшись, сказал Нагорный. - Этот гад,
фриц, услыхал и - гранатой. Как раз возле его разорвалась. Осколками.
   - Молодец, не бросил, - сказал капитан и впервые с неприязнью подумал о
Кабакове, вместо которого на бруствере лежал этот Дрозд.  Получилось  куда
как негоже - тот своей неприкрытой трусостью выгадал себе жизнь.  А  этот?
Неизвестно еще, выживет ли.
   - Такой тарарам устроили, - сказал Самохин о немцах.
   - Как ошалели просто. Думал, тоже спекусь, по... Едва вытащил.
   - Быстро перевязывайте и в тыл. Старшина Грак!
   - Я, товарищ комбат!
   - Лично займитесь. Раненого быстро в санроту!
   - Есть!
   Стрельба все-таки постепенно утихала, постреливали лишь два пулемета  с
флангов, остальные вроде замолкли. Только ракеты с короткими  промежутками
все  светили  над  склоном,  наверное,  немцы  опасались   новой   вылазки
разведчиков и старательно  освещали  склон.  Теперь  становилось  понятно,
почему они  избегали  светить  в  первой  половине  ночи  -  устанавливали
препятствие, обносились этой проклятой спиралью Бруно. Да,  конечно,  если
промедлить еще пару дней, то на склонах высоты появится не  одна  спираль,
будет и минное поле, и проволочное заграждение в  три  кола,  а  может,  и
кое-что другое.
   Действительно, генерал прав: надо спешить.
   Все бы ничего, если бы была своя минрота, а  у  Иванова  было  побольше
снарядов, и он бы мог как следует поддержать пехоту. Во время атаки  да  и
потом, на высоте. Теперь стало  ясно,  что  немцы  устраивались  прочно  и
надолго, что так просто высоту  они  не  отдадут,  будут  драться  за  нее
упорно. Видно, чем-то она им приглянулась, эта высотка.
   В траншейку прибежал младший лейтенант Ярощук, разглядев здесь комбата,
боком протиснулся к нему в своем драном, обшарпанном полушубочке.
   - Куда это вы запропастились, Ярощук? - с укором сказал комбат.  -  Все
поле облазил, так и не нашел.
   - А я тут. Вон, четыреста метров каких. Хотел рубануть давеча... А что?
Они вон как лупят, а нам молчать, что ли?
   - Не стоит, - сказал комбат. - Поберегите прыть. Понадобится.
   - Прыти-то хватит.
   - И боеприпасы тоже. Вы вот что,  Ярощук:  к  утру  подтащите  пулеметы
поближе. Начнется атака, будете  поддерживать.  Огнем  через  болото.  Вот
тогда и покажете прыть.
   - Есть. Я сейчас. Я уже тут и позицию присмотрел.
   - Вот давайте, - закончил с ним разговор комбат,  и  Ярощук  побежал  в
темноту, к своему взводу ДШК.
   - Ах гады, испортили отдых, - поежился  на  ветру  Самохин.  В  траншею
возле блиндажа как-то  украдкой  от  комбата  соскочила  и  исчезла  Вера.
Раненого уже перевязали, и старшина Грак с двумя  бойцами  понесли  его  в
тыл.
   - Хороший боец был, - с сожалением сказал Самохин и погрозил в темноту.
- Ну а тому хрену я покажу. Покажу, как за чужие  спины  прятаться.  Сачок
чертов!
   Комбат знал, кого он имел в виду, но промолчал. Трудно  в  таких  вещах
разобраться, еще труднее предусмотреть все их тонкости. В душе он тоже был
зол на Кабакова, но все-таки показывать  ему  что-либо  не  стал  бы.  Еще
неизвестно, что в самом скором времени ждет самого Кабакова.  Как  бы  его
удел не оказался похуже.
   - Ну что ж, - сказал комбат. - Скоро завтрак. Кормите бойцов и... Ваша,
Самохин, полоса отсюда и прямо по  склону.  Восьмая  чуть  примет  вправо.
Направляющим пустите взвод Нагорного, ему дорога знакома. Впрочем,  приказ
еще отдам.
   - Ясно, товарищ капитан. Как там, артиллерии не подкинули?
   - Нет, не подкинули, Самохин. Снарядов немного дали. По  двадцать  штук
на орудие.
   - Только по двадцать? Маловато.
   - Что делать. Вся надежда на взвод ДШК. Если Ярощук не подведет.
   - Не должен. Он боевой младшой.
   - Он-то боевой, да...
   Волошин не стал  уточнять  своих  еще  во  многом  ему  самому  неясных
сомнений  -  перед  боем  всего  не  учтешь,  что-то  все  равно  вылезет,
неожиданное  и  чаще  всего  неприятное,  вынуждающее  быть  настороже   и
решительно ко всему готовым.
   Оглядываясь на высоту, он пошел в роту Кизевича.  Главная  забота  ночи
наконец свалилась с его плеч, без  мин  управиться  будет  легче  во  всех
отношениях. Но по-прежнему неясно было с высотой "Малой" -  кто  там?  Или
действительно наши  и  он  напрасно  сомневается,  гоняет  людей  и  порет
горячку?
   Как и подобает дисциплинированному ординарцу, Гутман все время держался
сзади, но вдруг несколько шагов подбежал и поравнялся с комбатом:
   - Теперь Самохин покажет кузькину мать этому  Кабакову.  Через  него  ж
Дрозд пострадал?
   - Через него, да, - подтвердил комбат.
   - Я б его, эту гниду!.. Ух, ненавижу трусов!
   - Да? Сам никогда не боялся?
   - Я? Боялся, почему? Но чтоб за других прятаться!.. Этого  за  мной  не
было.
   - Видишь ли, Гутман, все дело в том,  что  люди  в  жизни  все  разные,
разными приходят на фронт.  А  тут  вдруг  ко  всем  одни  требования,  и,
конечно, не все им соответствуют. Надобно время притереться, а  времени-то
и нет. Вот и получаются... несоответствия.
   - Ага! Кому-то как раз. А другим страдать? Нет, так я не согласен.
   - Конечно, за других страдать - непорядок. Но приходится. На войне  все
приходится.
   - Нет, я так не хочу. Мне так неинтересно. Так даже страшно.
   - А как же ты хочешь?
   - Я? Чтоб с музыкой! Чтоб помнили, гады!  У  меня  больно  к  ним  счет
большой. Одной родни было в Киеве человек  тридцать.  Мне  их  много  надо
угробить. Может, отпустите меня в роту, а, товарищ капитан?
   Комбат промолчал. Эта просьба прозвучала для него несколько неожиданно,
и комбат, хотя и чувствовал ее  обоснованность,  не  хотел  сразу  решать.
Ординарец из Гутмана был неплохой, проворный, с понятием; и хотя он вполне
бы сгодился теперь на должность взводного в любой роте, но за два часа  до
предстоящей атаки Волошин не хотел отпускать его. В бою надежный ординарец
значит не меньше начальника штаба.
   - Об этом потом, - сказал он, подумав. - Вот возьмем высоту, потом.
   Гутман легонько вздохнул.
   - Еще как возьмем?
   - Сомневаешься?
   - Да я ничего. Мне что сомневаться?
   Они уже подходили к левому флангу девятой роты,  как  сзади  послышался
глухой стук ног бегущего, и комбат остановился.
   - Товарищ комбат!
   - Да. Что такое?
   В темноте к ним вплотную подбежал Прыгунов.
   - Товарищ комбат! Командир полка срочно к телефону вызывает.
   Волошин, делая  вид,  что  прислушивается  к  почти  уже  успокоившейся
высоте, полминуты выждал, подавляя в  себе  внезапно  вспыхнувшее  чувство
досады, - этот неурочный вызов командира полка  сулил  мало  хорошего.  Но
деваться было некуда, от начальства не спрячешься, и он распорядился:
   - Гутман, идите к Кизевичу и узнайте, как  с  разведкой  бугра.  Я  жду
точных данных.



        "12"

   На КП никто уже не спал, разведчиков ни одного не было, Чернорученко  с
обиженным видом продувал трубку, проверяя связь, и, как только в  землянку
влез командир батальона, сообщил встревоженным голосом:
   - Командир полка там ругаются...
   -  Понятно,  будет  ругаться,  -  спокойно   сказал   Волошин   и,   не
поворачиваясь к телефонисту, спросил Маркина, который перематывал на ногах
портянки: - Как с завтраком? Узнавали?
   - Завтрак готов. Прыгунов уже пошел...
   - Прыгунов успеет. А роты оповестили?
   - Роты уже знают.
   - Надо скорее накормить роты. Пойдите и проследите, чтобы все в  темпе.
Без проволочки.
   Как всегда,  Маркин  молча  поднялся  и  вышел,  а  командир  батальона
опустился возле телефона.
   - Вызывайте десятого.
   Пока Чернорученко крутил ручку, Волошин почти с ненавистью  смотрел  на
этот аппарат в желтом футляре. Иногда он даже страстно  желал,  чтобы  эта
связь с командиром полка прервалась хоть  на  два  часа,  он  бы  вздохнул
свободней. Но всегда получалось так, что рвалась она  в  момент,  наименее
для того подходящий, когда он действительно в ней нуждался, а в  остальное
время работала, в общем, исправно, и командир полка в  любой  угодный  для
себя момент мог вызвать его для доклада, дачи указаний, а чаще  всего  для
разноса.
   - Что там снова  у  вас?  Опять  светомаскировка?  -  недовольно  начал
Гунько, когда он доложил о себе.
   - Нет, не светомаскировка. На нейтралке обнаружены разведчики.
   - Чьи разведчики?
   - Мои, разумеется.
   - Ну и что?
   - Один ранен.
   - Хоть не оставили его там? Немцам, говорю, не  оставили?  -  В  голосе
командира полка прозвучала тревога.
   - Нет, не оставили. Вынесли и уже отправили в тыл.
   - Так, - майор помолчал. - Когда будете докладывать о готовности?
   - Когда подготовлюсь. Подразделения только еще начинают завтрак.
   - Давай, давай, шевелись, Волошин. У тебя задача номер один. Наибольшей
важности. Ее надо выполнить во что бы то ни стало.
   - Понятно, что надо выполнить.
   - Нет, не понятно, а обязательно. Понимаешь? Кровь из  носу,  а  высоту
взять.
   - А как поддержка?
   - Будет, будет поддержка. Рота Злобина будет целиком  задействована  на
вас.
   - Это хорошо. Как приданная?
   - Нет. Будет поддерживать. Со своих опэ.
   Это была минрота второго батальона, у которой тоже, конечно, негусто  с
минами,  и  вся  она  состояла   из   трех   восьмидесятидвухмиллиметровых
минометов. Но и то  была  радость.  Наверно,  почувствовав  удовлетворение
комбата, командир полка попытался подкрепить его, сообщив:
   - И это - для контроля и помощи тебе поднимаю весь штаб. Скоро  к  тебе
придут командиры...
   Волошин, криво улыбнувшись, хмыкнул в телефонную трубку.
   - Вот это помощь! Мне стволы нужны. Артиллерия с боеприпасами.
   - Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все  необходимые  распоряжения  уже
отданы.
   -  Да-а,  -  опечалясь,  вздохнул  Волошин.  -  Распоряжений,  конечно,
хватит...
   - Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у  него
наскреблось.
   - Товарищ десятый, - оживляясь, перебил его командир батальона. - А как
все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже?
   - Нет, будете выполнять,  как  назначено.  Артбатарея  открывает  огонь
ровно в шесть тридцать.
   Волошин поморщился. Он так и знал,  что  это  его  обращение  окончится
неудачей, но вот не удержался. И  напрасно.  Кажется,  это  был  последний
спокойный их разговор, последующие в горячке боя уже будут  другими  -  на
басах, с нервами и матом. Гунько с началом боя совершенно менялся, и тогда
о чем-либо упросить его или переубедить было невозможно. Переубеждало  его
только начальство, с которым он оставался неизменно покладистым.
   Пока командир батальона разговаривал по телефону,  принесли  завтрак  -
Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко,
с удовольствием принимаясь хлопотать возле  котелков  и  буханок  мерзлого
хлеба.
   Комбат положил на аппарат трубку.
   - Вот, товарищ комбат, завтракайте.
   Телефонист  поставил  на  уголок  ящика  плоский  алюминиевый  котелок,
облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба.  Прыгунов
на соломе развязывал вещевой мешок.
   - Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут?  А,
вот сало...
   Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную
газету, положил на ящик.
   - Вот, вам и лейтенанту.
   Волошин понял: это был доппаек за март - месячная командирская надбавка
к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже  удивлявшая  своей
изысканной утонченностью, -  в  виде  рыбных  консервов,  масла,  печенья.
Впрочем, масло и консервы теперь были  заменены  салом,  что  тоже  весьма
неплохо.  Глядя,  как   Прыгунов   старательно   выискивает   в   вещмешке
раскрошившиеся  остатки  печенья,  Волошин  взял  один  кусочек  на   зуб,
попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший
кулек.
   - Угощайтесь, Чернорученко!
   - Да ну...
   - Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет.
   - Это вам, - смутился Чернорученко. - Мы вот - пашано.
   - Гутман придет, приберет, - сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко
за свой котелок с супом. - И лейтенанту тут. Всем вместе.
   "Не хотят - пусть прибирает Гутман", - подумал комбат. Он же  есть  это
печенье просто стыдился, глядя, как отстранились от  него  бойцы.  Тем  не
менее, как и все, он тоже был голоден  и,  чувствуя,  как  катастрофически
убывали минуты тихого времени, знал: скоро станет не  до  еды.  Он  быстро
выхлебал свои полкотелка остывшего пшенного супа и засунул в полевую сумку
складную алюминиевую ложку.
   В этот момент зазуммерил телефон.
   - Начинается!
   Действительно начиналось. Звонил ПНШ-2, требовал  сведения  о  разведке
обеих высот, и  Волошин  грубо  ответил,  что  сам  еще  не  получил  этих
сведений. С ПНШ он отвел душу, он выговорил  ему  без  обиняков  все,  что
думал об организации его службы в части. Капитан обиделся, они  поспорили,
но только он положил трубку, как зазвонил начальник артиллерии. Этому надо
было увязать некоторые моменты артподготовки минроты Злобина с  действиями
его батальона. Начальника артиллерии Волошин, в  общем,  уважал,  это  был
толковый  кадровый  капитан,  с  которым  они  отлично  договаривались  на
тактических учениях под Свердловском, но теперь Волошин срезал его  первым
вопросом:
   - Сколько?
   - Что - сколько?
   - Сколько дынь на меня отпущено? Бэка? Два?
   - Ого, захотел! - развеселился капитан. - Бэка! По  двадцать  дынек  на
ствол. Уразумел?
   - Уразумел. Что и увязывать? Какое тут может быть взаимодействие!
   - Тем более надо взаимодействовать, -  сказал  начарт.  -  Когда  дынек
навалом, тогда действительно... Тогда ешь от пуза, и еще останется. А  тут
каждая дынька на учете.
   - Вот что, капитан, - сказал Волошин. - Я попрошу об одном. Чтоб не все
сразу. Чтоб - на потом. Сначала уж я сам как-нибудь. Понял ты меня?
   - Я-то понял, - вздохнул начарт в трубку. - Да надо мной поймут ли?..
   "Над тобой вряд ли поймут", - подумал Волошин, заслышав, как в  траншее
застучали  шаги  и  кто-то,  тихо  разговаривая,  затормошил  палатку.  По
беззаботному смеху и долетевшим обрывкам разговора комбат понял,  что  это
шли  работники  штаба,  отряженные  ему   для   контроля   и   помощи.   И
действительно, в  тесную  землянку  втиснулись  три  плотные  командирские
фигуры  в  полушубках,  с  раскрасневшимися  от  морозного  ветра  лицами,
озабоченные и  в  то  же  время  затаившие  важность  возложенных  на  них
обязанностей.
   - Привет, комбат, - фамильярно подал ему руку первый вошедший,  капитан
Хилько, начхимслужбы полка, с виду человек крайне простецкий в  отношениях
с командирами и подчиненными.
   - Мы думали, комбат еще спит,  -  сказал  другой,  тонкий,  с  чернявым
нервным лицом полковой инженер, фамилии которого Волошин не помнил, в полк
тот прибыл недавно. - Это нас подняли ни свет ни заря.
   - Да, вас подняли зря, - сказал  комбат,  невольно  сопротивляясь  этой
навязываемой ему фамильярности. Вообще-то он был не  против  фамильярности
как таковой, но теперь чувствовал, что за ней таилось желание  этих  людей
поглубже влезть в суть его и без того мало веселых дел, и  он  не  мог  не
воспротивиться этому.
   - Как то есть зря? - удивился  третий  с  новенькими  погонами  майора,
плотный, с брюшком, человек в годах,  которого  Волошин  видел  впервые  и
теперь не без некоторой опаски присматривался к нему. - Как это зря? Разве
атака отменяется?
   - Атака не отменяется, - сказал Волошин. - Атака в шесть тридцать.
   - Вот-вот! Полковник именно так и  ориентировал.  Командир  дивизии,  -
уточнил майор, кого он имел в виду, и комбат понял,  что  майор,  по  всей
видимости, из штаба дивизии. - Значит, значит...  -  говорил  он,  пытаясь
озябшими руками достать из брючного кармашка часы. Волошин  опередил  его,
вынул свои и сказал:
   - Значит, осталось полтора часа.
   - Правильно. Поэтому не будем терять времени. Меня  интересует  наличие
конского состава.
   - Восемь лошадей, - не сразу, с некоторым удивлением ответил комбат.
   - Так, так, - заторопился майор. - Ветеринарная обеспеченность? - задал
он следующий вопрос.
   - Очевидно, вы что-то спутали, - с желчным спокойствием сказал  комбат,
начавший догадываться, что перед ним  ветврач  штаба  дивизии.  -  У  меня
атака, а не выводка конского состава.
   - То есть как? - округлил глаза майор.
   - Очень просто. Нашли время чем интересоваться! У меня к атаке половина
готовности.
   - Половина готовности? - в совершенном изумлении переспросил ветврач. -
Так ведь через полтора часа...
   - Уже через час двадцать.
   - Ну и ну, - пробормотал майор, склонившись к фонарю и пытаясь записать
что-то.
   - Да, время идет, - подтвердил инженер. - Я только хотел бы  посмотреть
схему инженерных заграждений  батальона.  Атака  атакой,  но  и  по  части
обороны не грех позаботиться.
   - Это у начальника штаба, - сухо сказал комбат.
   - А где начштаба?
   - В ротах.
   - Хорошо, я подожду.
   - Да, вы подождите, - вдруг спохватился комбат,  поняв,  что  появилась
возможность отделаться от этих проверяющих. Но  отделаться  от  них  можно
было, лишь удалившись в боевые порядки рот, - туда уж они вряд ли сунутся.
- Чернорученко!
   - Я! - поднял голову телефонист.
   - Берите катушку, аппарат и за мной шагом марш.
   - То есть как? - удивился инженер.
   - Я ухожу в роты.
   - Но ведь здесь ваш КП.
   - Здесь КП. Здесь будет начштаба батальона. Вот с ним и займитесь. Он в
курсе всего.
   Чернорученко,  предупредив  телефониста  на   другом   конце   провода,
торопливо выдергивал колышки, которыми  крепился  кабель.  Прыгунов  сгреб
вещмешки, взвалил на плечо запасную катушку, и комбат,  не  дожидаясь  их,
рванул палатку над входом.
   Он уже был спокоен. Его минутная вспышка быстро улеглась, это  было  не
самое худшее - "контроль и помощь" тоже имели свои  уязвимые  места,  и  с
ними можно было  бороться.  В  роты  вряд  ли  они  сунутся,  останутся  в
землянке, тем более что  на  съедение  им  он  отдавал  Маркина.  Маркину,
конечно, достанется. Но комбат не чувствовал  угрызений  совести  -  он  в
самом деле не имел уже ни минуты времени на  эти  бесплодные  разговоры  -
отныне все его существо, каждый нерв и каждая мысль были заняты боем.
   Он выбежал из траншеи  и  пошел  по  бурьяну  вниз.  Слева,  в  стороне
совхозного поселка, видно, тоже поднялся переполох  -  светили  ракеты,  и
трассирующие очереди красными роями мелькали над  темной  землей  по  краю
звездного неба. Наверно,  обнаружили  себя  разведчики  -  сегодня  второй
батальон  чуть  позже  третьего  тоже  возобновлял  свое  наступление,  не
принесшее успеха вчера. Конечно, взяв эту проклятую высоту, Волошин  очень
помог бы второму, впрочем, так же, как и второй помог бы ему, взяв совхоз.
Но с их ослабленными силами что-нибудь взять было непросто, думал  комбат,
видать, крови сегодня прольется вдоволь. Останется ли что от батальона?
   А что, если пре